Парафраз на тему или с классиками в унисон
Иосиф Бродский
1966
Остановка в пустыне
Теперь так мало греков в Ленинграде,
что мы сломали Греческую церковь,
дабы построить на свободном месте
концертный зал. В такой архитектуре
есть что-то безнадежное. А впрочем,
концертный зал на тыщу с лишним мест
не так уж безнадежен: это — храм,
и храм искусства. Кто же виноват,
что мастерство вокальное дает
сбор больший, чем знамена веры?
Жаль только, что теперь издалека
мы будем видеть не нормальный купол,
а безобразно плоскую черту.
Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорций безобразья.
Прекрасно помню, как ее ломали.
Была весна, и я как раз тогда
ходил в одно татарское семейство,
неподалеку жившее. Смотрел
в окно и видел Греческую церковь.
Все началось с татарских разговоров;
а после в разговор вмешались звуки,
сливавшиеся с речью поначалу,
но вскоре — заглушившие ее.
В церковный садик въехал экскаватор
с подвешенной к стреле чугунной гирей.
И стены стали тихо поддаваться.
Смешно не поддаваться, если ты
стена, а пред тобою — разрушитель.
К тому же экскаватор мог считать
ее предметом неодушевленным
и, до известной степени, подобным
себе. А в неодушевленном мире
не принято давать друг другу сдачи.
Потом — туда согнали самосвалы,
бульдозеры... И как-то в поздний час
сидел я на развалинах абсиды.
В провалах алтаря зияла ночь.
И я — сквозь эти дыры в алтаре —
смотрел на убегавшие трамваи,
на вереницу тусклых фонарей.
И то, чего вообще не встретишь в церкви,
теперь я видел через призму церкви.
Когда-нибудь, когда не станет нас,
точнее — после нас, на нашем месте
возникнет тоже что-нибудь такое,
чему любой, кто знал нас, ужаснется.
Но знавших нас не будет слишком много.
Вот так, по старой памяти, собаки
на прежнем месте задирают лапу.
Ограда снесена давным-давно,
но им, должно быть, грезится ограда.
Их грезы перечеркивают явь.
А может быть, земля хранит тот запах:
асфальту не осилить запах псины.
И что им этот безобразный дом!
Для них тут садик, говорят вам — садик.
А то, что очевидно для людей,
собакам совершенно безразлично.
Вот это и зовут: «собачья верность».
И если довелось мне говорить
всерьез об эстафете поколений,
то верю только в эту эстафету.
Вернее, в тех, кто ощущает запах.
Так мало нынче в Ленинграде греков,
да и вообще — вне Греции — их мало.
По крайней мере, мало для того,
чтоб сохранить сооруженья веры.
А верить в то, что мы сооружаем,
от них никто не требует. Одно,
должно быть, дело нацию крестить,
а крест нести — уже совсем другое.
У них одна обязанность была.
Они ее исполнить не сумели.
Непаханое поле заросло.
«Ты, сеятель, храни свою соху,
а мы решим, когда нам колоситься».
Они свою соху не сохранили.
Сегодня ночью я смотрю в окно
и думаю о том, куда зашли мы?
И от чего мы больше далеки:
от православья или эллинизма?
К чему близки мы? Что там, впереди?
Не ждет ли нас теперь другая эра?
И если так, то в чем наш общий долг?
И что должны мы принести ей в жертву?
Бруна
16-17.09.2023.
Теперь так мало веры в нашем мире,
Что сломлен даже «сorpus Dei»,
и свято место втуне остается
Пустым, как бездна, и оттуда смотрит
Разящий хаос прямо в то, что прежде,
Душой считалось… А теперь там храм,
Нет, не искусства, а фантазмов странных
И симулякров, что теперь зовутся
И верой, и надеждой, и любовью,
Свободою, и равенством, и братством,
Но только с поясненьем актуальным,
Текущему моменту подходящим,
В котором вся сакральность вышла вон,
И Там – в лакуне Смысл свой держит стойко,
Хотя к нему уже не надобно стремиться,
Поскольку это – звук пустой. И церковь,
Вновь возведенная, – всего лишь инструмент
Для управленья людо-био-массой,
И проповедь с амвона – не идее,
Идеологии послужит верой-правдой…
А что до безобразия последствий
В ином, потустороннем мироздании,
Так что об этом париться заранее,
Наш опыт эмпирический гласит,
Что всё неведомое и не существует.
Что ж, Бог простит, осудит иль рассудит, -
Да будет так… А мы пока живем,
Хлебаем ханку бытия и водку пьем,
А рассуждать о вечном – нам не по карману.
Пусть кто-то ищет сам в себе изъяны, нам стакана
Достаточно в руке, и – хлоп! – глотком
Одним осушим жидкость, и заглушим боль.
Jawohl, mein F;hrer! – был такой пароль
У нации, где Гегель, Кант и Фихте
Все философствовали, но явился Гитлер,
И стал вождем, и поднял миф на стяг,
И кто не с нами, тот nat;rlich враг.
Растленье начинается с воззванья,
Что «я есмь бог, и лишь мое есть знанье
Единственное верное для всех,
По вере этой будет вам успех!»
Ну и само собой, чтоб сказка стала былью,
Тираном станет тот прекрасный лидер,
Что за собой зовет, ведет и учит,
А несогласных – в печь, и в дым… Чей случай
Не дал пропасть в газу концлагерей
Victory Франкла, ведь был же он еврей,
Который по арийскому канону
Противен жизни немца и закону,
Где чистота – важнее всех чистот,
И Jude потому в ничто исход
Лишь заслужил – лети ж с последним вздохом,
Куда-нибудь, где Тора и пророки…
Нет, я не помню ту войну… Советской деткой
Играла во дворе, и на асфальте летом
Мы рисовали круг, и там чертили страны
С границами, как взрослые, мы в играх воевали
Друг с другом, камешек бросая, отрезали
От стран своих кусочки… Вспоминаю,
Как ФРГ для нас была страной войны - изгоем,
СССР – всегда в приоритете, каждый чувствовал героем
Себя, когда по жеребьевке получал пространство
Огромное, как пропаганды постоянство,
Которой мы, пропитанные этим с детства, доверяли
В междоусобицы и войны всей душой играли…
И атеизм нам был отцом и матерью, и школа
Учила нас все принимать на веру, a priori.
Критически, логически, структурно
Нас мыслить не учили, ведь подспудно
Во всем цвела одна политика святая:
Все винтики системы, все - солдаты
Коммунистической теории. Учиться,
И учиться, и учиться! – на зарницах
И на линейках – вот заветы… А сонеты
Шекспира и Петрарки – в глупость эту
Не стоит погружаться слишком рьяно,
Для будней жизненных достаточно бурьяны
Чужих идей полоть и корчевать безбожно,
И верить партии, чье слово непреложно…
«Когда-нибудь, когда не станет нас»
Уже настало… СССР стал дымкой,
Которая к земле тоской прибита,
Фонит, как зона, словно рыбий глаз,
Распространяет хмурый вид совка,
И тяготеет к прошлому, где было
Все по понятьям, в криминальном мире
Сортиром жизнь вся определена,
И отношенья: кто, кому, когда
Не даст житья свободы и покоя,
А беспределом будет бить по морде,
Жующим смрад, баланда лишь еда.
Придёт собака, лапу задерет,
Пометит место, где чужая метка
Ей чудится, вот это правда верна –
По запаху свой свояка всегда найдёт…
Сегодня ночью я смотрю в окно
И думаю о том, куда зашли мы?
Читаю Бродского: насколько он далек
От нынешнего православья с эллинизмом,
Которые как будто бы опять
Возможно изучать, и даже верить можно…
А что нам близко: то, что было ложно
Вчера, или что нынче обзовут враньем опять?
И что там, впереди? Кто нам пророк?
Каким знаменам будем верить дальше?
Искусственному интеллекту? Умный ящик
Нам преподаст технический урок:
Как жить, что думать, в чем же суть
Всех алгоритмов человеческого действа?
…Мне кажется, мы не впадаем в детство,
А до сих пор мы – дети, и наш путь
Из дома, где родительский контроль,
До маленькой песочницы, где паски
По образу с подобием печем
Лишь по своим… А в будущем – согласны -
Пусть правят те, кто хочет… Хорошо
Нам здесь, а рост – неведомые дали…
И знанья многие то многие печали,
Еще малы мы… Нам не нужен шок
Ответственности. Пусть придет титан,
Поднимет Небо на плечах, и в космос
Отправится, мы – только лишь колосья,
А урожай другому собирать…
И вот она – пришла другая эра,
Конец эпохи Фукуяма описал,
Но что за горизонтом? – предсказать,
Увы, не смог. Апокалипсиса химера
Явилась и явила «всем капец»!
Война и мор на все дома и страны.
Вы не готовы? Вы не ожидали?
А мне плевать. Раз мир не молодец,
Не смог договориться и пройти
Сквозь ушко той иглы, где Промысел у Бога,
А топчется бараном на пороге,
И бе-бе-бе. Пришли ему кранты…
И все долги вдруг выросли в разы,
И каждый стал о карме думать… Делать
Мне что теперь? Чем жертву принести?
… Во что и как поверить? Чем поверить…
…Глас вопиющего в пустыне одинок –
Так было в прошлом… И, увы, так будет,
И человек клянет ужасный рок,
И человечество копит несносность судеб…