В жизни, что за этой, ожидаю разве доли,
чтобы строки наконец чего-то удостоили, —
оказаться гондольером маленькой гондолы,
развозить часами и внимать меж пар истории.
Ведь для этого необязательно водиться.
Призван я грести, здесь на законном основании.
Речь не оборвётся, не уйти: вокруг водица.
Вы меня не замечаете до расставания.
Рвутся рукава рубахи: мускулы от гребли.
Уловил идею — и берусь её оттачивать.
Выйдут так стихотворения из ваших реплик.
Хорошо молчать, и это станут мне оплачивать.
В комнате, не выхожу я, отхлебнул портвейна.
Доведётся развозить, быть может, мне и Бродского,
в обществе Евгения Борисовича Рейна.
Дни сурка плывут. Историй много будет вот с кого.
Только надобно молчать, табу на ряд фамилий:
Драгомощенко, Айги, Кальпиди, Пригов, Парщиков.
Рейн начнёт дрожать от злости. Суша — в полумиле.
Лодка раскачается — и плакали рассказчики...
Быть бы в жизни следом гондольером, да, гондолы.
От нехватки впечатлений. Снова. Разумеется.
Но, скорее, буду псом, обнюхивать подолы...
Ахи слушать. Молча. Хвост виляет, полумесяцем.