Страшно тяжелая голова,
Взгляд падает, едва коснувшись пола.
Сложно переживать внутри эти контрасты,
невозможность достигнуть стола или около
которого я пишу, еле-еле.
Зачем мне нужна эта страна или Родина
на самом-то деле.
В моем теле неугасимые звезды гаснут,
я протянут пространством сквозь время
и звенья, отстающие друг от друга.
Вязнут в забвении чистого времени
чистого поля прерывания бесконечности
покалеченные личности,
вывернутые наружу необученности и непричесанности.
Я выхожу на улицу на коленях,
чтобы почувствовать общность со всеми,
родства не помнящими.
“Папа” – кричу,
“Ты в геенне огненной уже сжарился?
Не торопись, я иду к тебе на смену
со скоростью черепахи.”
Менял рубахи после рождения,
нахожу свое поколение,
выплавленное из настроения.
Забвение в откровенных излияниях
и шатание, разброд какой-то,
кто его разберет зачем тебе этот вой волчий
или совиный ух.
Я тебя заберу на вершину сосны
или Килиманджаро,
давай-ка впору примерь сапоги
и вперед побежала
отседова.
Мне твоя голова седая, что победа дедова
или пиррова, что в принципе одно и то же.
Утомил этот мир, быть похожим
на какую-то яму отхожую.
Вытащу из кровати рожу, но дальше-то что?
Протащу на кухню слабые ноги, серость лица,
наберу в руку землицы сырой,
да приправлю сырым молоком,
запою синицей или золотым петухом.
Мне жизнь боком вышла,
я за пастухом как отбившаяся овца,
как ягненок застрял в обгоревших кустах,
застрял в ваших Прустах и киноместах,
и пара листов исписана ночью,
ролью отца во Вселенной.
Бог - есть отец,
а сына распял,
вот и ответ.
Блаженны нищие духом,
а царство Божие с игольное ушко.
Я туда в тапочках попытал счастья,
оказалось, нога не пролазит.
Из князя обратно в грязи, в Минводы.
У моря погоды, пока обирает как липку
мое государство народы,
я народился обратно,
лежу на облаке как на ватке,
прячу лопатки, дрыгаю пятками -
пытаясь заехать Богу по носу.
Он украдкой прячет улыбку в бороду
и зовет правду матку.
“Полюбуйтесь, мамаша –
у нас тут пророк попросился обратно.
Не ценят его пророчества,
недостаточно его творчество восхваляют.”
Потом дает подзатыльник,
отправляя обратно на бренную,
пену дней доедать.
Ну а что же мне остается, знай себе кушаю.
Мне неймется и не понимается,
останется штопать пятки
на старых носках,
покрутить у виска,
выпить старого вискаря втихаря,
прокрасться в полутемную спальню,
устроить с любимой исповедальню спонтанную
и купаться в фонтане жизни.
Так-то я себе представляю изменения
в повелительном наклонении.