< A memoir >
До рождения я находился внутри себя и как бы пылал в чистом масле, где не было фистул, примесей холода или водянистости.
Хлыст смертельной симметрии
рассекает безмолвие надвое —
и засвистели, коловращаясь,
страсти сюжета и персонажей;
проскользнувшая тень опечалит
взгляд. И скользящий ветер.
Затем: симфонизм
в сквозящих несовершенствах;
сквозное ранение упоительно, как оргазм,
недопитый через изъян фактуры,
словно сквозь антидыру в стене;
пропущенный стук пунктира;
высота, которая не была достигнута.
Сознание так оторвано от мозга, — о, если бы вы только имели опыт того, как это бывает! — от пространства-времени и телесной функции, что и не описать (да и нет уж нужды описывать), как будто я при смерти или живу на максимум, торжествуя, или вовсе не был рождён, или только родился; — о, если бы мне самому довелось снова знать зной того, как это бывает: для одного, для всех, — словно длящейся, но готовой ленты кинематографа им достаточно до конца Вселенной; к исходу времён её будем чествовать грандиозность укромной трапезы, пить превосходную жизнь из композитного кубка, из рассеянного зрачка сновидящей камеры (в лёгких ожоговых пятнах, в нестабильности желтоватых контрастов её плавающего зрения).
И где быт как сон, там торжественно возжигается синий спирт, женский сальнитер моей души; эссентный союз сальвации.
Посреди бескрайней кромешной кромешной ночи — стадо тунцов блуждает в глубинной памяти, — проснулся на плоской палубе; отверзнув глаза, шёл, летел, вознесённый, и небо вспыхнуло и рассыпалось моим взором. Было бревно, затерянное среди Атлантики, качаемое, сновидящее, которое дорогая тьма потеряла в себе, растворив, как потеряла в себе океан, материк и остров.
< ... >
Долго мариноваться в огромном городе, одиночно; центр, обволакиваемый прохладой. Самому на своей основе пропитываться таинственными ассоциациями, знать надписи и рисунки.
(Округлённый, сглаженный эротизм осени; переполненная многослойной музыкой вечерняя пара в пустом автобусе, который завершает последнюю итерацию.)
Ходил по большому пустому дому, — и будто тусклый белый и синий свет ходил за мной, хрупко накладывая предчувствие, — вселялся, в него вселялись, менял тела и утрачивал, повинуясь непрогнозируемому потоку, слетал параллаксом взгляда, но был там, — подобно дикой свинье во влажных лесах Амазонии, в чьё инсулярное тело заочно вселился дух предка, раскалённая нечистая сила, обычно летающая над зарёй кровавых, жестоких жертвоприношений, которая жутко вытрясывала за жилы и выжимала жизнь, трепала и вынимала душу (жёг её апокалипсис), или в качестве безобъектной статики одного неподвижного кадра, но лишь одного, вне иного.
< ... >
Где-то вспыхнет. Покуда не улеглось на землю: Рембо был последним снарядом, последним взрывом в глубоком синем небе Ван Гога, — а теперь он с бешеной скоростью носится над песком раскалённой пустыни на жёлтых парах обожествлённой тошноты вместе с бандами своих призраков; где-то сейчас берёт и гнёт его эксплозивный шракк, впечатываясь в лицо, и оно восстаёт миражом критически обезвоженного, однако расслаивается от жара. —
С мечтой о том, что зародится один поэт в грандиозную технократическую эпоху, — и фитили дымились, плавились баррикады, гремели бомбы, — по кривизне астролябии нисходит буйнопомешанный, пленник неполноценного разветвления. (Рычало солнце в растрёпанных створках стакнутых механизмов, дрожали пилястры цирка; и лишь предстоит отыскать там законы органики — со всем её шоком, со всем её токсикозом.) —
И несётся он по шоссе под палящим солнцем, днём и вечером, под кнутами плещутся лоскуты, и пьёт жидкий зной, и просыпается иногда на плоской корабельной палубе в окружении безвредной, безбрежной кромешной ночи посреди Атлантики.
Над асфальтом пространство мреет в блики воды от жара. — Мираж.
Объекты откатываются в приближение.
(Эротизм полуденного солнца, вне запаха, вне музыки (или однородно гудяще-звенящая музыка), абсолютное пространство, вирулентные вихри-циклизмы и модусные инверсии, колесницы Гелиоса.)
< ... >
Мировая ночь их раскачивает в себе, так что нет уж нужды описывать, нет уж нужды не быть, быть пригвождённо, развеянно или собранно, целокупно; бред страха, невроз вегетации, ужас и трепет о факте существования, достигнув предела, сгорят и испепелятся от своего огня, станут плоским белым экраном размером с небо (или миропонимание новорождённого), где снова и снова кипел и был в этом чистом масле, — и не было фистул, примесей холода, воздуха, времени, не было водянистости, — согреваемый извлечённостью, изоляцией, одиночеством, отсутствием расстояния к самому себе: открытый отдых в открытом мире.
< ... >
Палата покоится в тишине медицинского ожидания, сёстры дремлют, покачиваясь, или рассказывают; но здание неподвижно. Поселится запах пенициллина в тканях моей одежды, затем в постели, в воздухе нежилых объёмов, обрастёт скрипом дверей.
15 сентября, 2023 год.