Рассвет принёс тучи и город озарился каким-то неестественным утром. Обыкновенный, большой,
исторический город. Где среди умных полно гениев, а среди дураков хватает безумцев. Где в окружении богатых есть короли, а бедные имеют нищих.
Город, где любая мысль объёмнее, чем в вокруг лежащих селениях. Здесь больше путей – больше возможностей. Это место сбывшихся надежд.
Город, где почти всякая головная боль перебивается радостью, что жизнь проходит именно здесь.
Упираясь в душистые горы, образующие западный горизонт, город, будто на берег выплеснул несколько построек, издали напоминающих домики счастливых, а может уставших и решивших отдохнуть от суеты всего нижнего.
Темнеющее небо закипало и здесь оно было особенно ощутимо. Тучам хорошо было видно, как вагонной цепочкой, сцепившись длинными ручёнками, двигались в унисон ландшафту каменные дети горизонта.
На крышу одного из крайних домов села птица, которую никто никогда не увидит. Возможно это был первый утренний гость, окинувший изумлённым взглядом строение, что было пристанищем одного художника.
Родословная линия сего творца тянула княжеский титул и оставила ему всё, для того, чтобы не думать о мирских потребностях. И реальность слегка отдалилась...
Внезапно дёрнулись окна, достойно отразив редкий ветровой порыв.
– Интересно – вполголоса произнёс художник. Находясь в гостинной на первом этаже он обернулся к постепенно уходящему свету. Он пододвинул к парадному окну стул и воссев закурил. Взгляд мастера кисти был исполнен светом. Светом, который лишь слепой видит внутри себя…
Небо сгущалось, надежды сбывались, тело дыма оставляло душистый запах, а стихия, используя свою силу пыталась раскачать окна. Дом наполнялся тьмою, предвестием странствующей бури. Деревья, составляющие миниатюрный парк вокруг дома вились и пели в своём, несколько странном, Осеннем танце.
Глава дома Любил Осень и посвящал Её Духу большинство своих работ. И в завершении каждого произведения он обростал неизбежными крыльями и, возвышаясь над работой зависал, рассматривая её с самых необычных точек зрения.
Новое произведение было просто, как и абсолютно пустая мастерская, за исключением главного – ведь только так произрастают глубины… Картина, подобно плодам созревала раз в год и дарилась заранее выбранному человеку.
В этот раз счастливчиком был один барон, экипаж которого только что подъехал. Он небыл большим любителем экспрессионизма, но уже давно, что-то неопровержимое влекло его к любой очередной работе, впрочем, как и многих… И вот он был оповещён, а следовательно приглашён для беседы, которая продлится по-обыкновению до полуночи.
Князь заманчивым жестом руки предложил барону устроиться в комплексе каминной стены, сам же отправился готовить чай.
Едва ли зацепившись за шпиль, возвышающийся над узорчатыми воротами, невиданная птица проронила последний взгляд на гаснущие стены и надолго забылась в беспорядочном полёте. Да, возможно ещё много ей в своей жизни придётся облететь домов. Домов гениев и безумцев, пристанищ королей и нищих. Пронестись там, где твёрдая мысль становится каплей в бушующем потоке различных мышлений.
В дальнее окно бросался скрипящий своим телом зелёный член княжеского рода, уже наверное не помнящий того, кто дал ему жизнь. Самое главное, что сейчас никто не думал о смерти. Погрузились в забвение скульптуры, украшающие жилище снаружи. Впрочем, они итак были задумчивы по своему происхождению. Парадная лестница, входящая на веранду пред входом, по одну сторону расположила двухметровую колонну, на которой устроился здоровый глаз со зрачками во все стороны. Рядом с дальним окном гостинной нашла место вытянутая в человеческий рост голова кричащей ведьмы. Также, в самом парке устроилось несколько таинственных ликов. Фонтан перед домом – совсем забывший сейчас, для чего он есть. Каменные ступени веранды, совершенно непомнящие ничьих ног. Всё наполнилось ожиданием воплощения чего-то неизведанного. – Этим ранним, если так можно сказать, но таинственной краской интересным вечером.
Художник принёс чай и принялся оживлять камин.
Меж тем барон закурил трубку.
Причудливые своим неповторимым танцем дымы табака уносились прочь, дополняясь прерывистой, философской песней трубы и впоследствии объединяясь с ветром. Задумчивость, на какое-то, лишь ей ведомое время уплотнилась. Само же время текло по-прежнему...
В левом углу от камина, со стороны хозяина, на стойке стояла, чем-то изумлённая, тёмно-рубинового цвета виолончель. Про которую, редкие гости думали, что князь приобрёл её для полноты гостинного вида. Потому что никто её не слышал.
– «Ко мне, в эти дни пришло гордое безразличье», – зачем-то достав часы и посмотрев им в лицо, начал барон. Распахнутая крышка пронесла мимолётный блик над камином. Из под неё выскочила быстрая мелодия, но словно в ней были спутаны ноты или вообще, каких-то не доставало, словно унеслись вместе с дымом.
В этот момент дом качнуло беззащитной лодкой. Барон обернулся к окну – «Разыгралась!».
Донёсся разовый свист приусадебных предметов. Гостинные часы пробили шесть.
Барон, в полном расцвете сил, среднего телосложения человек, имеющий на лице, лишь ухоженные усы, владелец фабрики скобяных изделий, в прошлом любитель шумных сборищ, сейчас испытывал некое недоумение от местного спокойствия.
И, как-то незаметно произнёс – «Желаю в скором времени наладить изготовление церковной утвари, как вы на это смотрите, князь?». Возможно ответ был странен – «Чтобы придти к Свету, совсем незачем Его искать и приобретать, достаточно изгнать из себя тьму».
В окне, за их спинами сверкнула молния, озарив овальный стол, что в центре гостинной, захватив и стулья, на некоторых из которых никогда не сидели. Режущая небо змея подчеркнула ещё некие предметы…
– «Моя вторая работа – читать облака» – выходя из минутного молчания начал художник.
– «Разьве их можно изучить?» – вдумчиво спросил фабрикант.
– «А разьве можно их незнать совсем? Ведь они прошли сквозь нас, они видят многое и обо многом могут предупредить».
– «Кто знает?» – выпустив ветку дыма и откинувшись в кресло, пустил вдаль барон.
Меж ними вспорхнула одинокая грусть, но едва ли позолотев от пламени лопнула, как чуткий мыльный пузырь. Изредка постукивали, ещё таящие тепло фарфоровые чашечки. Имеющие за свою жизнь с десяток губ, сейчас были напуганы разрыдавшейся природой. Они робкими шажками пытались скрыться от её редкого поворота, но и как-будто дополняли присущей себе трелью мелодию испуга всех проснувшихся предметов. С левого угла, обернувшегося бездонной тьмою доносилось тихое, отдалённое гудение, своим колоритом напоминающее переполох. Осторожные, но уверенные, гостинные часы держали свой такт, который, казалось не очень-то нравится голодной, дирижирующей по-своему буре.
Барон никогда не увидит картины в доме, ставшим сегодня для присутствующих спасительным центром в циклоне. И слить одним взглядом приготовленную стихией массу и работу художника ему даже не вздумается. Картина стояла завёрнутой, справа от посаженного на цепь пламени, ближе к углу гостинной. Из угла же выступали, в виде цветочных лепестков полки. На которых был приют чайного сервиза и нескольких, никому неизвестных книг.
Венец занимали, величиной с ладонь статуэтки, копии тех, что окружают дом.
Тут, барон обратил внимание на пустующее третье кресло, что, словно предусмотрительно расположилось позади их чайного столика. И к нему тут же подступило ощущение пустоты…
Может той пустоты, которая преследовала его в делах, где трудны продолжения, становясь впоследствии их концом. А может той самой пустоты, что приходит с возрастом, по утреннему пробуждению…
У барона куда-то исчезли вопросы к художнику, он забыл… что где-то их оставил. Может в каком-нибудь дальнем кармане, может они скатились в пламя, а может умчались в крутящемся по городу безумном экипаже…
В какой-то момент собеседникам показалось, что дом стягивает стальной паутиной. В вертикальной дали это отразилось отчётливым эхо. Затем, какими-то издевательскими кусками хлынул дождь. Казалось, что нечто поворачивает могучий рычаг, отворяющий небесные врата, из которых вырывается сноп камней. Дождь шёл недолго, но в его силу всё можно было превратить в бескрайнее озеро. Неожиданно с полки упала, подобравшаяся к краю статуэтка и разбилась в песок. Одушевлённые прислушались. Им показалось, что мир звуков осиротел, словно оркестр потерял одного музыканта, будто не справившегося с неким финалом.
– «Боже», – несколько испуганно, с тяжёлым удивлением и уже не родным баритоном, а каким-то шелестящим тенорком проник барон – «Часы встали».
И тут же взмолившись на каком-то жеребячьем языке – «Да что это такое идёт?» (При этом, совсем ребёнком затряс перед собою ладонями вверх). Князь подумал, что вот-вот он станет беспомощным младенцем, что сейчас он не живёт, а убывает.
– «Князь, вы слышите, слышите» – шёпотом проронил ребёнок. Где-то поодаль, возможно в центре гигантских лопастей, появился новый инструмент активной симфонии. Он то беднел, то главенствовал, его голос был тупым и колящим. Но внезапно, скачками он стал удаляться, а ко входным дверям прикоснулся отчаянный ударник. Художник, не глядя на барона, покорно отправился открыть ещё один доступ к вкушению, разыгравшегося столь ярко произведения.
В распахнутую дверь, буквально впрыгнул невысокого роста человек. Представился он, как заезжий часовщик, скупающий поломанные часы. В лицо ему тут же ударил часовой шкаф. И будто, чтобы подогнать страху и обиды, заметив мёртвые часы, воскликнул – «В какой чудесный свет рвётся время в этот вечер!»
Барон немедленно поднялся и подозрительно обвёл его взглядом. Такое ощущение, словно наш фабрикант в одном его лице узрел черты всех своих знакомых.
Князь же, не задумываясь предложил часовщику гостевой халат и комнату. Подвижный старик был весьма рад этому. Услышав что, барон поспешил на своё место и уткнулся в огонь.
Этот младенец с тоскою ощущал, как внутри высвобождаются, в унисон лопавшимся поленьям пружины. Он начал мертветь. Огонь стучал изредка, но равномерно, словно изображая замедленное время. Но это заметил, лишь впавший в кому.
Князь предложил вынужденному гостю забыться от трудной дороги в кресле, что по сей час пустовало. А сам отправился за горячим напитком.
А уже мертвец, почувствовав сзади, не то что одушевлённое тепло, а пленящую перемену, начал кое-что думать.
Часовщик, меж тем растегнул бардовый пиджак, за которым синевой блеснула рубаха, украшенная жабо. И нацепив утончённые очки, расположил взгляд в центре пламени.
А бородатый и страшно сморщившийся барон думал вот что. – Либо сам чего-то не понимает, либо этот путник безумец.
Часовщик же ни о чём не думал. Теплая игра огня, сейчас была куда лучше каких-либо мыслей.
Старик справа, пришёл наконец к решению – Случился бред и всё происходящее – галлюцинации
вызванные бурей. От чего вздрогнул и вернулся в своё первоначальное состояние.
Благодаря всеобщему забвению никто не заметил князя, который, с подноса, напоминающего палитру, на междоусобный столик составлял чай. Напиток был горяч и, образовавшееся трио принялось за курения. Всё вокруг начало оживать, даже основной, держащий в своих руках дом – фон, слегка отдалился, дабы выразить некоторые партитуры. Часовщик достал свои сигариллы. А барон, как показалось, был невообразимо рад своей трубке.
Князь наклонил голову чуть назад – «Так вы говорите – лечите время?»
– «Времени нет» – как бы что-то подметив, молвил часовщик.
– «То-есть, как нет?» – не напрягая головы, распахнул барон. – «Или не живут по часам работники, или не стареют люди по отпущенному им времени?»
– «Что вы господин, вся жизнь есть художественное оформление, подвластное руке мастера. А разьве работа художника живёт во времени? Оно существует, лишь для учёта гордыни, да болезненных ожиданий… Кстати, когда заводились эти часы?"
– «Сегодня утром» – покорно ответил князь.
– "Так желаете, чтоб я их осмотрел?" – предложил доктор.
Это открыло новый омут молчания.
Князь слегка повернулся и взял чашку.
Огонь, непрерывно отдающий пьянящее тепло, стал покряхтывать, как дед, когда хозяин накормил его древесиной. От чего пламя быстро поправилось, на зависть всякому больному. Меж тем, безвременный чудак прикоснулся к чаю.
Осенняя вьюга вообразила себя уже игривой юлою и принялась разбрасывать различные эхо.
Это был и краткий стук повозок и части слов и прочее вырванное, чаще преобразованное устрашающе. Иногда оно отчётливо, подобно прочному мыльному пузырю отскакивало от окон.
Неожиданный гость, видно был заядлым курильщиком и похоже, когда-то сказав себе – времени это не мешает, а разумно ставит пробелы в бытие, достал очередное благовоние. На его серебрянном портсигаре, выложенным на стол, художник заметил многолучевую звезду, начертанную золотом.
Барон незаметно содрогнулся и нарушил незаключаемый обет молчания, обратившись к часовщику
– «Вы случайно не знаете, который час?» К удивлению, часовщик не имел при себе часов, но не замедлил с ответом – «Хотя и сейчас наверное самое ненужное – знать время, всё же… половина десятого». Барон, куда-то запропостивший свои часы, с досадой напрягся – «Как вы узнали?»
– «Увы господа, но такому человеку, как я, совсем незачем иметь при себе часы, чтобы их знать».
И встав спиною к собственной тайне добавил – «Неплохое у вас наследство, князь». (Барон посмотрел на художника и усмехнулся в сторону часовщика). «А вот моё наследство, лишь часовое ремесло".
Кстати, никто не заметил, когда часовщик в очередной раз закурил. А может он вкушает ещё первую?
Возможно, барон окаменел.
А мастер кисти, и вовсе исчез...
Где-то в безнадёжной, окутанной тьмою дали проистекали душераздирающие звуки. И это было
уже не эхо городской суеты, а какое-то, словно рвущее стальные цепи огромное существо.
Да-а, видно Осень наслаждалась своим заказом – ветрами с различных сторон.
Князь вдруг подумал, что уже ближе к полуночи, и куда же девалось столько времени. И, уже вслух, вполголоса, разбудив сложившееся небытиё, предложил всем пойти опочевать. Он оживил, стоящий на столе пятисвечный канделябр и просил следовать за ним...
А-ау-у-о-о – где-то внизу пропела дверь напольных часов. Необычной дудой раздалось подобное, где-то, сквозь напрочь запутанные руки деревьев. Но в доме все уже крепко спали. А в глубине погасших светоисточников, параллельно буре пробиралось что-то ещё, не обращая на стихию ни какого внимания, подобно телу огромной, целенаправленной души.
Часы дёрнулись…
Дремлющему барону слышалось какое-то хаотичное эхо непонятных вещей. Временами оно путалось в пируэтах большого древесного танцора, что изредка, испуганно заглядывал в окно.
Часовщику, этому оторвавшемуся от каких-либо цифр страннику, совсем не спалось. И он, спустившись в гостинную, в обществе полумрачного, большого окна закурил. Как вдруг сотрясся, когда среди бессчётного числа отвязавшихся шумов узнал идущие без всякого напряга часы. “Да, мне здесь чинить нечего"...
В ту же ночь, а точнее сквозь неё мчался и творец. Волшебник, создающий маленькие мирки не руками, а скорее дыханием, ибо зрит не только глазами. То самое пришедшее Нечто вознесло его над плотной, чёрной, неутихающей небесной язвой. За которой, от яркой внезапности сомкнулись глаза и брызнули слёзы. Придя в себя он увидел могущественное вертикальное облако, которое стояло на месте и, казалось созерцало всё вокруг. Его невиданная сущность влекла и художник не желал сопротивляться. Он приближался к двери, к туманной двери небесного дома. О сколько здесь дверей! Наконец, ему предстал храм, льющийся золотым и колоритно синим. Причём, златая утварь была ослепительна, а весь остальной, чистого неба цвет, будто и был небом. Святыня отливала хором Ангельских Голосов. Проникший, чуть раскинув руки и подняв голову завис в самом центре, наслаждаясь пением Неизвестности.
В один миг ему показалось, что он медленно поднимается вверх, а Голоса проходят сквозь него.
В таком положении он пробыл до тех пор, пока золото не осыпалось и не коснулось его ног. Почувствовав это, творец опустился, но не помял ни одного волоска солнечного ковра.
Осень была под художником.
Сквозь готовившиеся к долгому сну деревья поднималось солнце, от которого исходил величественный ореол, озаривший несколько Ангельских пёрышек. Князь молодел, глядя в голубое глубокое небо, которое показалось ему младенческой лёгкостью, затаившей некий вертикальный мирок, похожий на здание, рождённое сновидением. Лёгкая громадина зависла будто в раздумье.
Неподалёку виделась безформенная черепаха. А на её пути, будто беседуя о чём-то торжественном, искоса глазами друг к другу расположились безногие коты. С дальних гор, плавно переходящих в город спускалась длинная женщина, с таящими глубину небес глазами.
И все мимолётные путники решили отдохнуть именно на этой части небесного ковра, явно не помня ни какой бури, некогда собравшей все свои причуды.
Белокаменые домики вокруг отливали неким заунынием. Но скорее – осенним спокойствием.
А вот, хранившие дом мастера кисти статуи, улыбались во всю свою белизну. Лишь кричащая ведьма была напрочь разрушена.
Барон, забрав заветный свёрток, покинул дом с самого раннего утра. Кстати, на картине был изображён человек, заводящий часы. Его кафтан был цвета осенней листвы, и даже казалось, был соткан из неё.
Часовщика, вообще больше никто и нигде не видел, будто он всем приснился.
В конце концов всё взяла цветущая Осень. Она захватила и глаза и уши и дыханье. Через Своё сито Она веяла только чистыми восприятиями.
И художник был под Осенью.
В какое-то время мастер захотел описать все эти впечатления… Но разьве можно отражать
восприятия во время их захватывающего течения. И сейчас, в тёплом халате, сложив на груди руки он прогуливался по скромному, светлеющему парку. Иногда, Осень кружила своим пальцем листву
вокруг художника, навеивая ему свой замечательный уют. Он прошёл до заднего угла дома и устроился там в каменной лавке, выполненной в виде лежащей на боку ладони и сейчас наполненной золотом. Позади находилась небольшая колонна, с распластавшимся на себе лицом…
Осень уже дышала в полную грудь, прикасаясь ко всему своим таинством. И всякие мысли счастливо путались в прохладных гармониях Её паутин. От чего ещё дальше возносилась Задумчивая Радость. Туда, сквозь небесные тела, и уже не важно по какому делу…
А неким, остаётся ждать новой Осени, готовиться и ждать, пока не раздастся в окна внезапный, подобный воскресшему движению сердца, невиданной птицы – Стук.