Моим родным пережившим и не пережившим то страшное время посвящается...
/основано на реальных событиях/
С неба, дымя и кувыркаясь, падал самолёт. Внизу простиралось широкое заснеженное поле изуродованное оспинами воронок и усыпанное чернеющими тушами разбитой военной техники. Поле разделяло позиции армий РККА и Вермахта, замеревших в вынужденной передышке после полутора лет ожесточенных боев.
По середине поля, притаившись в тени развороченной самоходки, лежали два бойца в белых маскхалатах внимательно разглядывая немецкие окопы в оптические прицелы своих винтовок. Не смотря на сильный мороз, оба старались не шевелиться.
Внезапно один из них оторвался от прицела и, не меняя положения тела, вывернул голову к небу привлечённый звуком падающего самолёта.
- Не верти башкой, дура! Засекут! - зло прошипел второй - Навязали тебя на мою голову!
- Простите, Алексей Иваныч - тихо ответил первый - Я просто хотела посмотреть, наш самолёт падает или немца.
- Наш - ответил тот, кого назвали Алексеем Ивановичем - "Ишачок" похоже. А немец улетел уже.
- А как это вы узнали, что наш? - удивлённо прошептал первый - Вы же на небо не смотрели!
- По звуку. Слышно было моторы, и немца и нашего, пока они дрались. У нашего звук другой. А потом наш стрекотать перестал, а немец к своим полетел. Слышно же было. Так, что наш это падает, к бабке не ходи.
- Так если наш, нужно же посмотреть куда упадёт, может лётчика спасать надо! - первый боец опять попытался повернуть голову к небу.
- Мать твою за ногу! - ещё злее зашипел второй - Не шевелись, я кому сказал! И замолчи уже наконец! Сейчас узнаем куда упадёт.
- Как?
- По звуку, твою мать! Громыхнёт, поймёшь.
- А лётчик?
- Если жив, с парашютом выпрыгнет, да уже наверное выпрыгнул, а если нет то земля ему пухом.
- Так и надо посмотреть, если выпрыгнул то куда падает, вдруг к немцам!
- Иванова! - окончательно рассвирепел напарник - ещё слово или движение и о снайперской службе забудь! Вернёмся я такой рапорт накатаю тебя не то что в снайпера в санитарки не возьмут! До самой победы будешь на кухне бульбу чистить!
- Простите, Алексей Иванович - дрожащим голосом ответила Иванова - просто лётчика жалко.
Напарнику показалось, что она всхлипнула. Он скосил глаза в её сторону и примиряюще прошептал:
- Ладно, не хлюпай носом. Если убит твой лётчик, считай его героем. А если жив, то через пару минут он за собой такой тарарам притащит, что мало не покажется. Только не верти головой, как родную прошу! Наблюдателей за твоим пилотом и без тебя считать, не пересчитать. Слышишь, как всё затихло? Значит, он таки выпрыгнул и на парашюте спускается. А все ждут куда его занесёт, к нашим или к немцам.
Иванова вдруг поняла, что Алексей Иванович прав. И в немецких окопах впереди, и в наших окопах далеко сзади установилась какая-то густая, напряжённая тишина.
Передовая молчала. Все случайные и неслучайные звуки, сопровождающие позиции в "мирное" время между боями, исчезли. Только сверху быстро нарастал, неподдающийся описанию, даже не звук, а скорее шелест, падающего мёртвого самолёта. Иванова закрыла глаза и беззвучно прошептала "Лётчик, родненький, выживи, пожалуйста!"
В ту же секунду где-то далеко справа ухнул взрыв.
- Всё! - тихо сказал Алексей Иванович - сейчас начнётся. Иванова, держи сектор. Сейчас фашист в полный рост попрёт. Да открой ты глаза, дура! Уснула что-ли?
Иванова чуть заметно вздрогнула - С чего вы взяли?
- Что уснула или, что попрёт?
- Что сейчас и в полный рост.
- С того и взял, что самолет прямо над нами сбили, а упал он, судя по звуку, метров пятьсот-восемьсот отсюда, примерно в районе второго батальона. Значит, если летчик твой сразу выпрыгнул, то несет его сейчас ни к нашим, ни к немцам а прямо на наши с тобой головы. Ветер, сама видишь, куда дует. Точнёхонько вдоль фронта. В общем, думаю я, через минуту, он где-то рядом с нами приземлится. А немец, к бабке не ходи, его хватать кинется. Немцу то сюда вдвое ближе, чем нашим. Да вон уже в их окопах хай поднялся. Слышишь? Значит прав я. Сюда летуна несёт.
Нарушенную взрывом упавшего самолёта тишину теперь разрезали раздававшиеся из окопов гортанные звуки немецких команд.
- А вдруг не выпрыгнул летчик, - в голосе Ивановой послышалось недоверие - разбился вместе с самолётом, а немцы просто так шумят. Может в атаку собираются.
- Угу - буркнул Алексей Иванович - он не выпрыгнул, немцы в атаку... вот так дуриком, без артподготовки... Ну-ка глянь влево двадцать.
Иванова осторожно повела прицелом в указанную сторону и почти сразу увидела приподнявшуюся из-за бруствера немецкого окопа голову человека в окрашенной в белый цвет каске.
- Алексей Иванович! Немец! - шёпот Ивановой прозвучал так испуганно и в тоже время радостно, что показался напарнику чуть ли не оглушающим .
- Немец! Алексей Иванович!
- Не ори! Сам вижу, что не монгол! Что он делает этот немец?
- В бинокль смотрит и что-то говорит, только не пойму кому.
- Это я вижу. А куда смотрит?
- Куда-то вверх над нами и влево.
- От себя влево, от нас вправо. И постепенно все ниже. Так?
- Так.
- Ну и что, ты думаешь, он там высматривает, а, Иванова?
Ответ был настолько очевиден, что Иванова пристыженно промолчала. То, как её напарник ни разу не глянув в небо и не видя, ни самого воздушного боя, ни падения нашего истребителя, по звуку, и поведению немцев в окопах определил не только чей самолет был сбит, но и то, что лётчик выпрыгнул с парашютом и то куда он сейчас приземлится сразило её наповал. Она и впрямь почувствовала себя дурой, каковой её назвал Алексей Иванович.
Сказать было нечего. Иванова крепче сжала винтовку и принялась рассматривать немецкого наблюдателя который всё ещё смотрел в бинокль сопровождая взглядом спуск невидимого Ивановой парашютиста. Но долго молчать у неё не получилось.
- Товарищ старшина - прошептала она - а почему мы в этого немца не стреляем? Он же как на ладони!
- Не-е, Иванова, - ответил Алексей Иванович, медленно ведя прицелом вдоль всей линии немецких окопов - сегодня нам этот один не нужен. Сегодня у нас большая охота намечается, спасибо твоему летуну. Я же тебе сказал, ща немцы гуртом из окопов полезут его в плен брать. А наши по ним палить начнут. А немцы в ответ. И такой гвалт поднимется, что про нас никто сразу и недопетрит. Тут то мы и повеселимся. А если этого одного сейчас щёлкнуть, то всё, поймут, что снайпера рядом и, в дурняка минами закидают. И нас и летуна нашего. Вот так вот. Ох и заварится сейчас каша, будь оно всё не ладно.
Алексей Иванович, не отрываясь от прицела, медленно снял зубами правую рукавицу и положил указательный палец на спусковой крючок.
- Так, сейчас наш летчик появится. Держи сектор с наблюдателем. И не стреляй, пока не скажу. Вообще не стреляй! Просто смотри и сообщай где, что и кто.
- Да почему не стрелять то?! - возмущённо зашептала Иванова - Я же тоже снайпер!
- Да какой ты снайпер?! - прошептал Алексей Иванович - То я вашей подготовки не знаю! Три месяца курсов, и три патрона по фанере! Сказал, наблюдай, докладывай ситуацию, жди команды! Всё!
- Ну, Алексей Иванович - начала было Иванова - ну товарищ старшина.. -
- Цыть! Вот он! Вправо двести!
Приземление парашютиста они увидели одновременно...
Едва ноги пилота коснулись земли, купол его парашюта, плавно опустившись следом, завалился на бок как большое спиленное дерево. Теряя наполнявший его воздух, он сминался и и оседал превращаясь в огромный бесформенный кусок ткани. Но в тот момент когда его край коснулся земли сильный порыв ветра ворвался в него и, вновь наполнив, потащил по полю увлекая за собой приземлившегося человека. От резкого рывка парашютист упал на спину, и его поволокло по снегу, словно беспомощную тряпочную куклу.
Матерясь и отплевываясь от летящей в лицо снежной крошки, капитан Горелов перевернулся на живот и, как требовали парашютные наставления и личный прыжковый опыт, попытался ухватить руками несколько нижних строп, чтобы потянув их на себя "погасить" купол и остановить "протаскивание". Но в толстых лётных перчатках удержать тонкие стропы оказалось не так-то просто. У Горелова это был первый зимний прыжок и с подобной ситуацией ему сталкиваться еще не приходилось. Недолго думая он скинул обе перчатки и вновь ухватился за стропы. И тут же понял, что теперь положение стало ещё хуже.
Ветер тащил его купол с приличной скоростью. С такой же скоростью, животом по снегу, за парашютом волокло и самого Горелова. Наполовину расстегнутый кожаный реглан черпал в себя снег как тонущий крейсер воду. Снег набился под одежду Горелова практически везде от ворота до пояса. И как только Горелов скинул перчатки с крагами, и вытянул руки вперед, пытаясь поймать стропы, снег сразу же набился и в рукава, наполнив их до самых подмышек. Но самым неприятным оказалось то, что на кистях рук снег сразу же таял, а на мокрую кожу тут-же налипал новый. "Температура воздуха за бортом" была почти минус тридцать, и мокрые руки моментально превратились в две бесполезных замёрзших култышки с негнущимися пальцами. Теперь схватить ими стропы нечего было и думать.
Парашют волок беспомощного Горелова вдоль между позициями немцев и своих, с небольшим сносом в сторону притаившейся у разбитой самоходки снайперской пары. Но немецкие окопы были значительно ближе советских. И в них уже засуетились, замельтешили каски фрицев готовящихся броситься на захват пилота. Только Горелов этого не видел. Его лицо превратилось в ледяную маску с залепленными снегом глазами. И он понятия не имел, куда его сейчас волочёт по этому, чертовому, полю. Поле было длинным, ветер сильным, и ожидать, что ветер вдруг резко стихнет было бессмысленно. Оледеневающему Горелову оставалось надеяться только на чудо.
- Славно едет - разглядывая в прицел скользящего за парашютом Горелова, сказал Алексей Иванович - Готовься, Иванова, сейчас мы с тобой немецкого офицера щёлкнем, и ещё пару-тройку гансов помельче.
- Где офицер? - Иванова немного нервно повела стволом винтовки слева направо пытаясь в оптику найти на немецкой стороне офицера.
- Не дёргайся - усмехнулся Алексей Иванович - Сейчас появится. Говорят, этим гадам за пленение советского летчика награда полагается, ну или шнапс дополнительно. Так что вылезет какой-нибудь "оберст". Обязательно вылезет! К бабке не ходи!
- Товарищ старшина, заволновалась Иванова - а наш лётчик, что убитый что ли?
- С чего ты взяла?
- Ну а что он за парашютом лежа едет и не встает?
- Да тьфу на тебя - облегченно выдохнул старшина - Ты пробовала встать, когда тебя за шиворот на пузе волокут, причем быстрее чем ты бегаешь? Самое большое, что у тебя получится - это на карачки встать. А вот на ноги нет. И обратно потом самостоятельно лечь тоже уже не получится. Так и будешь за парашютом на карачках бежать пока руки не подломятся и ты мордой, пардон, лицом своим красивым, на всей скорости в землю не воткнёшься. Хорошо если при этом только лицо до кости продерёшь, а то можешь и шею сломать. Так что правильно лётчик едет.
- А что остановиться как-нибудь нельзя?
- Можно, наверное. Но видать у него не получается. Ничего, сейчас в какой-нибудь танк упрётся и остановится.
- Алексей Иванович, так вы же сами видите - он же прямо на нас едет. В нашу самоходку и упрётся.
- Похоже, что так. Но не хотелось бы. Такое внимание нам совсем не нужно. Надеюсь, не доедет. Ну или мимо проедет.
- Так он что для нас как приманка что-ли? – с сомнением спросила Иванова
- Получается так.
- Так это не по правильному – в голосе Ивановой послышалось возмущение – не по советски это!
- Бога ради – не меняясь в лице ответил старшина – вставай, беги, спасай! А я стрелять не буду когда немцы к нему побегут. Что-бы всё было по честному, по советски. Так тебя устроит?
- Да как вы... – начала Иванова – но в это время из немецких окопов стали подниматься фигуры солдат.
Старшина плотней прижал к плечу приклад винтовки и сказал ровным голосом:
- Всё, девочка, конец беседе. Немцы попёрли. Сейчас наши по ним палить начнут. Значит, слушай команду. Если немец пойдет цепью, то, как только наши огонь откроют, под этот шум, и ты стреляй. Но не раньше, чем наши начнут. Но и не затягивай, а то немцы залечь могут. Начинаешь с крайнего левого. Центр и правый фланг не трогай - это мои. Первую минуту будет неразбериха кто откуда палит. Делаем максимум по три выстрела. По три не больше! Но быстро, как только возможно. И отползаем под самоходку мины пережидать.Ясно? А если пойдут гуськом след в след, значит минное поле у них перед окопами и они по чистому проходу идут, и так гуськом, след в след, идти и будут пока заминированная полоса не кончится. И первый нам с тобой тех, кто за ним сильно закрывать будет. А если еще и прямо на нас пойдут, так и вообще. В этом случае нам вдвоём стрелять никакого смысла. Только помешаем друг другу. Тогда ты не стреляешь. Ну если только они наискосок не пойдут и последний сильно отстанет и полностью откроется, тогда он твой. А так, лежишь, запоминаешь ориентиры прохода и не суетишься. Ждешь моей команды. Поняла? А я устрою им домино.
- Поняла - голос Ивановой слегка дрожал - Так вы же говорили мне вообще не стрелять.
- Ситуация поменялась. Чую будет у тебя нынче дебют, снайпер.
В эту минуту шестеро немецких солдат и офицер, перевалив через бруствер, бросились наперерез гонимому ветром парашюту. До советских окопов было далеко и потому они бежали не таясь и не пригибаясь. Цепью. Местами снег был достаточно глубоким и то и дело кто-нибудь из них проваливался и падал, но тут же вставал и продолжал бежать. Немецкий офицер бежал в центре, постоянно выкрикивая какие-то команды. Судя потому, как цепь синхронно отклонялась влево, офицер корректировал направление движения группы так чтобы наверняка пересечься со скользящим по полю куполом. Парашют с волочащимся за ним лётчиком неотвратимо приближался именно к разбитой самоходке недалеко от которой лежали Алексей Иванович и Иванова. И группа шла прямо на них.
Иванова поймала в прицел крайнего солдата слева и внезапно почувствовала как у неё взмокла спина. Немец был маленьким и нескладным, с красным от мороза лицом. Спотыкаясь и поскальзываясь, он так неуклюже пытался сохранить равновесие, стараясь при этом не выронить винтовку, что казалось, будто он и не падает то только потому, что держится за неё как акробат за шест. Винтовка в его руках больше напоминала весло байдарочника или метлу дворника, а не оружие.
Вот точно так же неуклюже, в один из майских дней её далёкого довоенного детства, дворник дядя Миша танцевал однажды со своей метлой. Посреди двора на табурете стоял патефон. Из-под иглы с заезженной грампластинки плыла "Рио-Рита". Подвыпивший дядя Миша, припадая на покалеченную в гражданской правую ногу, пытался танцевать никому неизвестный танец, представляя свою метлу женщиной. "Для тебя, Риорита звучит серенада в ночи..." Он пытался вести свою партнёршу бережно и аккуратно, но она упрямо норовила выскользнуть из его объятий. "Для меня, Риорита..."
Только дядя Миша был в возрасте, а солдат совсем мальчик. Наверное не намного старше Ивановой. "Господи-божечки" - подумала она - "Я же сейчас его убью." Ей вдруг показалось, что указательный палец лежавший на спусковом крючке стал каменным, и не то что сделать выстрел, а даже просто пошевелить им у нее совершенно нет сил. - "Да, что же это? Это же немец, фашист. Они же папу убили. Может именно вот этот и убил. А сейчас идёт нашего лётчика убивать! Я же должна отомстить! Я могу!"
Но палец по прежнему оставался каменным.
Старшина был прав, до этого дня Иванова стреляла только по фанерным мишеням. Да, стреляла хорошо, даже отлично, но это были простые, бездушные куски фанеры. А сейчас в её прицеле был живой человек. Немец, фашист, но живой. Вот он торопится, спотыкается, что-то бормочет себе под нос. Может ругается, может молится, а она должна выстрелить в него и убить. И лицо этого немецкого мальчика вдруг показалось ей таким до боли родным, что Ивановой захотелось закрыть глаза, бросить винтовку, уткнуться лицом в снег и заплакать.
Но тут за её спиной сухо щёлкнул выстрел. Сначала один, потом второй. И передовая загремела, затрещала злым рокотом пулеметных очередей и отрывочным винтовочным кашлем, захаркала в снежную мякоть горячими пулями возвращая Иванову в реальный мир. Вздрогнув от неожиданности она мотнула головой отгоняя сковавший её морок. В перекрестье её прицела был фашист. Под указательным пальцем стыла в ожидании спусковая скоба.
- За папу! - прошептала она и нажала курок.
Немец выронил винтовку и упал. Иванова даже не поняла она ли его убила или в него прилетело от кого-то из наших окопов. Ей уже некогда было об этом думать. Она думала только о том, что должна и может сделать еще два выстрела. Два выстрела - два немца. Два фашиста. Она слегка повела стволом, выискивая следующую цель. Немецкая цепь уже распалась. Два солдата, судя по всему, были убиты и лежали не шевелясь, двое других присели на корточки, вскинув винтовки, но почему-то не стреляли, ещё один, пригнувшись, бежал к офицеру, который сидел на снегу обхватив руками живот. Похоже, офицер был серьёзно ранен и солдат бежал к нему на помощь. Но не добежал.
Сбоку от Ивановой раздался хлопок выстрела и солдат упал на спину, словно наткнувшись на что-то не видимое.
- Два! - голос Алексей Ивановича был деловит и спокоен - Не спи, Иванова! Сказал он, прицеливаясь в следующего немца. Не спи!
Иванова поймала в прицел в голову одного из сидевших на корточках фрицев и выстрелила. Немец завалился на спину. В туже секунду сбоку раздался ещё один выстрел старшины, и соседний от убитого Ивановой, солдат тоже рухнул в снег.
- Три! - сказал старшина - уходим Иванова! Сейчас минами крыть начнут! - Алексей Иванович уже не шептал, а говорил в полный голос, почти перекрикивая усиливавшуюся трескотню перестрелки. С обоих сторон уже вовсю работали пулемёты. Хаотичная, по началу, стрельба стала осмысленной и злой, и не было никаких сомнений, что к этому концерту вот-вот подключится артиллерия.
- Сейчас, Алексей Иванович! - Иванова снова прицелилась, готовясь сделать третий выстрел. Немец, которого она взяла в прицел, испуганно пятился назад к своим окопам, уже не помышляя ни о чем кроме спасения собственной жизни. - Сейчас, товарищ старшина… - Но тут на неё сверху навалилось что-то мягкое и бесформенное. Не выпуская винтовки, она крутнулась на левый бок и поняла, что с ног до головы окутана скользкой полупрозрачной тканью. Белым шёлком парашютного купола.
Урал, деревня Кулёмино, двумя месяцами ранее.
В темноте избы негромко скрипнули половицы. Стараясь не шуметь, Прасковья осторожно приоткрыла входную дверь и выскользнула на крыльцо. Светало. В прежнее время сейчас уже бы звонко загорланили петухи, оповещая всю деревню о наступлении нового дня. Но последних петухов съели еще в самом начале первой военной зимы, и потому в деревне было тихо. Только в собачьей будке у забора негромко звякнула цепь. Оттуда высунулись две рыжие собачьи головы и выжидательно уставились на хозяйку.
- Тихо! - глядя на собак негромко сказала Прасковья и приставила палец к губам. Головы синхронно зевнули и исчезли в глубине конуры. Прасковья спустилась с крыльца и огляделась по сторонам. Деревня спала. Она ещё раз огляделась и нагнулась к небольшому наметенному под стены дома сугробу, явно намереваясь что-то из него достать.
- Это ещё что? - вдруг сказала она неизвестно кому.
От крыльца к сугробу тянулась цепочка замёрзших желтых капель, превращаясь в его середине в неровную круглую проталину такого же жёлтого цвета.
- Ах, ты ж коровий хвост! - вырвалось у Прасковьи - она упала на колени и начала лихорадочно разгребать ладонями снег вокруг этого пятна.
- Не дай, Бог! Убью! Как есть убью! - Её руки нащупали в снегу округлый кусок льда, и она торопливо потянула его на себя. Это был плоский круг замороженного молока, размером с большую миску.
Миску эту Прасковья специально принесла из дома в колхозный коровник. Каждый день в одну из доек, подгадав момент, когда никого не было поблизости, она тайком надаивала в неё молоко колхозных коров и прятала под охапку сена у входа. К концу рабочего дня молоко замерзало. Прасковья вытряхивала это замороженное богатство из миски на чистый кусок холщовой ткани и, бережно завернув, выносила под одеждой мимо ничего неподозревающего бригадира Сазонова, который, за недостатком других мужиков, был одновременно и председателем и трактористом и ещё Бог знает кем.
Вообще Сазонов был мужиком добродушным и понимающим, и возможно не стал бы подводить Прасковью под статью, попадись она ему за этим воровством. Но время было военное и статья за такое уж больно страшная. И потому Прасковья хитрила и береглась, как могла. Таилась даже от своих детей, ради которых собственно это молоко и воровала.
Она боялась не только, того что дети кому-нибудь проболтаются, но и того, что они не поймут и осудят. А как же иначе? Они с мужем сами с пелёнок вбивали в их голову правило не брать чужого. Прасковье было страшно, но военная голодуха и слабое здоровье маленькой дочери Альки не оставляли ей выбора. Главное чтобы дети ничего не знали.
Пока ещё Прасковье удавалось их обманывать. Дети считали, что молоко в доме - это часть продпайка, который определило колхозникам правление. Благо, что детству недосуг высчитывать на сколько и на что, в реальной жизни, хватило бы полутора литров в неделю на одного работающего.
Поэтому, ну и ещё очень опасаясь визита каких-нибудь нежданных гостей, Прасковья никогда не приносила краденное молоко сразу в дом, а прятала во дворе зарыв в снег. А утром, пока все спят, тайком откапывала и готовила всем кашу, а Альке обязательную кружку горячего молока, с маленькой ложечкой мёда, необходимого для её больных легких.
Но сегодня, да и завтра тоже ни каши, ни горячего молока уже не предвиделось. Круг молочного льда, обычно матово белый и гладкий, был рыхлым и желтым, с вымоиной с левого края источавшей характерный едкий запах.
- Ах, ты ж паршивец...- горестно прошептала Просковья - ну я тебе сейчас... - Она сунула испорченное молоко в щель между досками под крыльцом и бросилась в избу. Через секунду в избе загрохотали сбиваемые в темноте ведра и кастрюли.
- Поганец! - вырывался на улицу голос Прасковьи - я сколько раз тебя просила не ссать ночью, где ни попадя! Я сколько раз просила до сортира свою мочу доносить! Мало того что все углы во дворе обмочил так теперь уже прямо с крыльца ссать начал! Убью, паразита!
В доме послышалась беготня и звуки шлепков. Судя по всему, кого-то хаотично хлестали чем-то вроде мокрого полотенца. Распахнулась дверь и на крыльцо испуганным колобком выкатился подросток в белой нательной рубахе и кальсонах. В след за ним вылетел огромный валенок и угодил ему прямо в затылок.
- За что, мама?! - скатываясь с крыльца, заскулил подросток - Не я это!
В ответ из избы вылетел ещё один валенок, но уже мимо и на крыльце появилась злая, запыхавшаяся Прасковья:
- Не ты, как же! Скажи ещё дед собственный дом обсыкает! Или Алька!
- Так может собаки это? - подросток забежал за угол дома и остановился, пританцовывая на снегу босыми ногами.
- Сам ты, Ванька, собака! - не унималась женщина - У них цепь до крыльца не достаёт, псина ты бесстыжая!
За плечом Прасковьи появилась всклоченная седая голова пожилого мужчины: - Прося, ты чего тут воздушную тревогу устроила? Немцы что ли прорвались?
- Да лучше бы немцы! - в сердцах ответила Прасковья, подбирая валяющиеся по двору валенки - Те хоть культурные, даром, что фашисты, а на собственное крыльцо мочиться не будут. Доброе, утро, Илья Егорыч!
- То ты немцев видела - сказал Илья Егорович, пытаясь почесать спину о косяк двери - Чот не вижу я ничего на крыльце то.
- А вы правее гляньте - многозначительно ответила Прасковья.
Они, одновременно, взглянули в сторону злосчастного сугроба. Илья Егорович на секунду замер осмысливая увиденное и снова повернулся к Прасковье. Их взгляды встретились. Брови Егорыча слегка приподнявшись изобразили немой вопрос "Да не ужто?" Прасковья, держа под мышкой валенки, чуть заметно развела в стороны ладони: "Ну вот так..." Мужчина задумался, пожевал верхнюю губу и хмыкнул:
- Ну приспичило малому ночью, так, что до сортира не до бёг, ну так и чо? Бывает! Чего горланить на всю деревню как советское радио?
- Да ну вас! Что старый, что малый - обиделась Прасковья и зашла в избу.
Едва Прасковья скрылась за дверью, из-за угла высунулась голова Ваньки: - Дед, а дед, не знаешь, чего эт она так разбушевалась? Даже страшно в хату вертаться.
- А бес её знает. - продолжив чесать спину о дверной косяк, лениво ответил Илья Егорович: - Баба она баба и есть. Ты вот, что Ванька, ты, правда, давай завязывай отливать где нипопадя. Есть сортир - бегай тудой! А то весь двор уже зассал. Вон Кучум с Волчком и то на свою конуру лапы не поднимают, а ты уже чуть не на крыльцо мочишься. Права Проська. В следующий раз и я те оплеух навешаю.
- Так колотун же ночью, дед! А до сортира эвон куда бежать - продолжая пританцовывать на снегу - заныл Ванька - В калошах скользко и холодно, а валенки у мамки под головой заместо подушки. Можно я уже хату зайду? Светло уже а я стою в одних портках.
- А кого тебе стесняться, собак что-ли? На улице ни души... - зевнул Илья Егорович - Да заходи, мне-то что.
- Заходи, заходи - раздался из избы голос Прасковьи - я как раз тут твои калоши нашла. Сейчас между глаз тебе ими и залеплю! Холодно ему в них, видишь ли! Значит, к девкам в Барышниково, за семь вёрст, ему в калошах не холодно, а десять шагов в них до сортира пройти у него ноги мёрзнут! Поскользнуться боится!
- И вовсе я не к девкам бегал! - осмелел Ванька - Я на комсомольские собрания ходил! И Барышниково уже давно не Барышниково а Красногорское!
В ответ из избы, мимо Ильи Егровича, на улицу вылетели калоши - Обуйся, комсомолец, пока ходули не отморозил! И давай Кучума в санки запрягай, Альке в школу пора.
- Так мы не ели ещё!- удивился Ванька.
- Нет, сегодня ничего! Не успела я! На дойку опаздываю! Альке вон хлеба с вареной картохой заверну, в школе перекусит. А вы с дедом, как я уйду, сами чего нить пошукайте. Ну, или тоже картошки отварите.
- Чо мы пошукаем то? - вопросительно посмотрел на деда Ванька - кроме картохи и нет ничего.
- Благо, хоть картоха есть - философски ответил Илья Егорыч, и присев на крыльцо достал из кармана наброшенного на плечи пиджака кисет - Давай, Ванька, запрягай Кучума, а я пока дымком перекушу. В кисете кроме махорки лежали небольшие листки порезанной газеты. Егорыч привычным движением свернул самокрутку и вынул из другого кармана пиджака коробок спичек намереваясь прикурить.
- Дед, а ты чо делаешь? - надевая калоши, спросил Ванька
- Что я делаю?
- Ты чо от спичек прикуривать собрался? Печь же в доме горит! Или мы с утра разбогатели?
- Тьфу! - сплюнул Илья Егорович - Нет, Ванька, сегодня с утра мы как раз обеднели. Просто не хочу в избе дымить, для Альки вредно.
- Так давай я сейчас уголек из печи принесу - оживился Ванька
- Тебе лишь бы в хату! Запрягай уже! Прикурю от спички один раз, ничо не случится.
- Кто стоит у костра и прикуривает от спички, тот враг народа! - Отвернувшись обиженно буркнул Ванька направляясь к собачьей конуре.
На полпути ему в спину ударило, метко пущенное дедом, старое железное ведро. Ванька упал лицом в снег и взвыл:
- Да, что-ж сегодня за день-то такой?!
Дед затянулся тлеющей самокруткой и удовлетворённо выпустил в небо кольца густого ароматного дыма:
- Началось в колхозе утро.
Продолжение следует…