На фотографии, которая хранится в Артиллерийском музее в Петербурге, изображена скульптура Суворова, раненного в сражении под Кинбурном 1-го октября 1787 года, выполненная Борисом Эдуардсом.
После первой турецкой войны среди петербургских вельмож стал быстро возвышаться Григорий Потемкин. Он пользовался неограниченным доверием Императрицы и получил в управление только что присоединенный Новороссийский край, включавший по сути весь юг Европейской части России. Работа предстояла огромная: укрепить границы новыми городами, заселить необозримые степи переселенцами, преобразовать казацкие войска и, наконец, укрепиться на берегу Черного моря, чтобы воплотить мечту Петра Великого и создать русский флот на южных водах. Екатерина задумала сама посетить эти места, чтобы собственными глазами увидеть, «что там сделано, как сделано и сколько остается еще сделать».
Из армейских гарнизонов наиболее сильная дивизия была расположена под городом Кременчугом под командованием недавно произведенного в генерал-аншефы Суворова. Государыня прибыла в Кременчуг в конце апреля 1787 года и здесь произвела смотр Суворовским чудо-богатырям. Состояние войска было замечательным, и парад представлял собою зрелище поразительное, удивлявшее людей не только малоопытных, но и знатоков военного искусства. Показать могущество и силу русского войска было необходимо еще и потому, что в свите Екатерины было не мало иностранцев-наблюдателей, сопровождавших ее в путешествии. По окончании путешествия, императрица наградила Суворова богатой табакеркой, стоимостью в семь тысяч рублей.
Между тем, Турция, которая еще не забыла недавнего присоединения Россией Крыма, рассматривала инспекционную поездку Екатерины в качестве демарша и 7 сентября 1787 года объявила России новую войну.
Как и всегда, Суворову было поручено самое трудное и ответственное дело: охрана побережье Черного моря; под его начальство поступил тридцатитысячный корпус войска и Черноморский флот. Первое столкновение между воюющими произошло 1 октября 1787 года под Кинбурном, небольшой крепостью, лежавшей при Днепровском лимане, против сильной турецкой крепости Очакова.
Битва была отчаянная. Турецкие суда высадили свои войска на берег и отплыли снова в море.
Суворов — Потемкину 1(12) октября 1787 года. Реляция.
«В 9 часов утра вверх Лимана 12 верст от Кинбурна оказались с турецкой стороны пять судов и старались выйти на наш берег; генерал-майор и кавалер Рек отправился туда. Сии суда от наших войск были отбиты с уроном. Утром усмотрено было довольно турок на мысу Кинбурнской косы, которых число перевозимыми с кораблей непрестанно умножалось; и видно было, что они с великою поспешностью работали в земле для приближения к крепости. Видя многосильного неприятеля, подступившего к Кинбурну на одну версту, решился я дать баталию!
Генерал-майор и кавалер Рек, выйдя из крепостных ворот с первою линией, атаковал тотчас неприятеля, которой с не меньшей храбростью защищал упорно свои ложементы. Поспешно неприятельской флот сблизился к лиманским берегам и в близости стрелял на нас из бомб, ядер и картечью. Генерал Рек занял уже десять ложементов, как был ранен опасно в ногу. Майоры Булгаков убит, Муцель и Мамкин ранены. Неприятель непрестанно усиливался перевозимым ему войском с судов. Наши уступили и потеряли несколько пушек. Я бился в передних рядах Шлиссельбургского полка; гренадер Степан Новиков, на которого уже сабля взнесена была в близости моей обратился на своего противника, умертвил его штыком, другого за ним следующего застрелил и, бросился на третьего, — они побежали назад. Следуя храброму примеру Новикова часть наших погналась за неприятелем на штыках. Позвольте, светлейший князь, заметить: и в нижнем звании бывают герои!»
Эпизод спасения Новиковым жизни Суворову нашел многочисленное отражение в картинах и скульптуре.
Русские снова вступили в сражение и около 6 часов пополудни выгнали неприятеля из нескольких близ лежащих к крепости ложементов.
«Но чрезвычайная пальба неприятельского флота — продолжал Суворов, — причиняла нам великой вред. Войско их умножилось сильнее прежнего, я был ранен в левой бок картечью легко, наши начали уступать. При битве холодным ружьем пехота наша отступила в крепость, из оной мне прислано было две свежих Шлиссельбургские роты, прибыл легкой батальон, Орловская рота и легкоконная бригада. Орлова полку казак Ефим Турченков, видя турками отвозимую нашу пушку, при ней одного из них сколол и с последовавшим за ним казаком Нестером Рекуновым скололи четверых турок. Солнце было низко! Я третий раз начал сражение.
Уже была ночь, как турки все выбиты были, опрокинуты на угол косы; тут вдоль нас стреляли из неприятельского флота картечами и пробивали наши фланги. Оставалась узкая стрелка косы до мыса сажен сто, мы сбросили неприятеля в воду за его эстакаду. Ротмистр Шуханов с легкой конницей вел свои атаки по кучам неприятельских трупов; все оружие у него отбил. Победа совершенная! Незадолго пред полуночью мы дело кончили, и пред тем я был ранен в левую руку навылет пулею. По объявлению пленных было 5 000 отборных морских солдат; из них около 500 спастись могло. В покорности моей 14 их знамен пред вашу светлость представляю».
Турки не выдержали и обратились в бегство, но путь им был отрезан, они столпились на берегу моря и здесь или гибли от неприятельских пуль, или в ужасе бросались в море, где и находили себе верную смерть. Наконец, из Херсона подоспело подкрепление генерал-майора Исленьева с Санкт-Петербургскими драгунами.
Только теперь Суворов решился отправиться в крепость, чтобы как следует перевязать свои раны.
Первое известие о геройстве Суворова, который с 1000 человек в Кинбурне отбил нападение с моря Юсуф-паши с отрядом десанта более 5000 человек привело Екатерину в восторг, тем более, что специалисты военного дела трактовали эту победу Суворова, как нечто почти невозможное: «Распоряжения турок при десанте и атаке Кинбурна, говорили они, рассматривая присланный план сражения, — в пору было бы и покойному королю Фридриху». Но несмотря на все выгоды положения турок Суворову чудом уничтожить всех нападающих, так что от десанта, напавшего из Очакова, не осталось ничего: «коса и окружающие оную воды остались покрыты их трупами» писал в реляции своей Потемкин. Дело не обошлось без тех приемов гениального полководца, которые потом вошли в апокрифическую часть сказаний о Суворове: когда сбитые с места солдаты побежали, он упал на землю и требовал, чтобы прежде его растоптали, а тогда уже б жали, куда глаза глядят. Суворов в письме своем Потемкину от 3(14) октября 1787 года писал:
«Флот наш, светлейший князь, из Глубокой вдалеке уже здесь виден. О! коли б он, как баталия была, в ту же ночь показался, дешева б была разделка. Какие ж молодцы (турки), с такими еще я не дрался; летят больше на холодное ружье. Нас особливо жестоко и почти на полувыстреле бомбами, ядрами, а паче картечами били; мне лицо все засыпало песком и под сердцем рана картечная. А как уж турки убрались на узкий язык мыса, то их суда стреляли вдоль на нас по косе еще больнее. У нас урон по пропорции мал, лишь для нас велик; много умирает от тяжелых ран: то ж у них и пули были двойные. Но, милостивый государь! Ежели бы не ударили на ад, клянусь богом! Ад бы нас здесь поглотил!»
Отправляя молебен по случаю этой победы, императрица сказала: «Хорошо, что Александр Васильевич поставил нас на колени, но жаль, что старика ранили!»
Она хотела дать «старику» Андреевскую ленту, но из-за «консидераций» не решалась на то без представления со стороны Потемкина; в письме к последнему она просила у него по этому делу «дружеского совета»; для остальных же кинбурнских героев собственноручно укладывала в коробочку все ленты к орденам, которые «ее великим трудом приисканы могли быть в столице».
9 ноября 1787 года Государыня наградила Суворова орденом Андрея Первозванного, собственноручным рескриптом благодарила его за подвиг и выразила глубоко соболезнование по поводу полученных им ран. «Не нахожу слов благодарить тебя, сердечный друг! — писал Суворову Потемкин, — да восстановит Бог твое здоровье для общих трудов!»
Целый месяц продолжалось восстановление Суворов после ранений, когда он, делясь своей радостью с дочерью, написал ей 20 декабря 1787 года в Смольный монастырь: «У нас были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы. А уж как мы танцевали! В боку картечь, на руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку оторвало! То-то была комедия: насилу через восемь часов с театра отпустили в камеру. Я только что воротился — выездил близ пяти сот верст верхом. Как же весело на Черном море, на лимане: везде поют лебеди, утки, кулики, по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди да осетры — пропасть! Прости, мой друг Наташа! Я чаю ты знаешь, что мне моя матушка Государыня пожаловала Андреевскую ленту за веру и верность».