Каким он был? Мой отец, которого я видела в последний раз,будучи совсем юным восьмилетним созданием, как сейчас стоит перед моими глазами в образе высокого сероглазого мужчины с кадыком на тонкой шее, элегантно одетого, улыбчивого и немного нервного. Его нервозность, тщательно скрываемая, но тем не менее легко уловимая даже мной, второклассницей, не понимающей в жизни ровным счетом ничего, была вполне объяснима: моя мама, с которой они разошлись три года назад и разъехались в разные стороны Советского Союза, выскочила замуж и вышла навстречу бывшему с годовалым младенцем на руках. Надежда на воссоединение рухнула в одночасье.
-Ты какие цветы любишь? - спросил меня отец, прогоняя прочь грустные мысли. Я стала перебирать в голове все растения, которые знала и поняв, что не смогу ответить из-за того, что я люблю их все, выпалила страндартное: -Розы, пап! Я люблю розы!
Отец улыбнулся и задумчиво произнес: - А я люблю незабудки. Они незатейливо нежные, голубые, как вольное небо и почти не пахнут. Я вообще больше люблю полевые цветы. Садовые – больно уж пышные, нет в них дорогой моему сердцу простоты и хрупкости.
Я задумалась. Много раз, проходя мимо этих мелковатых цветочков, я думала, что вот были бы они чуточку побольше, цены бы им не было. А так что с них взять. Мелочь какая-то. То ли дело купальницы! И ростом удались, и статью, и пышностью!
-Я, когда уеду, не забывай про меня. Увидишь незабудки в лесу, знай, что это я тебе их дарю. (Читатель вероятно сейчас подумал, что это банальщина и мои выдумки, но это было взаправду. Мой отец был большой романтик).
Теперь, когда прошло много лет, мой папа для меня – это незабудки в лесу, это голубая коляска, на которой он возил меня по улицам (да-да, я помню себя совсем маленькой), мой карандашный портрет, нарисованный им, его фотография в военной форме, на которой отчетливо видны благородство черт и непростой характер, и его кадык, и серые глаза. А еще я помню, как он стоял у дерева по малой нужде, даже не догадываясь, что я, сидя в своей голубой коляске, как в карете, все вижу, хотя ничего не понимаю.
Отец слал нам с мамой посылки, но гордая мама складывала подарки на чердак со словами: - Нам от тебя ничего не нужно.
Батареи модных кожаных туфель, яркие кучки платьев, моих и маминых, росли с каждым годом. Я забиралась на этот чердак и перебирала папино-мамины сокровища. Облачив свое детское тело в платья сорок шестого взрослого размера, и надев мои любимые остроносые вишневые туфли с тонким ремешком на щиколотке, я ходила по длинному чердаку, как по большой дороге и представляла себя взрослой красивой женщиной, от которой без ума все прохожие и даже машины. На этом чердаке произошло и мое «взросление», которого я сильно испугалась. Мне было тринадцать, и мама сказала, что так будет теперь всегда. В ту ночь я не спала, мне было страшно становиться взрослой, но под утро я смирилась с новой реальностью и продолжила свое беззаботное детство, которое, к слову, продолжалось у меня довольно долго. А впрочем, продолжается до сих пор вместе с моими детьми.
Где он? Что с ним? Я пыталась найти отца много раз, но безуспешно. А однажды мне написала сестра Света из другого города (дочь маминой сестры) и рассказала, каким она запомнила моего папу:
-Знаешь, он был таким худеньким, высоким и очень веселым. Он подбрасывал нас к потолку и вместе с нами хохотал. А его элегантная очень аккуратная одежда вовсе не мешала ему быть с нами наравне. Мы катались по полу, бегали на четвереньках, и играли «в догонялки», а он так и не смог никого догнать.
Пап, если ты еще на этой планете, знай : я тебя помню. И каждый раз, проходя мимо полянки незабудок, останавливаюсь и смотрю на них. И да. Они незатейливо нежные, голубые, как вольное небо, и почти не пахнут.