К 150-летию со дня рождения И.А. Бунина
О Антоне Павловиче Чехове
Вот Бунин в воспоминаниях пишет: «…а были и такие, которые говорили, что и читать-то никогда не станут они человека, начавшего писать под именем Чехонте: “Нельзя представить себе, – говорили они, – чтобы Толстой или Тургенев решились заменить свое имя такой пошлой кличкой”». (Антоша Чехонте – под этим псевдонимом печатался А.П. Чехов.)
Но не покладая рук, этот человек всю жизнь работал, и этого он советовал Ивану Алексеевичу при первой их встрече в Москве в конце 1895 года. А было это так: Бунин с одним поэтом сидели в большом Московском; пили красное вино, поэт вдохновенно читал свои стихи. Сидели допоздна. Поэт так возбудился, что внизу стал одевать чужое пальто. Швейцар сделал замечание. Поэт наорал на него. Затем швейцар сказал, мол, это пальто Антон Павловича Чехова. Тогда, переспросив, они решили навестить Чехова. Но заметив, что время позднее, отложили на завтра. На другой день не застали Антон Павловича. Уже на третий день Бунин встретился с Чеховым. Чехов, услышав эту историю, – рассмеялся и сказал: он догадался, что поэтом был Бальмонт. При этой же встрече Чехов спросил у Бунина:
– Вы много пишите?
– Мало – ответил Бунин.
– Напрасно, – сказал Чехов – Надо много трудиться.
И помолчав, Чехов добавил, не связанное со сказанным ранее:
– По-моему, написав рассказ, надо вычеркивать начало и конец рассказа.
Тут мы беллетристы больше всего врем. И короче, надо, как можно короче писать…
Можно ли это воспринимать, как будто это был намек адресованный Бунину? На его пространные вступления в начале рассказов. Но зная, какие теплые отношения были между Чеховым и Буниным, – я думаю, что нет. Отношения действительно были дружескими, я бы даже сказал, компанейскими. Но было, я думаю, у Бунина к Чехову небольшое, чисто писательское, чувство ревности. Да и Чехов не раз по творчеству Бунина делал замечания. Такое часто бывает в любой творческой среде, и в писательской тоже. Главное, что я хочу в этой статье – это не противопоставлять Бунина и Чехова. Они мне, как писатели, одинаково дороги, и для меня равны, хотя их таланты, я считаю, раскрылись по-разному. Были у них и небольшие периоды сложных отношений, и, наверное, каждый из них по отношению друг к другу отпускал какие-то колкости, но сейчас не об этом хочется говорить. Преимущество в этой моей статье небольшое, оно на стороне Бунина, потому что пишу я ее в основном по материалам его воспоминаний. Но я при этом попытаюсь быть объективней. Есть места в воспоминаниях Бунина о Чехове, где Чехов не совсем лестно отзывается о своих собратьях, о писателях, например о Л. Андрееве.
– Прочитаю страницу Андреева, надо два часа на воздухе гулять. А биографа Л.Н. Толстого, Петра Алексеевича Сергиенко, пишет Бунин, Антон Павлович назвал за его худобу и длинный рост: – Погребальные дроги стоймя.
И это касалось не только П. Сергиенко и Л. Андреева, но и других собратьев по перу. Что это? Намеренное выставление Чехова этаким злым брюзгой или стремление Бунина к неформальной объективности? Выскажу свое личное мнение и попытаюсь объяснить, что я думаю по этому поводу. Во-первых, известно, что Чехов обладал очень критично анализирующим умом, у него был хорошо развит литературный вкус, а также часто у Чехова ирония выдвигалась на первый план оценочных суждений. Во-вторых, Бунин никогда не пытался делать вид, что ему нравится что-то, когда он так не считал. Он не пытался соответствовать общественному мнению. Наверное, в этих случаях критическое мнение Чехова совпадало с мнением Бунина. Были и такие моменты, когда самого Чехова недооценивали. Об одном таком пишет Бунин: «Однажды Чехов (по своему обыкновению, совершенно внезапно) сказал мне:
– Знаете, какая, несколько лет тому назад, была история со мной?
И, посмотрев некоторое время в лицо мне через пенсне, принялся хохотать:
– Понимаете, поднимаюсь я как-то по главной лестнице московского Благородного собрания, а у зеркала, спиной ко мне, стоит Южин-Сумбатов, держит за пуговицу Потапенко и настойчиво, даже сквозь зубы, говорит ему: “Да пойми же ты, что ты теперь первый, первый писатель в России!” – И вдруг видит в зеркале меня, краснеет и скороговоркой прибавляет, указывая на меня через плечо: “И он…”» (А.И. Южин-Сумбатов русский и советский артист, 1857–1927; И.Н. Потапенко – русский прозаик и драматург, 1856–1929). Были и такие, которые сразу отметили А.П. Чехова. Лев Исаакович Шестов заявил у него беспощадный талант. С ним были согласны многие, в их числе и Бунин.
А вот о себе как-то Чехов рассказал – «я ведь начинал писать как последний сукин сын, я ведь пролетарий – в детстве в нашей Таганрогской лавочке я сальными свечами торговал – ах, какой там проклятый холод был, а я с каким наслаждением заворачивал эту свечу в обрывок хлопчатобумажной ткани… Потом добавлял – Я вам вот что скажу, Иван Алексеевич: не надо, я думаю, вам все время ждать вдохновения. Пишите вы как мастеровой».
Иногда Чехов оказывал Бунину реальную помощь. Весной 1901 года Иван Алексеевич попросил Чехова представить «Листопад» и «Песнь о Гайавате» на соискание Пушкинской премии. Чехов выполнил эту просьбу, предварительно проконсультировавшись с юристом Анатолием Кони: «Будьте добры, научите меня, как это сделать, по какому адресу посылать. Сам я когда-то получил премию, но книжек своих не посылал». Чехов всегда был приветлив, но сдержан, скуп на излишние слова, вообще избегал помпезных и льстивых слов, терпеть не мог таких слов, как «красиво», «сочно», «красочно». Он старался общаться на простом языке, не лишенном юмора.
Как-то Бунин обратился к Чехову:
– Антон Павлович, что мне делать; меня рефлексия заела?
И Антон Павлович ответил:
– А вы поменьше водки пейте.
8e58e294b2d9c1170da068ebff6e557e.jpegУ Чехова могло резко измениться настроение, пишет Бунин, из серьезного и хмурого он превращался в шутника: «Проходим мимо балкона, за парусиной которого свет и силуэты женщин. И вдруг он открывает глаза и очень громко говорит:
– А слышали? Какой ужас! Бунина убили! В Аутке, у одной татарки!
Я останавливаюсь от изумления, а он с радостными, блестящими глазами быстро шепчет:
– Молчите! Завтра вся Ялта будет говорить об убийстве Бунина».
В такие моменты творческого подъема как-то ранее пробудил того Чехова, который когда-то сказал в молодом задоре Короленко: «Хотите, напишу рассказ вот про эту пепельницу?»
Живя на юге, Чехов много выписывал и много читал газеты и при этом говорил: «Давайте читать и выуживать из них сюжеты для драм и водевилей». И когда там находил плохую критику про Бунина, то пытался успокоить его тем, что и самого Чехова критикуют почем зря и добавлял: «Мы с вами похожи как борзая с гончей».
Чехов, как Бунин, считал Льва Николаевича действующим патриархом и наилучшим русским писателем России. Чехов говорил: «Боюсь я только одного Толстого…» Бунин подчеркивал, с каким трепетом Чехов относился к Льву Николаевичу, он вспоминает как Чехов не знал что ему надеть, и целый час примерял разные брюки, когда Толстой пригласил его к себе. Чехов часто говорил в суровом и грустном раздумье:
– Вот умрет Толстой, все к черту пойдет!
– Литература?
– И литература. Была ли в его жизни любовь страстная, «романтическая», слепая?
Думаю, нет. И это очень знаменательно. А жаждать такой любви он, несомненно, мог. Удивительно знал он женское сердце, тонко и сильно чувствовал женственность, много было любивших его, и редко кто умел так, как он, говорить с женщинами, трогать их, входить с ними в душевную близость…
Не в том ли разгадка, что уж очень зоркие глаза дал ему Бог?
Завершаю воспоминания Бунина о Чехове высказываниями Антона Павловича о любви, которые отметил Иван Алексеевич.
«Любовь, – писал он в своей записной книжке, – это или остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждешь».
Данил ГАЛИМУЛЛИН
Продолжение следует…