За три дня до этих казней прискакал, чуть свет, посланец
с вестью, коей нет ужасней — пал пред греками Преславец!
Да принёс о войске вести — мало кто остались живы,
человек прорвалось двести из Свенхельдовой дружины.
Отступивших в кои веки, искушённых в деле ратном —
всех при штурме смяли греки перевесом многократным.
А спустя от казни сутки люди прибыли Свенхельда.
Вид они имели жуткий— как смогли дойти досель-то!
И тогда дружина снова собралась со Святославом,
и пред нею молвил слово в размышлении он здравом,
и держал такие речи: «Не уйти нам в путь обратный, —
ныне Русь от нас далече, печенеги с нами ратны.
Мы в челнах бы отступили, только плохо дело, други!
Реку нам загородили огнедышащие струги.
Да и в городе без снеди долго нам не продержаться.
Выход есть у нас последний — выйти в поле да сражаться!
Крепко встанем же стеною, а придётся — ляжем в землю!
Встаньте ж рядом, кто со мною — сраму мёртвые не емлют!
Впрочем, робких не держу я — могут в ночь уйти лесами.
Если ж голову сложу я, о своих — заботьтесь сами!»
Тут же всё и порешили — гридь, и старшая дружина,
и дружинники меньшие — и ответили едино:
«До конца с тобою, княже! Доля князя — наша тоже!
Голова твоя где ляжет, там и мы свои все сложим!»
К ночи серыми тенями подошли полки ромеев,
бивуачными огнями горизонт в ночи усеяв.
Было их число огромно, степь светла, и вид их страшен,
и дозорные, недрёмно, до утра следили с башен,
как, в движеньях непрестанных, стены брали в окруженье,
и всю ночь в обеих станах все готовились к сраженью.
А когда взошло светило над дунайскою равниной,
но ещё не иссушило росы с пажити целинной,
рать за стены потянулась, растекаясь ручейками,
и привычно развернулась в поле стройными полками.
Самых старших, закалённых, по краям распределили,
и стеной щитов червлёных поле перегородили.
Русы, чудины, славяне, строй сомкнув, в броне доспехов,
наблюдали в ожиданье приближающихся греков,
как сползала вниз по склону византийская фаланга
и как конная колонна расходилась на два фланга;
как, готовя строй в атаку, рать замедлила движенье,
а затем войска, по знаку, разом начали сближенье.
Вот фаланга ощерилась рядом выставленных копий,
и на центр навалилась всею массою циклопьей,
и схлестнулась с русской лавой, стрел разящих роем кроя,
и за миг страдой кровавой закипело поле боя.
В упоенье злом и диком, в нарастающем накале,
разорвался воздух криком, свистом стрел и лязгом стали.
Тут бы молодцам раздолье, кабы только не угроза,
что нависла с края поля, обтекая фланги косо.
Там кометой клиновидной поднималась пыль густая,
дрожь земли и гул копытный приближались, нарастая.
Фланги сжались комом плотным, изготовившись удало
отражать в строю пехотном тяжесть конного удара.
Если лавою стальною атакуют катафракты —
тут уж строй держи стеною, если сам себе не враг ты!
Тут уж зря не лезь из кожи, а в бою, тяжёлом, долгом,
береги себя, как можешь, и расходуй силы с толком.
Не надейся лишь на удаль посреди жестокой свалки —
силы вмиг уйдут на убыль без уменья и закалки.
Если кто изнемогает, тяжелеет бой для прочих —
вновь щиты они смыкают — ряд становится короче.
Если ж строй щитов разрушен, то тогда с боков прикройся,
на рожон не лезь, а лучше отступи и снова стройся.
Так бывает — в лютой сече уцелеть боец не чает,
а ранений и увечий и совсем не замечает.
Так вести себя негоже — победит не тот, кто злее,
ну а тот, чей разум тверже, будет к вечеру целее.
Сохраняя строй сплочённый, оба фланга содрогнулись,
клин расплющивая конный, и назад слегка прогнулись.
Стойко русская пехота держит фланги, ведь недаром
здесь доверена работа самым опытным и старым!
Разогнав коней в запале, византийские герои
первый ряд щитов взломали и… завязли в пешем строе.
И угас накал атаки, и рассыпалась лавина…
и в теченье часа драки их осталась половина.
И теперь уж ясно стало — не прорваться грекам с тыла, —
в этой битве всё решала не стратегия, а сила.
Бой кипел по всей равнине беспощадный и кровавый,
теша кровь лихой дружине молодецкою забавой.
Взять бы верх ещё при этом над противной стороною,
да волна, вздымаясь, следом встречной гасится волною,
и в атаках безуспешных войско русское редеет,
и напор гоплитов пеших всё заметнее слабеет.
Со времён осады Трои, от побед, былых и славных,
в наступленье в пешем строе не бывало грекам равных,
и противников достойных скольких видели с изнанки!
Что ж зияют бреши в стройных построениях фаланги?
Хоть и скована на совесть дисциплиной и присягой, —
меркнет эллинская доблесть в споре с русскою отвагой,
и, телами кроя склоны, гибнут храбрые пеласги,
где проклятия и стоны тонут в топоте и лязге,
и мольбы их в небе тают, где, быть может, с горней шири
к ним архангелы слетают меж кружащихся валькирий.
Мышцы стонут от нагрузки — пятый час идёт сраженье,
а в попытках сдвинуть русских — никакого продвиженья!
Как бы ни был враг прославлен, всё ж признал своё бессилье —
центр так и не продавлен, и удар сдержали крылья.
Слишком явной стала тщетность и бесплодность наступленья,
боевых потерь заметность, очевидность утомленья.
Кто изведал ярость Тора и, по счастью, не в могиле —
не захочет уж повтора, вот и греки отступили.
Да и русы, силы взвесив, уж атак не повторяли —
на сегодня хватит месив, — слишком многих потеряли!
Слишком стороны устали после битвы, долгой, трудной,
и, в порядке, покидали поле славы обоюдной,
где, затерян между павших, волей неба кормом свежим
для ворон и галок ставших, и Оттор лежал, повержен.
Оттого ль в поход последний провожали, так рыдая,
сын, мальчонка малолетний, и супруга молодая?
Из-за этого ли плача, от работы ли заплечной
перестала вдруг удача быть, как прежде, бесконечной?
То ль за мучеников знатных от небес ему воздалось,
то ли звёзд благоприятных благосклонность исчерпалась.
Иллюстрация: Сражение русских с греками при Доростоле (Миниатюра Радзивилловской летописи)
Продолжение следует.