Антонине.
Хрусталь на морозе, как тонкая копоть
громким голосом стучит по столу.
Разбираешь на части и в кровь свои локти,
предаешь их забвению и стеклу.
Истекает из рта твоего чистый вопль,
на лице — изумрудная пелена.
Остроносая, одноокая, где твой монокль?
Твой монокль — весь мир и глубинная тьма.
И сгибая ладони, изгибая гримасу,
легкий стан, ты становишься, словно весна.
Ты такая холодная, ты такая горячая,
как если б туман отплатил всем сполна.
Лик подобен архангелам, он проникает
и в глубины и ввысь — все тебе нипочем.
Он расплетется в крупицы,
растворится, как птица
хоть за облаком, хоть под огнем.
Твои скулы пылают, твои руки всё ближе,
свет проходит из плоти и слеза — еле слышно.
Что-то нежное, знаю, хранит тот булыжник,
даже если душа действует слишком хищно.
Да, ты держишь пари и играешь с судьбой —
хладнокровно и неподвижно.
На лице всё такой же, всё твой же покой,
знай всегда, что я — твой сподвижник.