Повествование следующее.
А спросите у профессора значение слова – солиситор.
***
Капитан Шестаков проснулся в номере Лондонской гостиницы «Президент» ранним утром, с жуткой головной болью. Вечером решили выпить с Иванычем по чашке чаю и на шестой рюмке бутылка коньяка, приготовленная в подарок, закончилась.
Разговор был суровый, Иванович был беспощаден. В его речи отсутствовали полутона. В конце спича шеф-министр охарактеризовал братцев-рыбаков, как «Проклятых расхитителей социалистической собственности», и, с болью в сердце, выдал суточные.
Так что с утра, мы с «Мастером» садились в «котовозку» грустного мистера Феймана, расслаблено похрустывая в карманах фунтами стерлингов, в счастливом количестве семи купюр, по фунту каждая.
На перекрестке Оксфорд и Тотенхам-стрит обнаружился Борис Петрович, держащий за пуговицу колоритного сикха в белом тюрбане, и что-то ему втолковывающего. Сикх вращал глазами, топорщил усы, но странным образом, вел себя мирно, и не хватался за кирпан, что было уже удивительно.
- Однако! – сказал мистер Фейман, - Какое шустрое у Вас КГБ! Уже вербует!
- Почему это он КГБ? – обиделся Юрий Петрович.
- Да, ладно, - отмахнулся переводчик, - Я сам тридцать лет в МИ-6 прослужил. А кто он еще может быть? Этнограф?
То, что наш грустный чичероне оказался матерым шпионом, добавило некоторую напряженность в атмосферу нашей компании, но затем мы с капитаном, как-то одновременно решили, что Фейман был шпионом- неудачником, аналитиком, на худой конец, ну уж всяко не ликвидатором, и как положено русскому человеку, расслабились ввиду неминуемой опасности, и поехали дальше, глазея по сторонам, и совершенно не думая о предстоящем деле.
Адвокатская контора, куда мы приехали, находилась недалеко от Кузнечного моста, в запредельно Викторианском райончике, зеленом, двухэтажном, совершенно никуда не спешащем.
Нас провели по пустынным коридорам в кабинет, на двери которого висела табличка «Роберт Maac – солиситор».
В небольшой комнате, с круглым столом, нас встретил несколько постаревший Том Сойер. По крайней мере, именно таким я его себе представлял, читая Марка Твена в самом начале своего «путешествия с полуденным светом». И если бы он, цыкнув зубом, предложил нам, с Юрием Николаевичем, дохлую кошку, или стал бы заманивать покраской забора, то я бы ничуть не удивился.
«Сойер» мгновенно усадил нас ошую, мистер Фейман выхватил из воздуха фотоаппарат, и мы с командиром были запечатлены в расслабленных позах, с гадкими ухмылками на лице.
***
Боб Сойер, человек и солиситор, обладал двумя рядами белоснежных фарфоровых зубов и феноменальными ораторскими данными. Он бесконечно журчал, что-то свое, потаенное. Переводчик никак не успевал за ним, и вконец отчаявшись, заметив наши остекленевшие глаза, начал нести всякую отсебятину.
- Завтра Вы, мать вашу, отправитесь в Королевский адмиралтейский суд, где я буду представлять вашу, мать вашу, сторону, в текущем деле «Королева против «Пулково» и «Королева против «Одэна». В течении нескольких дней будет заслушиваться само дело, предоставляться документы и аргументация сторон, а на следующей неделе, я думаю, суд приступит к перекрестному допросу.
Он журчал и журчал, тисовые стены наливались хищной, тигриной желтизной, серое небо за окном опухало синюшной тучей, и вдруг зазвучало, запело, странно знакомым, сигналом аврального звонка громкого боя.
- Опять! - вдруг заявил Боб, - Быстро встали и идем на перекличку во двор.
- Пожарная тревога, мать вашу – по инерции вставил свои пять копеек, к пониманию ситуации, переводчик.
И мы, суматошно вскочив, перепуганными лосями, кинулись на выход.
Во дворе уже слегка моросило. По периметру маленького внутреннего двора ровными шеренгами выстроились клерки. С краю ровного строя пристроились и мы.
Никто не смотрел на нас. Мы, два советских моряка, были им абсолютно безразличны. Мужчина в настоящем английском котелке и темном пиджаке, с поднятым воротником, медленно прохаживаясь перед строем, зачитывал фамилии. Фамилии были какими-то странными. Я даже не сразу понял, что это фамилии. Только когда, стоящий рядом ирландец, в ответ на – Грр-Хмм Чрлз, подобрал пухлый живот и пробурчал в ответ – ХерСэр, я понял смысл развивавшегося перед нами действия.
Возглас – Шиест Ур, и сразу-же – Верес Викт, застал нас врасплох.
- По-моему, это нас- округлил в мою сторону глаза командир, и мы радостно выдали в две советские, луженые, глотки – ХерСэр!!!
***
Сразу, после действия с опознанием жертв несбывшегося Лондонского пожара, нас повели на поздний Английский обед, в небольшую забегаловку, возле Кузнецкого моста. Мы шли пешком, а мимо, плотным спаянным коллективом, бежали, спеша занять лучшие столики, местные клерки. Все поголовно, в котелках, и с зонтиками под мышкой.
- Это что у них форма такая? –спросил капитан.
- Да нет, просто удобно. – ответил шпион-переводчик.
- Ну да, ну да! Кастрюлька на голове, это, конечно, удобно. – ответствовал Юрий Николаевич, и задумчиво почесал лысину.
Как и следовало ожидать, почти все столики в баре, куда нас привел Боб Сойер, были уже заняты. Боб быстро упылил к коллегам за стойку, а нам, с грустным дедушкой, достался столик у самой двери, куда мы и приземлились, наполнив у стойки тарелки. Мощный бармен, с ломаными ушами, одним точным движением ножа отрезал ломти от свиного окорока, и они ложились на белые блюда, не со шлепком, а с тихим рокотом, как океанская волна, а пожилая, но бодрая фея, метнула в нас огромные фарфоровые кружки с пивом, и закричала – «Отвали, не задерживай!»
- Они пришли туда, где можно, без труда…- сказал я, сев за стол, и впился зубами в сочный ломоть.
- Кушайте, - с отцовскими интонациями, сказал севший спиной к двери, переводчик, - Вы молодой, Вам надо хорошо кушать.
Я поднял на него глаза, и поперхнулся. Из-за двери, с немым укором, смотрел на нас Борис Петрович.
***
- А скажите, - спросил у Феймана командир, - А вот то что Вы рассказали нам, что служили в МИ-6, Вас за это не посадят?
- Надеетесь, что будем сидеть рядом? – засмеялся переводчик, - не надейтесь. Это у вас, в России, служба в КГБ овеяна героическими сказаниями. Это о них, - он показал пальцем на слонявшегося за окном Бориса, - напишут книги и снимут фильмы. А мы, в МИ-6, были просто клерками, как эти вот.
В котелках.
И одевались зачастую точно также.
Я, за всю службу, надевал форму только единожды. Во время войны.
- Ну да, клерк, - усомнился я, - а как же Бонд, Джеймс Бонд? Про него вон сколько написано. А уж фильмов снято… А, кстати, а Вы-то там, чем занимались? Против кого шпионили?
- Да, собственно, занимался тем-же, чем и сейчас. Переводил. Я ведь, судари мои, знаю восемь Европейских языков. Вот меня, как переводчика и призвали в разведку в сорок четвертом году. Сразу после «Высадки». Это было довольно занимательная история. Если хотите, я вам расскажу.
Конечно же, мы захотели.
Пресечение четвертое. История о брате.
-Сам я из обрусевших немцев, и до семнадцатого года мои Родители, и мы с братом, отроки пяти и двух лет от роду, проживали в Петрограде, в доме на Съезжей линии Васильевского острова. Отец был предпринимателем, а матушка, как и положено, домоуправительницей.
_ Домохозяйкой. – поправил я .
- Нет, - засмеялся Фейман, - мы не настолько обрусели, чтобы матушка была домохозяйкой. Домохозяином у нас был фатер. Отец.
- В семнадцатом году, едва грянула революция, как матушка поняла, что управлять ей скоро будет нечем, и буквально вытолкала батюшку из России, через Финляндию в Швецию. Большевистский переворот мы застали уже в Стокгольме. Некоторые, спасенные отцом, сбережения позволили нам довольно сносно пережить шторм Европейских революций, и как только гражданским судам стало безопасно на Балтике, мы снова стали неспешно собраться в путь.
Поначалу, голос крови позвал нас в Германию. Но отец, на семейном совете, сказал, что Германия без монарха, это не Германия, а черт знает, что. И матушка печально повторяла – «Черт знает…».
И они снова оказались правы.
Несколько лет отец потратил на возможность осесть в Британии. «Все-таки,» -говорил он, «Англосаксы, это все-таки саксы, то есть, те-же германцы. И у них есть монарх.»
К тому времени, я уже знал, помимо русского, который был нашим домашним языком, еще шведский и немецкий языки.
В Лондоне оказалось довольно много «саксов», мы не бедствовали, а с приходом Гитлера к власти в Германии довольно плотно вели бизнес за каналом. Даже какое-то время подумывали вернуться в Германию. Но Бог миловал. В тридцать девятом году мой брат Феликс уехал во Францию. И преуспел.
Как пишут в романах – «Потом грянула война!».
Меня мобилизовали в августе сорок четвертого года, дав с ходу ромбик «секонда» на погон, и три недели я просиживал штаны за переводом всевозможных документов в уютной комнатке на улице короля Чарльза.
Я знал, что мой брат Феликс был связан с «Макизара», год назад был арестован СД и с тех пор следы его были утеряны. Когда союзные войска освободили Париж, я вылетел на континент и присоединился к штабу дивизии.
Сутками я просиживал штаны в офисе командования, переводя «бошевские» бумаги, пока однажды, в одном из перехваченных документов не обнаружил имя брата.
Так я узнал, что он находится в тюрьме Мец-Келе. Ему повезло. Тюрьма не концлагерь, охраняли их не эсесовцы, а жандармы, поэтому он остался жив. В те годы столица Лотарингии была немецким городом Гау- Вестермарк и свое знаменитое имя – Мец вернула себе только после войны.
Линия фронта продвинулась, к тому времени, восточнее Меца, и я, даже не задумываясь, взял джип комендантской роты и отправился вдвоем с сержантом Розенфельдом, негром кстати, вызволять брата.
До Меца мы добрались шустро, но я не учел, что союзные войска на запад продвинулись, но гарнизоны в освобожденных городах оставляли не всегда, и потому удивился, и несколько напрягся, когда у ворот тюрьмы дорогу нам преградил, одетый в мышиную форму, вооруженный «буль».
Он глядел на остановившийся джип остекленевшим взглядом, и, по-моему, раздумывал – выстрелить или убежать?
- Эй, ты! Тащи сюда свою задницу- крикнул ему грубый сержант Розенфельд, отчего глаза охранника остекленели еще больше.
-Вызовите начальника караула, - попросил я его вежливо, по-немецки, солдат нажал кнопку электрического звонка, и спусти десять минут к нам вышел немецкий гауптман, одетый в безукоризненно сидящую на нем форму, но с каким-то усталым, потухшим взглядом.
Явление английского офицера его не удивило, он хвататься за пистолет не стал, а отдал честь и спросил, чем может нам служить?
- У вас, с прошлого года содержался мой брат, Феликс Морт (брат жил во Франции под девичьей фамилией моей матушки, и юмор ситуации, видимо был оценен «бошами»). Могу я узнать его судьбу?
- Айн момент, - ответил гауптман и пригласил нас в караулку. Сержант, взяв наизготовку свой «Томми», последовал за мной, крутя головой по сторонам, ожидая нападения каждую секунду. Я же пошёл свободно, совершенно не боясь, полагаясь, как велела мне моя русская натура, на всемогущий «авось».
В караулке гауптман полистал какой-то толстый журнал, и сняв трубку телефона, велел кому-то привести в караулку моего брата, и спустя некоторое время двое охранников его привели.
Мы обнялись.
Брат исхудал, оброс бородой, был одет в истертую, полосатую робу, но был, на удивление, бодр, чист и улыбчив.
- Как ты нашел меня? Зачем ты здесь? Как родители?
Вопросы из него сыпались беспрестанно. Мы сели на длинную скамью у входа в караулку и долго разговаривали, а гауптман и сержант Розенфельд терпеливо ждали, пока мы наговоримся.
- Знаете, - обратился я к гауптману, когда вопросы и ответы у нас закончились, - Я забираю брата с собой.
- Яволь – ответил гауптман, вновь раскрыл какой-то журнал, взял в руки перо - Но мне необходимы ваши документы, чтобы оформить передачу заключенного.
Я передал ему свое удостоверение, и указав на сержанта сказал – А это сержант Розенфельд, из удостоверяющего его личность только его «томми-ган».
- Фейман и Розенфельд! - произнес гауптман, читая мое удостоверение, и в тех интонациях, с какими он это произнес, явно слышалось – «Куда, к чёрту, катится это мир?».
Мы вышли с братом, на площадь возле тюрьмы, сели в джип и уехали. Вот такая история.
Иногда я думаю, что запись о передаче моего брата английскому офицеру, возможно, послужила хорошую службу тому гауптману, когда до него все-таки добрались союзные «джустис».
Фейман замолчал. Молчали и мы.
- Даа! – протянул наконец, со непонятной интонацией, Юрий Николаевич. - Интересная история. А мой батя сгинул без вести в сорок третьем. Может быть попал в плен, и тоже сидел в каком-то лагере. Но никаких записей фрицы, при всей их страсти к «орднунгу», не оставили.
- До завтра, господа. – как-то суетливо откланялся Фейман, - Завтра в девять утра везем вас в суд. Желаю вам хорошо отдохнуть перед первым заседанием.
И быстро ушел. Даже не довез нас до гостиницы.
На улице темнело. У входа нас встретил Борис Петрович и повел в гостиницу. Мы шли с Юрием Николаевичем, через Кузнецкий мост, под невесомым, мелко моросящим Лондонским дождем и молчали, думая каждый о своем.
Нам очень сильно хотелось домой.