Похоже, где-то на востоке,
где спит берёза у холма
и старец чтит свои истоки
не от великого ума,
а от наследственной привычки,
где люди тянут свой распев
так, что столичные певички
сгодятся разве только в хлев,
где конь живой с конём педальным
к земле управили дубы
и пограничные по дальным
краям расставили столбы,
где пишет всяк путём авральным
и в говорливости снуёт,
и вральный возглас шедевральным
по недоумству признаёт,
где всех одела и обула
в чугун, в бетонный свитерок
река, как хворая бабуля, -
подул в нас свежий ветерок.
Свою я сразу вспомнил юность -
горнило всевозможных дум,
когда не солнечность, а лунность
питала неспокойный ум.
Во мне же странно повелося:
не годный для стихов совсем,
слова тащил я из хаоса
и раздевал их до морфем.
(О, вы, мальчишеские игры,
всегда на "пять", а не на "два",
над вами - вздувшиеся икры,
под вами - мятая трава!)
И тем игра была уместней,
чем больше набиралась прыть
потеху выстраданной песней,
в конечном счёте, заменить.
Как много нас таких хотело,
на ветер бросив слёзы, смех,
чтоб он свистел во все пределы
и простужал, конечно, всех!
О, дует, дует свежий ветер
в давно обжитые края,
где контур стен исправно светел
и строгой жизни бьёт струя.
Здесь пот, что скоплен лет за триста,
течёт рекой на белый лист.
Здесь тракторист за футуриста
и машинист имажинист.
И в эти земли, в эти стены
несёт весёлый ветерок
то матерок рабочей смены,
то брызги слякотных дорог.
Доносит он чудные звуки
с бульваров, из глубин дворов,
где уж не мы, но наши внуки
глаголят так, что будь здоров.
Ещё не распознавший гаммы,
но облетевший всё кругом,
он ловчий леса, певчий Камы,
самой поэзией влеком.
Его игра - иная песня,
чем наш степенный, стройный хор.
(Дай, Боже, быть ей неизвестной,
конечно, до известных пор!)
И в жизни, проходящей ёмко,
весёлый ветер - лучший гид.
Услышь, услышь его, девчонка,
поверь, поверь ему, джигит!