В тот же час в священном месте, огороженном забором,
князь Владимир эти вести слушал, стоя перед Тором.
Слушал он, что был убитый лучший гридник Святослава,
и среди ближайшей свиты он сидел от князя справа.
И про жребий в Доростоле, и болгарской знати казни,
что творил по княжьей воле без сомнений и боязни;
как он, грех свой искупая, принял греческую веру, —
слушал, гневом закипая на жрецов, забывших меру.
Привести б сюда, в ограду, тех, кто эту жертву выдал,
да заклать самих в награду, чтоб порадовался идол!
Но… в груди закопошилась всё растущая тревога,
и растаяла решимость под недобрым взором бога.
И подумалось с испугу — боги, что ж это за сила, —
та, что выборщику в руку имя Хокона вложила?
Уж не мёртвые ли в Киев то пожаловали в гости,
чтоб, гробы свои покинув, так подстроить всё со злости?
Если ж в русскую столицу входят мёртвые болгары
и карают здесь убийцу — кто тогда уйдёт от кары?
За злодейство от расплаты не уйдёт ни смерд, ни воин,
не откупится богатый, даже князь уйти не волен!
Тут внезапно, ненадолго вдруг возник перед глазами
образ брата Ярополка меж другими образами.
И поплыли, как в тумане, Рогнвальд с братьями Рогнеды,
полочане, киевляне — все, кому принёс он беды.
Вспоминал он, с болью в сердце, избиваемых моленья,
вдовий плач, сирот-младенцев и сожжённые селенья.
И, людские видя беды, думу думал он о Торе:
«Мне приносишь ты победы, а другим — одно лишь горе!»
И, как после лишней чарки, помрачнел и сник, сутулясь:
«Как бы все твои подарки мне бедой не обернулись!»
Сколько ж крови сам он пролил, обладая столькой властью?
Кто его к тому неволил и тянул его к несчастью?
Сколь стяжал вины с позором, он, убийца и развратник…
и теперь буравил взором князя северный стервятник, —
что, среди могучих асов, необузданных и гордых,
как известно из рассказов, был рождён в скалистых фьордах.
Ярость Северного моря, мрак лесов и стужу тундры
при рожденье слили в Торе матерь Ёрд и Один мудрый.
Он носил волшебный пояс и стальные рукавицы,
с грозным молотом освоясь, мчался в медной колеснице
над зияющей Вселенной, с верным Локи и козлами, —
за судьбой летел, надменный, и великими делами!
Чтобы, вещим Норнам внемля и гаданиям по рунам,
унестись к славянским землям и наречься здесь Перуном.
И, богов подвинув местных, стал средь них теперь он главным —
богом всех племён окрестных и владыкой полноправным.
В землю врос он тут, в славянах злость и гордость распаляя,
князя в битвах непрестанных тем удачей наделяя.
Но теперь глазами Тора на него взирала Бездна, —
скоро, князь, теперь уж скоро! Прекословить — бесполезно!
Как ножом вонзившись в душу столь нежданным поворотом,
ужас выступил наружу, кроя кожу липким потом.
И застрял он между ними — богом, северным и лютым,
и подвластными своими — разношёрстым местным людом.
За спиной его топтались вещуны, волхвы, бояре
да, судача, препирались, как торговки на базаре.
И к Владимиру с опаской и с улыбкою несмелой
подошёл один с подсказкой: «Что теперь-то будем делать?
Раз такое дело, впору нам по новой делать выбор!
Так, э-э-э, кого отправим к Тору?»
«Никого!»— сказал Владимир.
Иллюстрация: Княжение Владимира Святославича в Киеве; воздвижение на киевском холме деревянных идолов Перуна (Тора) и других языческих божеств. (Миниатюра Радзивилловской летописи)
Окончание следует.