Влез в девяностых в криминал,
так время таково.
Но никого не убивал
Друг детства моего.
В друзьях бандиты и менты,
От рож бросало в дрожь.
Со всеми ровня и на ты,
И даже к мэру вхож.
Есть дом и дети и жена,
Жизнь светская из грёз.
Да он, как все в те времена,
Впал в мистику всерьёз.
Узрев однажды странный сон,
И потеряв покой,
Сумел пробиться как то он,
К провидице слепой.
Вернулся. Странный амулет,
Висит на шее, медный.
Сказал-"Умрет он в сорок лет,
От зелья сильной ведьмы."
С тех пор он в церковь уходил,
Поднявшись спозаранок.
Любовниц только заводил
Из местных прихожанок.
Лет двадцать доброе творил,
Творил и где-то злое.
И посещал монастыри,
И рядом храм построил.
Но только в храме завелась,
На радость и на горе,
Сопрано, певчая-сопля,
В большом церковном хоре.
Откуда только голос был
В том тельце малосильном,
И впалые от худобы,
Глаза бездомной псины.
Но пение певчей, как елей,
Легко души касалось,
А на банкетах для гостей,
Гостям внушало жалость.
И друг был страстью поражен,
С Виагрой, скажет кто то,
А может жалостью еще,
Почище приворота.
Дал певчей денежный заём,
Бельишко, платья, туфли.
Устроил в офисе своём,
Прислугою на кухне.
Известно всем, во все года,
Полно таких историй,
Когда жизнь пассий господа,
Пытаются устроить.
Посредством жалоб и интриг,
Чтоб не носить подносы.
Та стала, оттеснив других,
Помощницей у Босса.
Помножив жадности изъян,
На фобии приятеля,
Вражду внушила и к друзьям,
И в храме к настоятелю.
Он стал все время проводить
В компании певички.
И деньги пачками сорить,
На вредные привычки.
Вдруг помер друг мой за столом,
В своё шестидесятилетие,
Чуть раньше повар-эконом.
И настоятель третьим.
Сейчас поп новый в храме том,
Что строил друг, почивший.
А эта певчая при нём,
И ктитором и чтицей.