продолжение
Моим родным пережившим и не пережившим то страшное время посвящается...
Передовая, январь 1943 года
Гонимый ветром парашют Горелова наткнувшись на борт самоходки остановился и осел накрывая собой её правый борт и лёжку снайперов. Предвидевший подобную ситуацию старшина Алексей Плахов за пару секунд до этого перекатился в сторону, и купол накрыл только Иванову. Она, не ожидавшая подобного развития событий, не сразу поняла, что произошло, а когда инстинктивно тоже попыталась откатиться в бок, несколько парашютных строп зацепились за оптику ее винтовки и затянули край купола под переворачивающуюся девушку. В результате она завернулась в ткань как балующийся ребенок в одеяло. Однако Ивановой было не до смеха. Опутанная по рукам и ногам она беспомощно вертелась на снегу, словно куколка огромной бабочки, совершенно потеряв ориентацию в пространстве, и уже не понимая, в какой стороне немцы, в какой наши, где самоходка и где старшина. И тут заработали немецкие миномёты. Услышав приближающиеся взрывы Иванова, окончательно впала в панику и сделала то, чего делать ни в коем случае не следовало - попыталась встать на ноги. Только в коконе парашютной ткани это оказалась не так просто. Всё что у неё получилось - это встать на четвереньки. Рядом бухнул ещё один взрыв.
- Мама!- Не выдержав, крикнула девушка, и, всё также стоя на четвереньках, заметалась под куполом из стороны в сторону. Внезапно что-то сильно толкнуло её бок, и кто-то навалившись на неё всем телом, родным до боли голосом произнес родную до слёз фразу: - Не дёргайся, дура! - и после очередного взрыва продолжил: - Сейчас я тебя вытащу!
Лезвие ножа распороло ткань купола, освобождая перепуганную Иванову из плена. - Ползи за мной, быстро! - распорядился старшина - И винтовку не забудь!
Через несколько секунд они были под днищем самоходки. Со всех сторон гремела стрельба, и рвались снаряды, но под этим стальным монстром было спокойно. Иванова подползла к старшине и уткнулась лицом в его плечо - Спасибо, Алексей Иванович - губы её задрожали - Спасибо, товарищ старшина!
- Ну, ну.. - успокоительно произнес Плахов - испугалась, дурёха?
- Да - призналась Иванова - очень. - её начала колотить крупная дрожь.
Старшина достал фляжку открутил крышку и протянул Ивановой - Ты вот что, ты полежи пока, отдышись. На, хлебни.
- Что это?
- Наркомовские.
- Не, - Иванова мотнула головой - не буду, не пью я.
- А пить и не надо. Один глоток, чтобы встряхнуло. В себя придешь. А я отползу не надолго. Только ты не высовывайся. Немцы теперь знают, что мы здесь. А хорошие стрелки и у них имеются. Так что просто лежи, отдыхай.
- А вы куда, Алексей Иванович? - продолжая дрожать, спросила девушка.
- Глоток сделай, скажу! - настойчиво повторил старшина
Иванова кивнула, и, закрыв глаза приложилась губами к фляжке. Спирт обжёг горло, её передёрнуло и на глазах выступили слёзы - Ыыых! - выдохнула она и попыталась занюхать рукавом, вспомнив как это делал дворник дядя Миша. На её удивление это помогло.
- Так вы куда, Алексей Иванович?
Старшина, улыбаясь, покрутил указательным пальцем, изображая пропеллер.
- Лётчик! - вспомнила Иванова
- Ну вот, очухалась! - удовлетворенно сказал Алексей Иванович - Всё, лежи, жди. – и, старшина выполз из под самоходки в ревущее от артиллерийской канонады поле.
Перестрелка между сторонами разгорелась не на шутку.
* * *
Урал, деревня Кулёмино, двумя месяцами ранее.
На деревянных санках, звонко хохоча, летело закутанное в пуховую шаль счастье. Счастью было семь лет. Оно ехало в школу. Счастье звали Алька, если полностью Алефтина. В её холщовом мешке лежали две самодельных тетрадки, и деревянный пенал с перьевой ручкой и одним запасным пером. Запазухой, завернутые в чистую тряпочку, грели грудь три еще горячие картофелины и маленький кусочек ржаного хлеба.
Большой рыжий пес, по кличке Кучум, запряженный, словно небольшой конь, тянул санки легко и весело. Кучум давно знал дорогу и понукать его было не нужно. Тем более, что катать маленькую хозяйку доставляло ему удовольствие . Он делал это уже почти месяц с тех пор как лег снег. Рядом свободно бежала еще одна псина. Почти такой же рыжий, только с подпалинами, крупный подпёсок, уже практически взрослая собака. Пса звали Волчок. Бегать в упряжке он не умел, а может быть просто не желал, но почти каждый день составлял компанию. С Волчком семь километров до соседнего села, где была школа, пролетали вдвое быстрее и веселее.
Волчок был порядочным балбесом. Вымахав ростом Альке по грудь, и приобретя вид свирепого волкодава, он при всём этом оставался беспечным проказливым щенком. Всю дорогу он то изображал нападение, догоняя буксируемые Кучумом санки и бросаясь на них, как будто хотел свалить на бок и вытащить оттуда Альку, но сам при этом норовил лизнуть её в лицо. То забегал далеко вперед, и ложился поперек дороги, преграждая путь. Время от времени, Кучум, не сбавляя хода, поворачивался к носящемуся вокруг Волчку и издавал короткий, нарочито свирепый рык. В ответ Волчок, якобы испуганно, взвизгивал, отпрыгивал в сторону, и валился на спину, задрав лапы. И морда, в этот момент, у него была такая словно он улыбался. А Алька глядя на это заливалась громким и лёгким как серебряные колокольчики смехом. В эти минуты в их мире не было войны. Не было тоски по ушедшему на фронт папе. Не было постоянного чувства голода. И вообще не было ничего плохого. На всей Земле. Во всей вселенной. Были только солнце, морозный воздух, и, летящие в искрящемся облаке снежной пыли, три счастливые беззаботные души: Алька, Волчок и Кучум.
На въезде в село Красногорское их всегда поджидал в засаде Алькин одноклассник Стёпка. Он жил в крайнем у дороги доме и обычно видел в окно Алькину упряжку как только она появлялась на горизонте. Ему вполне хватало времени одеться, выйти во двор и притаиться за приоткрытой калиткой. Едва упряжка оказывалась рядом, Стёпка с диким криком "Сарынь на кичку!" бросался к Альке намереваясь стащить её с санок. Алька понятия не имела, что значили эти слова. Не знал этого и сам Стёпка, но звучало это лихо и устрашающе. И в это мгновение наступал звёздный час Волчка. Балбес-подпёсок превращался в огромного свирепого пса, бесстрашного и грозного защитника своей маленькой хозяйки. Оскалив пасть он с рыком бросался наперерез, сбивал Степана с ног и начинал катать его по земле делая вид, что хочет изодрать клыками Стёпкино лицо и вцепиться в горло. но на самом деле просто трепал Стёпкино пальтишко и мусолил лицо захватывая Стёпкину голову своей широченной пастью, но при этом старательно не сжимая челюсти. В несколько секунд Стёпка оказывался исслюнявлен и извалян в снегу с головы до ног. После этого Волчок слегка успокаивался, но Стёпку не отпускал, а навалившись всем телом прижимал к земле в ожидании когда сани с Кучумом и Алькой уедут как можно дальше.
В общем Волчок был идеальным охранником, не смотря на то, что всё это было понарошку. Волчок и Стёпка просто валяли дурака. Хотя в самом начале их знакомства, когда Стёпка впервые организовал такую засаду, Волчок и правда чуть здорово его не подрал. Это был первый день когда Волчок увязался сопровождать Альку с Кучумом и, в отличии от Кучума, Стёпку до этого никогда видел. И если Кучум давно не обращал на Стёпку никакого внимания, то для Волчка внезапно выскочившее из ниоткуда, дико орущее чучело показалось серьезной угрозой Алькиной жизни. И Волчок отреагировал, как и положено сторожевому псу. Он с ходу кинулся на Стёпку всем своим весом и свалив с ног начал рвать пытаясь достать до горла. Хорошо ещё, что перепуганный Стёпка успел перевернуться на живот и под клыки Волчка попался поднятый высокий и толстый воротник его шубейки перешитой из старого отцовского тулупа. И благо, что в поддержку Волчку рвать Стёпку за компанию не кинулся и Кучум, который пролетел мимо Стёпкиной калитки на пару мгновений раньше чем Стёпка оттуда выскочил, и потому сначала просто ничего не видел, а потом, когда Волчок начал катать Стёпку по земле, вывалившаяся из санок, и бегающая вокруг драки Алька так громко закричала "Нельзя!", что старый, опытный пёс понял, что видимо и, правда нельзя.
Но без крови всё же не обошлось. Волчок умудрился прикусить Стёпке правое ухо, да так, что напрочь оторвал мочку. Стёпкиного ора было столько, что из ближайших домов сбежались все соседи. Волчка оттащили, Степку отряхнули, перевязали и отвели домой успокоиться. Кто-то из сердобольных соседок даже принес ему половинку сладкой варёной свёклы. Лишь бы не орал.
Но вечером ор повторился с утроенной силой. Вернувшаяся с работы мать увидев в хлам изодранную, залитую кровью шубу, без всяких сантиментов отходила его ремнём, так, что Стёпка три дня мог спать только на животе.
С того дня Стёпка ходил в пальто. А за рваное, как у казака-разбойника, ухо, и крик "Сарынь на кичку!", который, как оказалось, слышали многие, получил прозвище Стёпка Разин. Но встречать Альку не перестал, не взирая, на то, что Волчок теперь сопровождал её едва ли не каждый день. И вскоре Степка и Волчок помирились. А куда деваться, если постоянно встречаешься в буквальном смысле нос к носу? Сначала, завидя Волчка, Стёпка просто замирал столбом, ожидая пока пёс пробежит мимо и тихонько пристраивался следом на безопасном расстоянии. Потом осмелел и приноровился бежать рядом трусцой или идти быстрым шагом, в зависимости от скорости тянувшего санки вожака. Первое время Волчок косился и щерился, но его успокаивали примирительный Алькин голос, и ровное, практически равнодушное, отношение к Степке Кучума. Постепенно два подростка, человечий и пёсий, привыкли к друг другу, и, незаметно для себя, подружились.
А потом настал день, когда неугомонный Стёпка рискнул повторить нападение. Но теперь, наученный горьким опытом, он не рискнул напасть из засады как в первый раз, а подошел к делу осторожно и продуманно. Встретив очередным утром на околице Алькину упряжку, Степка, с невинным видом, привычно пристроился рядом и долго подгадывал момент, когда Волчок будет как можно дальше, а санки с Алькой будут между ними, так чтобы Волчок не смог сразу броситься. И когда ситуация показалась Стёпке подходящей он, повернулся к Альке, неожиданно вскинул верх руки, будто намеревался её схватить, и рявкнул уже известное: "Сарынь на кичку!". От неожиданности у Волчка даже слегка подогнулись задние лапы. Он резко остановился и недоумённо уставился на Стёпку.
-Как, опять?! - ясно прочиталось в собачьем взгляде.
Степка опустил руки, вытер варежкой влагу под носом и с напускным бесстрашием нагло уставился на Волчка - Да! И чо?!
За эти секунды санки с Алькой пронеслись мимо и Стёпку и Волчка уже ничего не разделяло. И Волчок прыгнул... Одному Богу известно как Стёпка понял, что Волчок не собирается его кусать. Но он понял. И потому не попытался убежать или уклониться а распахнул руки и буквально поймал в объятия летящего на него пса. Они свалились в сугроб и захохотали. Вернее хохотал Стёпка, а Волчок, мягко хватая Степана зубами за подворачивающиеся части тела, издавал весёлое "Ы-ы-ы-Ы..", какое обычно издают собаки лишь изображающие намерение покусать товарища по развлечению.
С тех пор игра в нападение на Алькин кортеж стала традицией. Так было и сегодня. Стёпка-разбойник коварно напал на едущую в карете королевишну а защитник Волчок геройски бросился спасать её величество от супостата. Во время битвы кортеж королевишны остановился, дабы она могла наблюдать, как подлый враг будет повержен и запросит пощады. Схватка была не долгой. Противник бы на голову разбит, запросил прощения, и, милостиво прощенный, получил разрешение присоединиться к кортежу в качестве пленного.
Теперь можно было отряхнуть снег и поздороваться.
До школы было ещё минут пять хода и Стёпка засеменил рядом с санками пытаясь подобрать нужный шаг.
- Слушай, Алька - сказал он вытирая обслюнявленное Волчком лицо - Я давно хотел спросить, а вы чем Волчка с Кучумом кормите? Им же жратвы небось ведро в день надо.
- А мы их толком и не кормим - бесхитростно ответила Алька с любовью глядя на псов - Нам самим не хватает. Вот сегодня одна картоха. Мамка говорит, они подножным кормом питаются. Что под ногами найдут тем и сыты.
- А чо щас можно под ногами найти? - удивился Стёпка - тем более зима.
- Можно. Дед говорит, главное знать где искать. А Кучум у нас в округе всё знает. Мы сами благодаря ему кашу имеем. И он с Волчком сыт.
- Это как? - удивился Стёпка
- А ты никому не скажешь?
- Да чтоб я сдох! - с жаром ответил Степка - Чтоб меня бык забодал и коровы затоптали!
- Фу! - поморщилась Алька - так не по правильному!
- Да? - шмыгнул носом Стёпа - Ну мне мамка такое желает, когда я чо нить натворю.
- Так она же не всамделишно тебе это желает!
- Ну да.
- Ну вот! Значит и клятва твоя невсамомделишная!
- Хм - задумался Стёпка - а как тогда?
- Ну, Стё-ё-ё-п - укоризненно протянула Алька - ты же октябрёнок!
- А! - догадался Степа - Честное ленинское!
- Правда, правда? - недоверчиво уточнила Алька
- Да чтоб я сдох! - снова вырвалось у Стёпки
Алькин хохот звонким эхом рассыпался по округе - Ладно! - сказа она от насмеявшись - Только, правда, никому! А то нашей семье беда будет!
- Обещаю! - лицо мальчика стало серьёзным и напряженным.
Значит так - начала Алька – помнишь, по осени новый коровник сгорел?
* * *
В конце сентября сорок второго года в Красногорский сельсовет поступило распоряжение реквизировать на нужды фронта всех имеющихся в районе лошадей, за исключением молодняка. В короткие сроки лошади был собраны. Табун набрался не большой, всего восемнадцать голов. В ожидании отправки их разместили в пустующем коровнике, на окраине деревни Кулёмино, который был построен прямо перед войной, но из-за её начала так и не был введен в действие. Туда же доставили мешки с ячменем для прокорма лошадей на первое время. Но в ночь перед отправкой коровник сгорел. Табун спасли почти весь, но трёх лошадей вывести всё же не успели и они погибли придавленные рухнувшей горящей крышей.
Примчавшийся из города энкавэдшник заподозрил диверсию и хотел было арестовать председателя сельсовета. Однако деревенские в один голос заявили, что лично видели, как ночью в коровник ударила молния. Ночью и правда был сильный дождь и оперуполномоченный версию принял, оставив за скобками вопросы почему эти люди не спали ночью и как могла так полыхнуть мокрая от дождя крыша. Обвинение в диверсии уменьшилось до обвинения в халатности, но и тут не срослось - на следующий день председателю, и пяти последним дееспособным мужикам совхоза, принесли повестки в военкомат, и разбираться стало не с кем. В совхозе остались лишь бабы с детьми, старики да пара инвалидов, которые на момент пожара никакого отношения ни к коровнику, ни к управлению сельсоветом и совхозом не имели. Сгоревший коровник хотели поначалу разобрать, но из-за отсутствия мужиков, работы в совхозе и без этого стало совсем невпроворот, и от этой идеи отказались. А когда пошли снега, и пожарище замело к нему и вовсе забыли дорогу. Все. Кроме собак.
***
Тот день был одним из редких выходных дней, когда никому из Алькиной семьи не нужно было идти на работу, а Альке в школу. С началом войны, для и без того неизбалованных выходными колхозников, это слово вообще превратилось практически в пустой звук. Но в тот день жизнь сделала исключение, и Алькино семейство могло бы выспаться от души.
Однако выработанная с годами привычка вставать ещё до рассвета сработала безотказно и Прасковья проснулась как всегда первой. Одевшись она сходила во двор, достала из сугроба круг замороженного молока и отпустила с цепи Волчка и Кучума. Теперь было можно. Прасковья всегда сажала псов на цепь когда приносила с фермы и прятала в сугроб у крыльца краденое молоко, чтобы они, не дай Бог, случайно, не откопали. Ну а когда молоко заносилось в дом то спущенные с привязи псы служили надёжной защитой от каких нибудь нежданных гостей, появление которых в избе, во время готовки молочной каши, было совсем не обязательно.
Не спеша приготовив кашу, Прасковья засыпала остатки колотого молочного льда в большую алюминиевую кружку и поставила к печи разогреваться. Первым от запаха каши поднялся со своей лежанки Егор Ильич. Почесал грудь, зевнул и, как был в одном исподнем, уселся к стоявшему у окна столу.
- Доброе утро, Прасковья!
- Доброе, Егор Ильич.
Егор Ильич снова почесал грудь и посмотрел на печь - Вставайте, охламоны! Каша стынет! Из-под одеяла на печи появилась взъерошенная Ванькина голова.
- Иду, дед!
- Альку толкни. Где она тама закатилась.
- Щас - Ванька не глядя ткнул ногой в одеяло на другом краю печки - Вставай, кулёма!
Когда завтрак закончился, Алька попросилась во двор поиграть с собаками. Её засунули в дедовский тулуп, перепоясали с головы до пояса шалью, опустили ногами в огромные стоптанные валенки и выпустили за дверь. Алька осторожно спустилась с крыльца и направилась к собачьей конуре.
Ванька посмотрел в окно на бредущий по двору тулуп, встал в позу памятника Пушкину и выдал вдохновенную тираду:
Однажды, в студеную зимнюю пору
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах… а сам с ноготок!
- Кулёма она кулёма и есть, храни её Господь. - с нежностью глядя на внучку сказал Егор Ильич и перевел взгляд от окна на красный угол с иконой Николая Чудотворца.
- Слушай, Прасковья, а у нас лампада то погасла! - Он поднялся и шагнул к лампаде. - Видать масло неважнецкое. Почище нужно. Ванька, спички подай!
- Дед, я с вас с лавки падаю - ответил Ванька - для себя, значит, мы кашу без масла едим, спичинку каждую пересчитываем, а для каких-то рисунков на дощечках и масло нужно получше и спичек не жалко.
- И получше, и не жалко – не оборачиваясь, подтвердил Егор Ильич и перекрестился. - Радуйся, что хоть каша на молоке. И вообще, не гневи Бога! Накажет!
- Да как он меня накажет, ежели нет его? - ехидно уточнил Ванька
- Мозгов у тебя нет, прости Господи! - снова перекрестившись сказал Егор Ильич. – и, поправляя икону буркнул куда-то в бок - Что-ж ты его, Господи, таким балбесом-то создал?
- Меня что-ли? - уточнил Ванька
- Ну не только тебя - вздохнул дед - Много вас таких бракованных у него получилось. Даже Адам и тот балбесом вышел. Не был бы балбес до сих пор в раю жил. А ан нет, слепил Господь первого с браком и пошло поехало - через одного дурак за дураком!
- Дед а ты чо, правда считаешь, что вот так и было - Бог создал Адама а от него все остальные люди произошли?
- А то как же. - ответил дед
В споре они даже не заметили как Прасковья, накинув безрукавку, вышла на улицу.
- Значит, получается, мы все божьи создания? - Ванько хитро посмотрел на деда, предвкушая победу в споре.
- Все - скупо ответил дед, возвращаясь к столу.
- Тогда, получается и Гитлер - божье творение?
Егор Ильич тяжело опустился на лавку и из-под бровей в упор уставился на Ваньку:
- Получается так.
- Значит сам Бог такого сатану создал? А зачем,а?! – вызывающе спросил Ванька
Егор Ильич скрипнул зубами - Неисповедимы пути Господни, и помыслы его! Мал ты ещё чтобы это понять!
- Да, что-ж это такое! - возмутился подросток - я удивляюсь таким людям! Двадцать пять лет советская власть их просвещает, просвещает, а они до сих пор дремучие как при царском режиме! Ты чо дед не знаешь, что все люди от обезьян произошли? А обезьяны они же всякие есть: и гориллы, и орангутаны и макаки. Вот поэтому одни люди умнее, другие глупее, одни добрые, другие злые!
- От кого произошли? - удивился дед
- От обезьяны! Животное такое в Африке есть. Человекообразное, но с хвостом! На дереве живет! Не слышал?
- Угу... то есть мы все от этой обезьяны произошли? И я, и ты, и Алька?
- Ну да!
В эту минуту в избу вернулась Прасковья.
- Проська, а ну подь сюды - позвал Егор Ильич, продолжая в упор смотреть на Ваньку
- Что такое, Егор Ильич?
- Повертайся тудой сюдой! Дай я тебя разгляжу повнимательнее
- Это ещё зачем?
- Да всю жизнь хотел посмотреть, как обезьяна выглядит. Говорят они с хвостами и по деревьям скачут. А ты, глянь-ка, по земле ходишь и бесхвостая. Чудны дела твои, Господи! Ты, кстати, у нас кто? Орангутана аль макака?
- Что вы такое несете, Егор Ильич?! - обиделась Прасковья
- Я несу? Это вон сын твой малохольный говорит, что он от обезьяны на свет появился!
- Что?! Это родная мать для тебя обезьяна? Да чтоб тебе черт в лоб копытом дал! Атеист недоделанный! – Прасковья широко замахнулась, намереваясь отвесить сыну подзатыльник. Он, защищаясь, закрыл голову руками и отвернулся к окну. Но возмездие оказалось неумолимым. За окном вдруг мелькнула какая то тень, стекло со звоном разлетелось, и, с брызгами осколков, в избу влетел непонятный предмет угодив Ваньке точно в лоб. Ванька кулем повалился с лавки и распластался на полу закатив глаза. Следом грохнулся скосивший его снаряд - чёрное осмоленное копыто с обломком кости на которой краснели кусочки мёрзлого мяса в ошметках опаленной огнем шерсти.
Взвизгнув Прасковья в ужасе отскочила в сторону, и повернувшись к иконам истово закрестилась, повторяя как испорченная пластинка: - Святый Боже, иже еси на небеси! Святый Боже иже еси на небеси!
Оторопевший Егор Ильич забыв, что на нем только нижнее белье, не отрывая взгляда от распластавшегося на полу внука, и валяющегося рядом копыта, похлопал себя по несуществующим карманам в поисках кисета с махоркой.
- Зря, всё таки большевики церкву в селе закрыли... Ой, зря.
продолжение следует