"Что помнишь ты о молодости буйной?"
спросил однажды молодняк старуху.
"Что было там, когда была ты юной?"
наперебой тянулись к её уху.
Платочек закрывал ее главу,
и та сидела сгорблено на лавке.
Возможно, она вышла поутру,
дабы дойти до ближнего прилавка.
Как много нужно было той старушке?
Буханку хлеба, может, молока,
вот только оказалась вдруг в ловушке -
вопросы сыпались из уст молодняка.
Она жевала челюсть и молчала,
смотря куда-то мимо тех ребят,
и оттого молчанья возрастала
их тяга поскорее всё узнать.
И вот она им мягко улыбнулась,
подняв глаза куда-то в облака.
"Какой была когда-то моя юность?
Что вспомню этим днём я сквозь года?
Слаба уж память, многое забылось.
Любила зиму, а вот школу - нет.
Подолгу я у зеркала крутилась,
издалека кричала всем "привет",
да так усердно ручками махала,
как-будто птицей - и вот-вот взлечу.
Да, может, с неба звезд и не хватала,
Зато всегда я знала, что хочу."
Старушка улыбнулась как-то странно,
сплела в замок морщинистые пальцы,
А ребятня сидела и гадала,
Что нарасскажут им другие старцы.
"Но есть у вас что-то такое,
что память не посмеет позабыть?
Столь личное и хрупкое, родное,
не каждый что сумеет раздобыть?"
Старушка посмотрела в облака,
как будто видя там свои ответы.
Подумалось, та замолчала навсегда,
не слыша, что вокруг лепечут дети.
Сама себе кивнула головой,
и улыбнулась мягко, даже нежно.
"Дружила я с девчонкою одной,
носящей имя светлое - Надежда.
Не помню я лица её и смеха,
И как мы познакомились - не знаю.
Лишь помню, что была та неумехой,
и вечно где-то в трех соснах терялась.
Стояла осень - не весна, не лето,
и ей на море резко захотелось.
Поехали. Она - легко одета,
и я, ворчащая, чтоб та не разболелась.
Шумело море, был пустынным пляж.
Мы молча восседали на песке.
Казалось, все вокруг - сплошной мираж,
Иначе почему от дома вдалеке
в осенний холод и колючий мрак
мы бродим, неприкаянные души?
«- Скажи, Надюш, ну что с тобой не так?»
Погода, кажется, всё становилась хуже.
А Надя улыбалась -, сильно.
«- Смотри, тут нет совсем людей.
Мы словно добрались до края мира,
и оттого становится темней.
Никто нас не услышит, не увидит,
никто не станет ни о чем просить.
И холод нас с тобою не обидит,
Но, хочешь, я могу тебя укрыть.»
Она накрыла мои плечи курткой,
и отошла, поближе став к волнам.
На фоне моря Надя была хрупкой,
но ей спокойно было находиться там.
Не знаю, о чем думала плутовка,
но - руки ввысь, и стала танцевать,
По гальке вальс кружа на радость ловко,
От находящих волн не думая бежать.
И Надя танцевала, как в последний,
Как-будто воли больше не видать,
Мот словно паяц радостный, но бедный,
Который грош с земли успел поднять.
Взмахнет рука, за ней летит вторая,
И волосы всё путают ветра.
«Надюш, неужто не устала?»
А та совсем не слышала меня.
На тихий, каменистый берег
Вдруг незнакомый потянул народ,
у чаек поднимая шквал истерик,
И путая прогулки нашей ход.
Так мне казалось. Только вот Надюша
Плясала дальше под смешливый взгляд.
Впервые вдруг подумалось «Подружка,
Скажи же - что с людьми не так?
Кто здесь свободен духом, а не телом?
Кто может веселиться в тишине?
Да радоваться танцам несмелым,
С волнами выступая наравне?
И от чего, скажи, они смеются,
Взглянув на лико истинной Свободы?
Прости, прости меня, Надюша,
Что я была совсем как эти люди.
О, бедный и скупой на счастье,
Закованный и деловой народ,
Друг друга что хватают за запястье,
Не вовсе не встающий в хоровод.
Поставили игрушечные рамки,
И тех, кто заступил - ведут на казнь,
И лишь живущих в них - возводят в «дамки»,
Сковав сильнее, дабы «не упасть».
Уж кто-то закричал тебе «чудна’я»,
И сумасбродом объявил сто раз,
Но только я уверена, родная,
Никто не в силах отвести и глаз.
А может, хоровод народу нужен,
Покуда вовсе он не очерствел?»
И вдруг «Ну, хватит нам стоять на стуже»
Закончила Надюша беспредел.»
Старушка повернулась к сорванцам,
Что удивленно внемлили рассказу,
Но удалось ли донести сердцам,
Зачем им знать Надеждину проказу?
«Не вспомнить мне лица её и смеха,»
Вновь повторила бабушка слова,
«Но рядом с ней - лишь добрая потеха
Нам окружала с ночи до утра.
Надюша говорила всегда громко,
И радовалась искренне, и злилась,
В футбол парней обыгрывала ловко,
Записывала бурно, что ей снилось,
Прохожим в глаза глядя улыбалась,
Носила ярко-желтую ветровку.
Она шутом аляпистым казалась,
Но в одобрении она не видит толку.
Запомните вы, милые ребята,
Что счастье - в чистой совести, да всюду.
Вот почему запомнилась мне Надя,
И помнить я, наверно, вечно буду.»
«А где теперь Надежда обитает?»
Спросил кудрявый и худой мальчишка.
«Увы, сейчас никто не знает,
Исчезла Надя, словно фотовспышка.
Мгновеньем воссияла средь людей
И, как кочевник, побрела по миру.
Я лишь молюсь, чтоб одевалась потеплей,
Да обходила всякого задиру.
Но Надя наша - что и вольный ветер,
Не слушавший ни разу никого,
И пусть порою он бывает вреден,
В конце обнимет мягко и легко.»
Во двор взглянул через окно родитель,
И подивился он увиденной картине:
На лавке маленький и скрюченный сказитель
Большим детинам излагал былины.
А дети слушали так жадно и пытливо,
И все сильнее начинали улыбаться;
Им нравился рассказ, отсюда видно,
А потому - не нужно волноваться.
Пусть пообщаются с счастливою старушкой,
Авось, и сами станут веселее
И, раз им солнце светит на макушки,
Проговорить до вечера сумеют.
Ведь издавна учила баба Надя:
Не осудить по первому веденью.
Раз интересно слушать тем ребятам,
Зачем же подвергать их всех сомненью?
Пусть слушают. Вдруг вырастут добрее?
А день тот становился всё яснее.