Жизненные наблюдения - 44
ПОЭТЫ
Неизвестные знаменитости
Денис Новиков
"С меня при цифре 37 в момент слетает хмель,
Вот и опять как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль
И Маяковский лёг виском на дуло."
Эту песню Высоцкого знали раньше все. Да, цифра "37" - роковая цифра для нескольких писателей: Пушкина, Одоевского, Хлебникова, Маяковского, Шпаликова, Бёрнса, Рембо, Бруно Ясенского.
Впрочем, многие прозаики, поэты, музыканты не дожили и до этого возраста - не самого солидного:
Лермонтов(27),Рылеев(30),Дельвиг(32),Надсон(24),Борис Рыжий(27),Новалис(28), Шелли(30),Лотреамон(24), Китс(26),Вильгельм Гауф(24),Эмилия Бронте(30), Джим Моррисон, Джанис Джоплин и Джими Хендрик(27),Башлачёв(27),Есенин(30).
Некоторые покончили с собой: Чаттертон(17), Борис Рыжий(27), Маяковский(36), Есенин(30), Турбина(27), Шпаликов, Башлачёв.
Некоторых убили: Пушкина, Лермонтова, Марло(29), Рылеева, Бруно Ясенского,
Николая Гумилёва(35).
Опять же: "Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои больные души."
Среди тех, кто "не проскочил" цифру "37" и поэт Денис Новиков. При жизни его знали те, кто стали классиками отечественной поэзии: Евгений Евтушенко, Тимур Кибиров, Михаил Айзенберг, Евгений Винокуров, Виктор Куллэ.
И, конечно, Иосиф Бродский, написавший послесловие к книге Новикова "Окно в январе", вышедшей в 1995 году. Вот несколько строк из этого опуса:
"Стихи Дениса Новикова привлекают прежде всего полной автономностью их дикции."
"Голос Новикова - голос из будущего, как впрочем, и из прошлого, ибо он в высшей степени голос частный."
"В способности к заключению заведомо трагического материала в скобки, как самоочевидного, и комментария не заслуживающего, - большое достоинство человеческое и поэтическое Дениса Новикова."
"За скобками звучит речь человека не слишком весёлого, но свободного. Свободного прежде всего от надежды на успех и от ощущения значительности своей роли поэта."
"Новиков, безусловно, не новатор - особенно в бульварном понимании этого термина, но он и не архаист - даже в тыняновском. Средства его - средства нормативной лексики русской поэтической речи, как они сложились у нас за 250 лет существования нашей изящной словесности. Они его вполне устраивают, и владеет он ими в совершенстве, уснащая свою речь изрядной долей словаря своей эпохи. Это может вызвать нарекания пуристов, упреки в засорении языка, рисовке и т. п. На деле же лексический материал, употребляемый Новиковым, есть современный эквивалент фольклора, и происходящее в его стихах есть по существу процесс освоения вышеупомянутых средств нашей изящной словесности новым языковым материалом."
"Лучшее, что читатель может сделать с этой книгой, это именно прочесть её от начала до конца."
Вопрос: много ли послесловий или предисловий написал Нобелевский лауреат Иосиф Бродский к книгам стихов современных поэтов? - сдаётся мне, что ничтожно мало, а это означает то, что читать стихи Дениса Новикова ОБЯЗАТЕЛЬНО, ведь теперь и он - классик современной русской поэзии.
Один из его московских приятелей-поэтов, написавший довольно-таки чернушные вос-
поминания о нём, всё же "наступил на горло собственной песне" и написал в самом конце:"Стихи его - замечательно грустные и переливчатые." "Против правды не попрёшь" - говорят на Руси.
Денис Новиков родился 14 апреля 1967 года в Москве, окончив школу поступил в Литературный институт им. Горького, работал в отделе поэзии журнала "Огонёк".
Участник поэтической группы «Альманах», возникшей в конце 1980-х годов. В группу вошли семеро эстетически разнородных, но объединенных многолетним дружеским общением поэтов: М. Айзенберг, С. Гандлевский, Т. Кибиров, В. Коваль, Д. Пригов и Л. Рубинштейн - нынче они (давно уже) классики современной поэзии.
Впервые стихи Дениса опубликовали в "Литературной России" в 1985 году, а в 1989 году вышла его первая книга стихов "Условные знаки."
Стихи его печатали самые известные и популярные "толстые журналы" - "Театральная жизнь", "Знамя", "Новый мир", "Арион" и другие.
Он выезжал из России в Англию, жил там несколько лет, вернулся, а потом, найдя в биографии своей бабушки еврейскую ветвь, уехал в Израиль; бросил писать стихи(как он сам говорил - "за пять лет я не написал ни строчки") и 31 декабря 2004 года умер от сердечного приступа, похоронен в городе Беэр-Шева.
В 2007 году в издательстве "Воймега" вышла его книга "Виза"(256 страниц) - в ней сказано, что это наиболее полное собрание стихов (мне довелось её купить через интернет-магазин в том же году), а в 2018 году то же издательство опубликовало книгу "Река-облака"(488 страниц, тираж по нынешним временам большой, - тысяча экземпляров).Однако, на сайте "Журнальный зал" уже было несколько публикаций стихов, предоставленных его вдовой, ранее не опубликованных.
Стихи, которые мне нравятся более других, я выбрал для этого эссе - не обессудьте, если у вас другой вкус. Читать, конечно, нужно все его стихи - благо, это не несколько томов, а одна более ли менее объёмная книга и я полагаю, что прочитав некоторые его стихи, вы это сделаете.
***
Москва бодала местом лобным,
играючи, не насовсем,
с учетом точным и подробным
педагогических систем.
Москва кормила до отвала
по пионерским лагерям,
с опекою не приставала,
и слово трудное ге-рон-
то-кра-тия — не знали, зрели,
росли, валяли дурака.
Пройдешься по сентябрьской прели —
глядишь, придумалась строка.
Непроизвольно, так, от сердца.
Но мир сердечный замутнен
на сутки даденного «ксерокса»
прикосновением времен.
Опережая на три года
всех неформалов ВКШ,
одну трагедию народа
постигла юная душа.
А нынче что же — руки в брюки
гуляю, блин, по сентябрю,
ловлю пронзительные звуки
и мысленно благодарю.
***
еще душе не в кайф на дембель
в гражданском смысле слова гибель
еще вчерне глотает стебель
и крепко держит будто ниппель
еще не больно в небо пальцем
играя с тяготеньем в прятки
сырой мансарды постояльцем
где под матрацем три тетрадки
предпочитаю быть покамест
по книгам числюсь что ж такого
что черный калий твой цианист
веревка белая пенькова
***
А мы, Георгия Иванова
ученики не первый класс,
с утра рубля искали рваного,
а он искал сердешных нас.
Ну, встретились. Теперь на Бронную.
Там, за стеклянными дверьми,
цитату выпали коронную,
сто грамм с достоинством прими.
Стаканчик бросовый, пластмассовый
не устоит пустым никак.
– Об Ариостовой и Тассовой
не надо дуру гнать, чувак.
О Тассовой и Ариостовой
преподавателю блесни.
Полжизни в Гомеле навёрстывай,
ложись на сессии костьми.
А мы – Георгия Иванова,
а мы – за Бога и царя
из лакированного наново
пластмассового стопаря.
…Когда же это было, Господи?
До Твоего явленья нам
на каждом постере и простыне
по всем углам и сторонам.
Ещё до бело-сине-красного,
ещё в зачётных книжках «уд»,
ещё до капитала частного.
– Не ври. Так долго не живут.
Довольно горечи и мелочи.
Созвучий плоских и чужих.
Мы не с Тверского – с Бронной неучи.
Не надо дуру гнать, мужик.
Открыть тебе секрет с отсрочкою
на кругосветный перелёт?
Мы проиграли с первой строчкою.
Там слов порядок был не тот.
***
Будь со мной до конца,
будь со мною до самого, крайнего.
И уже мертвеца,
всё равно, не бросай меня.
Положи меня спать
под сосной зелёной стилизованной.
Прикажи закопать
в этой только тобой не целованной.
Я кричу – подожди,
я остался без роду, без имени.
Одного не клади,
одного никогда не клади меня.
***
Всё сложнее, а эхо всё проще,
проще, будто бы сойка поёт,
отвечает, выводит из рощи,
это эхо, а эхо не врёт.
Что нам жизни и смерти чужие?
Не пора ли глаза утереть.
Что – Россия? Мы сами большие.
Нам самим предстоит умереть.
***
Не путём — так бульваром Страстным
прошагай, покури и припомни:
это было с тобой или с ним,
это кроны, а может быть, корни?
В отдаленье — разрушенный храм.
Отдаление — много ли это?
Кто ты, предок? Сиятельный хам.
Кто потомок? Не слышно ответа.
Параллель. Сто веков. Пара лет.
«Здесь сидел...» На скамейке отметка.
Наступаю в свой собственный след,
плоский след то потомка, то предка.
Не бульваром Страстным — так путём.
Нету разницы принципиальной.
Кто не знает, что будет потом, —
обладает великою тайной.
НАКАНУНЕ
Остов курицы на сковородке,
в кухне кафельный бродит сквозняк,
сводят руки погодные сводки
лучезарной программы «Маяк».
Завтра праздник, и праздничный завтрак,
и открытка в почтовом гнезде,
поздравления сверхкуртизанок —
отцветающих дикторш ЦТ.
Завтра (пусть и не круглая) дата,
а сегодня обычный денёк:
ни салюта с яйцом, ни салата,
и молчит телефонный звонок.
Проходи же скорее, минута,
до рубиновой цифры в году
семимильным шажком лилипута
и замри и застынь на посту!
ДЕВЯТЬ ДНЕЙ
Три копейки в синий купол,
государственный орёл
крутит штопор. Вспомнил ступор.
Я, наверное, обрёл
знанье важное для новых
поэтических удач,
так и просится «кленовых»
и рифмуется «не плачь».
Я могу пять суток кряду,
до скончания времён,
до упора, до упаду,
диссонансом, в унисон.
Это просто, очень просто,
выделяется строка
из лилового нароста,
наподобье червяка,
и кишмя кишит на белом
(саван, снег, больница, мел)
укорачиваясь телом
под классический размер:
помню папины закорки,
снизу мамины заколки,
тёплый праздник Первомай,
кого хочешь выбирай!
Выбирай Валерку салкой,
и недюжинную прыть
мы покажем вместе с Алкой,
разумеется за свалкой…
Дальше тошно говорить.
***
Да я знаю: в итоге останутся нищие духом
и по водам пойдут аки посуху за горизонт,
улыбаясь прощально футболам, газетам, пивнухам,
сознавая, что им не случайно от века везёт.
Параллельно под чёрной водой тоже двинутся толпы,
эти знали и раньше короткое слово «этап»,
их не держит вода, расписные тяжёлые торбы
увлекли их на дно, но не выбросить нажитый скарб.
***
М. Айзенбергу
Вот лежит человек, одинок,
поднимается к небу дымок
из его сигареты, набитой
чёрт-те чем и набитой на треть.
Если выпотрошить, растереть
на ладони — одною обидой
будет больше на этот режим,
и на критику с мест, и зажим
мусульман со своим газаватом…
Деньги вышли, а в доме галдёж,
а на видное место кладёшь —
не отыщешь за сутки, куда там.
Человек не обидчив, не зол.
Разве что огрызнётся «козёл»
на кого-нибудь, и полегчает
на душе, и уже примирён,
а мгновенье спустя — умилён
и души в этой жизни не чает.
Просигналит ночной чумовоз,
просандалит по коже мороз,
промелькнёт невменяемым Голлем.
Мы ещё повоюем, душа,
погружаясь во тьму, антраша
мы ещё грациозно отколем.
***
Часто пишется бог, а читается правильно — Бох.
Это правильно, это похоже на выдох и вдох.
Для такого-то сына, курящего ночь напролёт, —
всё точнее, нальёт себе чаю, на брюки прольёт.
Всё точнее к утру, к чёрту мнения учителей.
Вот и чёрт появился и стало дышать тяжелей.
Или это иной, от земного отличный состав,
или это то самое, чем угрожает Минздрав?..
***
Как подобие Божье подобию Божью,
как охваченный дрожью охваченной дрожью,
отдаю своё сердце взамен
твоего. Упадают оковы железны,
обращаются в бегство исчадия бездны,
фараонов кончается плен.
И как Божье подобие Божью подобью,
как охваченный скорбью охваченной скорбью,
возвращаю его из груди.
Ибо плен фараонов — отечество наше,
ибо наша молитва — молитва о чаше,
ибо нам не осилить пути.
***
Ты помнишь квартиру, по-нашему – флэт,
где женщиной стала герла?
Так вот, моя радость, теперь её нет,
она умерла, умерла.
Она отошла к утюгам-челнокам,
как в силу известных причин,
фамильные метры отходят к рукам
ворвавшихся в крепость мужчин.
Ты помнишь квартиру: прожектор луны,
и мы, как в Босфоре, плывём,
и мы уплываем из нашей страны
навек, по-собачьи, вдвоём?
Ещё мы увидим всех турок земли…
Ты помнишь ли ту простоту,
с какой потеряли и вновь навели
к приезду родных чистоту?
Когда-то мы были хозяева тут,
но всё нам казалось не то:
и май не любили за то, что он труд,
и мир уж не помню за что.
***
Пойдём дорогою короткой,
я знаю тут короткий путь,
за хлебом, куревом, за водкой.
За киселём. За чем-нибудь.
Пойдём, расскажем по дороге
друг другу жизнь свою: когда
о светлых ангелах подмоги,
а то – о демонах стыда.
На карнавале окарина
поёт и гибнет, ча-ча-ча,
не за понюшку кокаина
и не за чарку первача.
Поёт, прикованная цепью
к легкозаносчивой мечте,
горит расширенною степью
в широкосуженном зрачке.
Пойдём, нас не было в природе.
Какой по счёту на дворе
больного Ленина Володи
сон в лабрадоровом ларе?
Темна во омуте водица.
На Красной площади стена –
земля, по логике сновидца,
и вся от времени темна.
Пойдём дорогою короткой
за угасающим лучом,
интеллигентскою походкой
матросов конных развлечём.
***
ну при чём здесь завод винно-водочный
винно-водочный только предлог
это кровью и слизью чахоточной
русский жребий изгваздал порог
это русская женщина с тряпкою
необидное слово твердит
и на гвоздь с покосившейся шляпкою
осмотрительно коврик прибит
***
Одиночества личная тема,
я закрыл бы тебя наконец,
но одна существует проблема
с отделеньем козлов от овец.
Одиночества вечная палка,
два конца у тебя — одному
тишина и рыбалка, а балка,
а петля с табуреткой кому?
***
Это тоже пройдёт, но сначала проймёт,
но сперва обожжёт до кости,
много времени это у нас не займёт
между первым-последним «прости».
Это будет играть после нас, не простив,
но забыв и ногой растерев,
принимая придуманный нами мотив
за напев, погребальный напев.
***
Учись естественности фразы
у леса русского, братан,
пока тиран куёт указы.
Храни тебя твой Мандельштам.
Валы ревучи, грозны тучи,
и люди тоже таковы.
Но нет во всей вселенной круче,
чем царскосельские, братвы.
***
Июнь. Испарина и мрак.
Давно надумал сделать слепок
с дождя на память... Только как?
Сноровки нет, прием не крепок,
а мозг горяч и размягчен,
как воск свечи в разгаре бала,
он схож со спущенным мячом,
с пустою пачкою «Опала»,
что ливнем в Лету снесена...
Вот и верни потом обратно
дух, исчезающий в парадном,
пух, пролетевший вдоль окна.
***
Несут свои дары тропою канители
Верблюды и волхвы в барханах карамели,
Завета и звезды блистательный союз.
Се дерево сосна — как заменитель ели.
— Не бойся ничего. — А я и не боюсь.
Я пристально слежу, как птица у скамейки
По темечку январь, по зернышку клюет.
И в правилах игры составленной партейки
Имею я резон на три своих копейки:
Была бы кость цела, а мясо нарастет.
***
Черное небо стоит над Москвой,
тянется дым из трубы.
Мне ли, как фабрике полуживой,
плату просить за труды?
Сам себе жертвенник, сам себе жрец,
перлами речи родной
завороженный ныряльщик и жнец
плевел, посеянных мной,
я воскурю, воскурю фимиам,
я принесу-вознесу
жертву-хвалу, как валам, временам —
в море, как соснам — в лесу.
Залпы утиных и прочих охот
не повредят соловью.
Сам себе поп, сумасшедший приход
времени благословлю…
Это из детства прилив дурноты,
дяденек пьяных галдеж,
тетенек глупых расспросы — кем ты
станешь, когда подрастешь?
Дымом обратным из неба Москвы,
снегом на Крымском мосту,
влажным клубком табака и травы
стану, когда подрасту.
За ухом зверя из моря треплю,
зверь мой, кровиночка, век,
мнимою близостью хвастать люблю,
маленький я человек.
Дымом до ветхозаветных ноздрей,
новозаветных ушей
словом дойти, заостриться острей
смерти — при жизни умей.
***
Ресница твоя поплывет по реке
и с волосом вьюн,
и кровь заиграет в пожухлом венке,
и станешь ты юн.
И станешь ты гол, как сокол, как щегол,
как прутья и жердь,
как плотской любви откровенный глагол
идущих на смерть.
И станешь ты сух, как для детских ладош
кора старика,
и дважды в одну, как в рекламе, войдешь,
и стерпит река.
***
Не бойся ничего, ты Господом любим –
слова обращены к избраннику, но кто он?
Об этом без конца и спорят Бом и Бим
и третий их партнер, по внешности не клоун.
Не думай о плохом, ты Господом ведом,
но кто избранник, кто? Совсем забыв о третьем,
кричит полцирка – Бим! кричит полцирка – Бом!
Но здесь решать не им, не этим глупым детям.
(Это - моё любимое стихотворение).
31 декабря 2024 года исполнится 20 лет со дня смерти Дениса Новикова. Когда умирают молодые поэты и возвращаешься к их стихам, они воспринимаются совсем по-другому. Так было когда-то со стихами Пушкина, Лермонтова, Семёна Надсона, потом - Геннадия Шпаликова, Бориса Рыжего, Ники Турбиной и многих других, покинувших этот "лучший из миров" по своей воле или по воле обстоятельств.
Так произошло и со стихами Дениса Новикова - в них, зная его судьбу, многое видится как пророчество.
Андрей Вознесенский рассказывал, что в юности он много общался со своим кумиром Борисом Пастернаком, читал ему стихи, в которых постоянно блуждала тема смерти, что свойственно молодым поэтам. Мэтр сказал юноше:"Андрей! Поменьше пишите о смерти. Поэты часто накликивают на себя то, о чём пишут." Прав был, ой как прав!
Уверен, если вы ранее не читали стихи Дениса Новикова,- они вам понравились. Я многократно в разные годы их перечитывал и сделал это в очередной раз перед тем, как писать о нём. Вы легко их найдёте в Интернете - в нём выложены все его книги,
а их всего-то - четыре прижизненных и две посмертных. Читайте и перечитывайте. Завидую вам!
17.11.23