Теперь без строчки не живу ни дня,
Себя очистив от рабочей скверны,-
Строчу вирши, поскольку у меня
Читатель есть — единственный, но верный!
Пишу плетеной золотой тесьмой,
Не ведающей времени и тлена,
Не на деревню дедушке письмо,
А самому владыке Ойкумены!
Пока от жизни остается треть
И пульс любви на сердце кровью вышит,
Я шлю ему стихи, поскольку ведь,
Полковнику давно никто не пишет.
Хоть тот еще я хмырь и разгильдяй,
Истративший на лень талант и силу,
А все ж — не Ирод, как отец Гундяй,
И не Франциск - папаша педофилов,
Всех тех, кто с мясом жизни, наконец,
Добыл бабла и охлосу — объедки;
Им наплевать, что их родной Отец
В раю кукует, словно птица в клетке…
Они к нему дорогу замели
Дерьмом из серебра и яблок спелых,
И всуе не спасли, хотя могли,
И позабыли в доме престарелых.
Там, где архангел важный, как петух,
Трубит ему «подьем-отбой» на ухо,
Режимом строгим вышибая дух
Уже из самого Святого Духа.
И вот, хлебая овощной бульон,
И глядя мимо ангельского рыла,
Он еле шепчет: «Где же почтальон?
Куда пропал мой голубь сизокрылый? »
И горбясь, как крестьянин от сохи,
Приняв на грудь, чтоб руки не дрожали,
Он раскрывает письма и стихи
Читает, как библейские скрижали…