Рассказ.
«Нетленный бренный день. Или: «Добро пожаловать в широко закрытые двери!»
Иной раз случается так, что самый обычный реальный рабочий день, не предвещавший накануне ни каверз, ни нечаянной радости, ни деяний сверхъестественного, распахнувшись, как-то вдруг оборачивается, то ли происками неземными, то ли земной благодатью. Прямо-таки мистика какая-то. А может быть испытание? Ну, как было, так и стало: позабыть – невозможно, исправить – не удастся.
Было это в Брянске ранней осенью лет десять назад или тридцать-сорок до того, – точнее не вспомню, но Брянский вокзал тогда стоял под капремонтом. То, что там произошло, чему я был свидетелем и в чём принял непосредственное участие, могло случиться в любом другом городе, в любом населённом пункте. Но тогда это был Брянск. Хотя брянцы здесь абсолютно и ни при чём.
Я выехал из Москвы ночным поездом с Киевского вокзала: рассчитал так, чтобы быть в Брянске утром к началу рабочего дня. Поездка сугубо деловая – встреча с партнёром и сразу обратно в Москву, что там дороги-то – три с половиной сотни вёрст: ни званых обедов, ни ночлегов, ни каких-либо камер хранения – в руке лишь один деловой портфель с деловыми же бумагами.
Около шести-семи утра я сошёл на Брянск-1-Орловский перрон. Времени до встречи с партнёрами было предостаточно. Но ни присесть, ни прикорнуть, ни кофейка глотнуть негде – зал ожидания закрыт на ремонт. Привычка же – всё делать с резервом, тем более что в Брянске я впервые, определила – взять такси и сразу отправиться по адресу.
– В случае чего, там и подожду, – сам себе разъяснил я.
Нанятый на привокзальной площади шашечный экипаж доставил меня до центра города – до середины проспекта Ленина – уже через пять минут.
– Одна-ако!.. – нараспев разудивился я.
– Вот же! – буркнул я себе под нос и завертел головой в разные стороны, а та ещё заставила и всё тело поворачиваться вслед за ней, ища выход из сложившейся ситуации.
– Время… – семь... И два с половиной часа до рандеву!.. У-у-у!.. – не находя приемлемого решения, раздосадовался я.
– Ну да ладно! Погода шепчет ясной свежестью. Погуляем. Ознакомимся, так сказать, с ближайшими доступными достопримечательностями! – обрадовал я сам себя негаданным безделием.
Погода действительно была замечательной – настоящее бабье лето. Взблёскивающее меж листвы и веток деревьев светило, уже ярко светило, но ещё не грело, а лишь подавало надежды, что вот-вот обожжёт не по-осеннему. Ну а пока оно самостоятельно выпросталось из-за много- и малоэтажек и ещё нераскоронованных деревьев. Мерно прогуляв из конца в конец весь центральный проспект, неспеша пройдя от него по улице Горького до Десны, я взглянул на часы: к моему удовлетворению лишнее время было безвозвратно сронено, а требуемое, подкатив ближе к девяти, ожидало через полчаса с хвостиком. Спустя минут пятнадцать я оказался на месте встречи.
Вход в офис был отдельным – непосредственно с улицы. Но ни в девять тридцать, ни в десять никто из принимающей стороны не объявился. Прижавшись лбом к надпольному витринному окну низкого первого этажа, сделав одной ладонью полутрубу, создав тем самым полутень, я разглядел внутри помещения заполненную мебелью и безлюдностью полутемень. Постучав в широкие двойные закрытые двери, дёрнув пару раз для порядка за входную витиеватую латунную скобу и убедившись, что мои порывы бесперспективны, а все потуги тщетны, я просторечно и непечатно вызубился и позвонил на телефон своим несостоявшимся визави. Неприлично длинные зуммеры завели меня ещё больше: я просто-таки был готов вызвериться на любого встречного-поперечного. Но наконец-то сработавший автоответчик беспристрастно и даже равнодушно поведал, что безвременная скорбь вынудила владельца телефонного номера – моего партнёра – переменить все его планы. А ещё то, что абонент станет доступным через несколько дней. После такого печального объяснения моя злость и досада улетучились без следа.
– Что поделать! – со снисхождением и пониманием сказал я вслух. – Такова природа человеческой жизни: как и любая дорога – она полна неожиданностей…
– Надо бы кофейку... на дорожку, да и чтоб взбодриться, – просветлев, решил я и зашагал в направлении вокзала. До отправления моего автобуса, а возвращаться в Москву я запланировал именно так, было ещё два часа.
Немного поплутав по старинным переулкам, я вышел на главную улицу. Передо мной раскрылся ЦУМ – Брянский Центральный Универсальный Магазин – классический трёхэтажный универмаг 1950-х годов постройки, какие были в каждом областном центре, сохранившийся до моего приезда в первозданном виде. Оглядевшись по сторонам и не найдя ничего более притягательного, я, зайдя вовнутрь, сразу же направился в кафетерий, который расположился на первом этаже недалеко от входа.
– Эспрессо, пожалуйста, – не глядя на настенное рукописное табулированное меню отрешённо и машинально проскороговорил я.
– Возьмите американо, – неожиданно врезалось мне в уши и вернуло в реальность. – Цена та же, а воды больше.
Я перевёл свой взор на воскресивший меня живительный источник. Из-под сказочных павлиньих ресниц на меня всполохами глядели чистые, честные глаза совсем юной непорочной девы. Она искренне хотела как лучше. Ну, так её воспитали и научили: помогать неразумным заблудшим странникам и случайным посетителям не тратить в пустую нажитое в трудах и лишениях.
– Спасибо! – сердечно, но с капелюшечкой доброго ёрничества приветливо ответил я. – Я столько не выпью. А эспрессо – в самый раз.
Поглоточно приняв свой энергетик, который на вкус оказался точь-в-точь, как и в столице, – то есть без вкуса кофе, я пешком порулил обратно – к железнодорожному вокзалу.
На автобусной остановке на привокзальной площади я был ровно в двенадцать: до отправления моего перевозчика оставалось тридцать минут. Подойдя к единственному на стоянке автобусу, больше похожему на музейный экспонат, извлечённый из дальнего угла хранилища для детальной реставрации, чем на подголовный и подлокотный мягкокресельный комфортабельный межобластной бас-переместитель, я обнаружил, суетящегося взъерошенного и не бритого молодца, который то забегал в салон, то подбегал к открытому в корме автобуса агрегату и хрястал разводным ключом куда там попало.
– Вы до Москвы, – подладно поинтересовался я.
– Да... Но… Не поеду... Стартёр… – промямлил, переставший казаться «молодцом», водитель.
– А-а… Э-э… – растерялся я в междометиях.
– Ща другой подойдёт, – бросил он, предвосхищая подробные расспросы и гася мои ещё несформулировавшиеся возмущения.
В центре площади на скамейках вокруг неработающего подремонтного фонтана бивуаком разложилось множество похожих друг на друга людей, одетых во что-то явно непотребное, с полусмятыми порожними клетчатыми баулами. Подойдя к ним ближе, я выяснил, что все они путешествуют до Москвы и ожидают подменный автобус. Они тут же охотно без вопросов и намёков, перебивая и дополняя друг друга, в мельчайших подробностях порассказали, что всем табором едут на какую-то «центральную» базу за товаром для местного свободного ритейла; посетовали при этом, что привычные много лет и Черкизон, и Лужа закрыты; что торговли «как раньше» теперь уже нет и не будет; что дома – семьи, а другой работы днём с огнём не сыщешь и т.д., и т.п. Потоптавшись рядом с ними, я стал вышагивать по площади, экскурсионно заглядывая в прилегающие закоулки.
Потянулись непригодные для разумного подсчёта – по причине их неопределяемой бесконечности – минуты ожидания. Но подменный всё не приходил и не приходил. Постепенно, от получаса к получасу, минуты тяжелели и всё сильнее притормаживали часовые стрелки. Я стенал с оптимизмом и призрачной надеждой, которая всполохами озаряла моё сознание и щурила глаза всякий раз, когда из-за скрытого сворота возникал натужный рёв, непохожий на ласковый, щекочущий щебет легкового автотранспорта: вот-вот, вот-вот, вот! – идёт подменный. Но всё было не то.
А я всё вышагивал и вышагивал, навострив слух и не смыкая глаз. Часа через три мои ступни окончательно растворожились и саднились: по всей видимости, обутые на них модельные туфли из кожи тропического питона не были предназначены для пеших переходов через Среднерусскую возвышенность. Не обращая внимания на боль в ногах, я продолжал шагомерить – так недужность меньше чувствовалась. При этом я считал: сколько шагов по одной стороне площади вдоль фасада вокзала, сколько шагов по другой – вдоль сквера, в уме вычислял длину её диагоналей и её же квадратный метраж, а также сантиметраж и миллиметраж; вышагивал и рассчитывал площадь тротуара перед ремонтируемым зданием вокзала, квадратуру фонтанного круга и общую протяжённость проезжей части. До этого я уже подытожил и количество фонарных столбов в округе, и окон во всех строениях, опоясывавших встречный развал, рассчитал их высоты и кубатуру. Кроме всего прочего, я определил, сколько потребуется времени, чтобы либо профланировать, либо галопом добежать от одной значимой точки на площади, например, автобусной остановки, до любой другой.
Всё это я делал на ходу без минутной остановки. Результаты некоторых измерений поражали меня своей корреляционностью: словно кто-то специально определил, к примеру, что количество железобетонных столбов, возведённое в третью степень, должно быть непременно равно длине окружности фонтана в вершках, умноженной на два. Это занятие вызывало у меня восторг: во-первых, так легче коротать время, а во-вторых... ну, надо же хоть что-нибудь делать, в конце концов, когда делать нечего.
Я сосчитал всё: и то, что имелось перед глазами, и то, что было скрыто за строительным забором – всё, что могло и не могло стать предметом арифметических задачек, и даже заботой анализа высшей математики. И все эти свои наработки я был готов продать… О-у! – нет-нет! – с радостью подарить любому статуправлению или же отделению железной дороги, лишь бы скорее подошёл автобус, который вывез бы меня от сюда домой.
И видимо вся эта палитра чувств и ощущений проявлялись на моём лице, так как дежурившие на площади полицейские ни разу не подошли ко мне и не поинтересовались – что это я тут за коленца выделываю. И за это им большое спасибо. Остановить меня было нельзя. Как невозможно без необратимых последствий остановить доменную печь или акулу. Потому что остановка – это смерть. Нет, конечно, поначалу они взирали на меня с подозрением: то ли как на нелегального геодезиста, делающего предварительную разметку местности, то ли как на подпольного землемера-шагомера, разбивающего площадной участок виртуальными межами на будущие огороды. То, что я что-то подсчитываю или же творю заклинания, они видимо поняли по моим еле шевелящимся пересохшим губам. Хотя... Возможно, то были мои молитвы.
Да-да! Я и молился! и ворожил! шагал, считал и взывал! И какой-то главный транспортный или же малый автобусный покровитель услышал меня: часа через четыре он прислал-таки подменный вывозитель страждущих тел и ихнего барахла. Вид у этого автобусоподобного «н;ча» был в точности такой же, как и у его собрата, стоявшего теперь скверным памятником, негодным раритетом на обочине площади. Чувство некой неосознанной тревоги накрыло меня с головой. Остановившись рядом с омертвевшим родственником, он продолжал угарно пыхтеть и чадить двигателем или чем-то тем, что у него имелось вместо силовой установки. В самооткрывшемся проёме явился водитель, хотя по окружающему антуражу ему больше подошло бы называться «рулекрутом», и, то скрещивая руки над головой, то подкидывая их к небу, подал знак табору, мол, все сюда, грузитесь, скоро отправляемся. Я, – то ли по наитию, то ли по судьбе – оказавшись ближе всех к отправной точке, выстроился первым у автобусной подножки.
В этот момент к прибывшему Рулекруту Второму, подошёл другой – Рулекрут Первый – из соседнего пепелаца. Сквозь смердящее чихание не заглушенного агрегата и нелепейший гуд всего творящегося вокруг, я услышал обрывки их нервозной и одновременно парадоксально спокойной, видимо привычной им, беседы:
– ... Миш, ты главное не глуши... стартёр хреновый..., – комуфляжил подъехавший.
– Да чё?!.. Я не знаю чёли?!.. На том, – полуобернувшись и вытянув вместе с рукой сплоткой указательный и средний пальцы, раз за разом тыча ими, будто стреляя, в сторону заглохшего автопамятника, вопил старый водитель, – такая же хня-майня!.. Ты мне лучше скажи, а задняя втыкается?..
– Ты чё-о?! – отшатнулся новый подъехавший. – И-и не-е взду-умай!.. – заглохнет тут же…
– А на заправке, чё?!.. Т;ма... как хош... а з;дить придётся... – напирал старый.
– Нормалё-ок!.. Я залился под завязку… Должно хватить… в оба конца… Хотя-а... Но учти – топливомер не фурычит, – малоободряюще обнадёжил второй первого.
Из уловленных и кое-как расшифрованных фраз мне стало понято, что по маршруту на этом автохламе погонит Рулекрут Первый – Заглохший.
Я мялся у порога судьбоносного исхода, не решаясь переступить его после всего услышанного. Не заходя в дверь, я заглянул вовнутрь. Охватившая меня ранее жуть, кратно усилилась: подкреплённая тайными знаниями, она деревенила мои мослы и чресла и цепенила разум. Моё бренное тело продолжало топтаться у распахнутых врат в портал фатальной неизвестности, в то время как подсознание, отделившись от него, преградило тому дорогу в ад.
По-видимому, злыдни-рулекруты сами были опытными таителями и недюжинными физиономистами, поэтому легко распознали мою опасливую нерешительность. Чуть сзади справа я услышал знакомое, теперь уже более чем обходительное и даже вкрадчивое сипение:
– Проходите!.. Проходите-проходите… в салон...
– А-аы-ы... Через сколько... в путь? – сбивчиво обронил я, но всё же стараясь взять себя в руки, подбирая слова, более соответствующие порядку и смыслу предстоящего перемещения из Брянска в Москву; при этом, как бы даже шифруя от прочих попутчиков своё сокровенное желание – пожить на этом свете подольше.
– А?.. – обрывисто раздалось сзади. – А-а!.. Как заполнимся… Минут так-этак через тридцать...
–Ух-ты! Тогда я ещё покурю, – облегчённо выдохнул я и оттёрся от входа, так как за мной уже начала выстраиваться и напирать толпа везунчиков, которые, правда, и не подозревали о том, что задумали эти колдуны.
Народ полез в нутрь, которая без аллегорий вскорости могла превратиться в адово пекло. Пока болезные грузились и рассаживались, я, выкурив одну за другой несколько сигарет, решился-таки выяснить у наших колдунов-рулекрутов, есть ли у них должный мандат – так называемый «маршрутный лист», который им должен был выписать автобазовский диспетчер, и в коем, кроме прочего, указывается факт технической исправности транспортного средства. Также меня интересовали и обозначенный в нём маршрут поездки, и назначение. По-хорошему, гараж не имел права выпускать подобное нечто из своих ворот вообще: не то, что до Москвы, но даже по Брянску или его окрестностям. Ну а если они уже тут, то это значит это что: бардак на автобазе?! или самоуправство татей-водителей?! Это же подсудное дело! – подвергать перемещенцев такой опасности. Да и не только пассажиров-заложников, но и прочий транспорт на дороге, да и случайных пешеходов тоже.
– Извините, – распрямившись, словно освободившись от собственных заклинаний «хочу домой», перебивая страшный внешний перегуд, крикнул я рулекрутам-супостатам и раскованно махнул им рукой. Они, обернувшись, упёрлись в меня своими пронзающими взорами, готовыми, если что, испепелить меня на месте, или же хотя бы не подпустить к себе ближе. Я ещё раз махнул рукой и бесстрашно направился к ним.
Вид у меня был столь решительный и грозный, что колдуны-злыдни подумали: если даже их и не станут бить и изгонять как бесов, то отбиваться им придётся точно. Но ни до моих вопросов, ни до обмена мнениями, – типа, кто на что имеет полное право, а кто на тоже самое не имеет права никакого, – ни до политических предпочтений, ни до взаимных оценок личностей дело не дошло: имитация двигателя у второго пепелаца ещё пару раз пыхнув и чаднув, глубоко вздохнула и, не выдыхая, затухла. Вызверившиеся Рулекеруты шибко забегали, засуетились, стали без удержу, без ума и заклики хрустать и сандалить то там, то сям, норовя своими колдовскими пассами оживить труп. При этом они, время от времени, губно вызубиваясь, исподтишка бросали на меня косые осатанелые зраки, как на кудесника, не дающего им сотворить нечистое. Но никакие кунштюки им не помогли: кадавр закрыл глаза и простился с нашим миром. А может я и впрямь, своими площадными похождениями и шопотаниями, переворожил их злое чародейство: ведь под мои подсчёты эти два автоужаса тоже попали.
Воодушевлённый последними разворотными событиями, я с уверенностью Моисея вошёл-таки в чрево поверженного монстра. Я наречисто поведал своим несостоявшимся сопопутчикам то, что случайно услышал от рулекрутов; рассказал всё, что знал о правилах выпуска автотранспорта на дорожный маршрут; красноречиво, с примерами и аналогиями обрисовал возможные перспективы путешествия на этом безлошадном тарантасе: и последствия тяжкой аварии – белёсые хирургические или контрастные черно-красные ритуальные, и вероятность беспокойного ночлега в их прелестных Брянских лесах, и, в лучшем исходе, дополнительных тратах из их личных сбережений для того, чтобы просто вернуться домой.
От моей откровенной, краткой, но глубоко проникновенной речи пассажиры просто обалдели. Из реальных путешественников они, сперва, перешли в разряд колеблющихся – ехать или не ехать: да вроде бы и не к спеху, так чтобы уж непременно сегодня – так-таки и нет, можно и завтра или же вообще на следующей неделе. Появившаяся зыбь их сомнений быстро нарастала. Поднялся лёгкий бриз. Все хламное нутро заурчало. Образовались волнишки, сразу увеличившиеся до приличных накатов с белыми кудряшками по навершью. Я был рад им:
– Кудряшки – это хорошо: это очищение, это жизнь. Хуже было бы, коль в дороге они оказались бы агонической пеной! – высокопарно закончил я. Все со мной были согласны. Затем, народ, забрав свою коробейную пустопорожнюю поклажу и прочие пожитки, стремглав выдавился из клоаки и приподнятый отправился восвояси. А я, прошагав по площади и прилегающим закуткам ещё часов около шести, дождался-таки проходящего доброго поезда, на котором и отправился домой – в Москву.
Несмотря на то, что я и не сделал ровным счётом ничего из того, зачем приехал, я уезжал осиянный. И со странным ощущением – чувством выполненного долга.
Хотя... Кто его знает! Может быть, я для того там и оказался, что бы те брянцы не отправились на том кособоком автобусе смерти. Может я своими словами уберёг людей от конца их света и скоропостижных прощаний с ними. Если та дьявольская тарантаска на скорости сто заглохла бы на трассе, или лопнуло бы колесо, или же заклинил бы редуктор, – всё что угодно могло произойти с этим растленным ящиком, собранном из позабэушных частей, место которым лишь под прессом, то финал истории мог бы оказаться преждевременно могильным.
Тогда же, ещё одно благодатное соображение, не спросясь, вдруг осветило меня. Я, уезжая домой в Москву, покидаю, вроде бы как тоже «свой дом»! Свой дом – Брянск! Так с людьми случается: приехав в первый раз в чужую, абсолютно незнакомую даже по книгам и слухам местность, пробыв в ней малость малую, но отметившись в ней чем-то особенным, запоминающимся на долго, не пропадающим из верхних слоёв памяти сразу же на выходе с закрытием дверей, она становится, как бы филиалом, что ли, малой родины: как медаль ордена – названия одинаковые, а статус всё же разный, но при этом тоже – награда. Так что это – новая малая родина, почти Своё, обретя которую, мы ненамеренно начинаем улавливать обрывки информации о ней: гордиться её успехами и красотами, расстраиваться и возмущаться её нерадивостью и промахам. У многостранствующих подобных «филиалов», конкурирующих между собой за главенство в своём кругу, случается премножество. При этом все эти «малые родины» остаются практически неизведанными, постепенно уходящими с первых ролей в памятную глубину эпизодами, но из которых, по сути, и состоит жизнь. По случаю или так – время от времени, они проявляются более явственно, напоминая о себе, что, дескать, они есть, и что нельзя их забывать; да и вообще, лучше бы наведаться к ним вновь, подивиться: помнишь, как было-то? а погляди-ка теперь, как стало, как расцвело! И становится искренне радостно: а ведь и я там был, мед-пиво не пил, но капелюшечку своей души и участливости приложил и оставил. А они мне, как своему – ни за что-либо, а просто так – подарят свою теплоту и доброту: ведь теперь они уже не чужие, не посторонние, – а Свои!
Так значит и правильно: все места, в которых мы побывали в жизни, становятся так или иначе родными нам. Так и ВСЯ наша страна – изъезженная, исхоженная вдоль и поперёк нами самими, нашими детьми и близкими, близкими близких, ими самими и их роднёй – связана, скреплена со всеми нами воедино и скрепила всех нас друг с другом. Так было. И так будет.
С этими благостными думами я уснул. Поезд мерно и ласково баюкал меня квадратами и площадями колёс. И добаюкал так до самой Москвы.
Юрий А-Г©
#Камушкиракушки
#Юрий_А_Г©