Как со страницы Ветхого завета
ещё невинна, но уже порочна,
она была лишь в смертный грех одета
и запах сада райского цветочный.
Ещё не нажила себе врагов,
уже прослыв коварной и бесстыжей.
И длинный список нравственных долгов
горел клеймом на лбу под чёлкой рыжей.
На локти оперевшись полулёжа,
смущенно складки простыни перебирая,
была она до странности похожа
на ангела, сбежавшего из рая.
Причмокивая, ела бутерброд,
позвякивая ложечкой в фарфоре,
кривя капризно полудетский рот
от колких крошек на диванном коленкоре.
Курила долго молча у окна,
прижавшись нежным розовым соском
к прохладе грубого портьерного сукна.
Ему она казалась мотыльком
приколотым иголкой под стекло,
среди таких же мотыльков в ряду четвёртом,
в коробке, где уютно и тепло,
быть обречённым среди мёртвых мёртвым.
И вдруг его почувствовав, поняв,
в одежду быстро, точно в кокон, завернувшись,
сказала тихо: - «Ты простишь меня».
И выпорхнула в ночь, не обернувшись.