Большая и малая родина в лирике Рубцова. Топос.
Поэта нет без чувства Родины. Николаю Рубцову, как никакому другому поэту после Блока и Есенина, была дана глубинная, непреходящая сопричастность Родине. Чаще всего он называл её Русь. В сборнике «Подорожники» он двадцать два раза именно так именует Родину. И в этом снова и снова сказывается вектор его поэзии, обращённый главным образом к «достославной старине». Десять раз звучит слово «Россия». Трижды они сходятся вместе, тем самым расширяя поэтическое пространство стихотворения, его историческую глубину.
Невольно оглядываешься на ближайших по времени поэтов: С. Куняева, И Шкляревского, А. Жигулина, Н. Тряпкина, В. Соколова, Г. Горбовского… Почему (я говорю – в целом) им было не дано такое товарищеское, дружеское обнимание России? Протягивание ей братской руки – как равному! Вот загадка величины поэта, равновеликости его Родине. Той мере доверия, когда Родина, Отчизна, Русь, Россия позволяют тебе пропеть себя, а поэт мощно ощущает в себе внутреннюю потребность (как долг) естественно, искренне обратиться к святым словам. Он чувствует скрытое, тайное обращение Родины так же примерно, как слышит пение незримого хора.
ЖИВОЙ диалог поэта и Родины. Он ведётся здесь и сейчас. Он равный. Обережная сила поэта и России взаимонаправлены. В одном случае поэт обращается к Родине за помощью («О Русь! Кого я здесь обидел?»), в другом – его слово охранительно, предупредительно («Россия, Русь! Храни себя, храни!»)
В сборнике «Подорожники» поэт более сорока раз (!) обращается к общероссийским просторам, к державным масштабам: «по всей России», «Россия, Русь – куда я ни взгляну…», «…по всей земле, по сёлам и столицам», «Широко по Руси машут птицам согласные руки», «…по холмам задремавшей Отчизны»… Эта обобщённость, обращённость к России всегда почти остро ощутима нами, если даже сама отчина и дедина никак не называется: «…перед всем старинным белым светом» (где «свет» и «Русь» звучат как контекстуальные синонимы); «Хочу запеть про горькую рябину или о чём-то русском вообще»; «Не порвать мне мучительной связи //С долгой осенью нашей земли…»… А «таинственное и милое» в стихотворении «Ночь на родине»? А «Звезда полей», доросшая в душе каждого из нас до символа Родины!
И ни тени фальши ни в одном касании святого, дорогого.
Невольно думаешь: какие таинственные механизмы питают неразрывное единство поэта и Родины и – что я ещё важнее для нас, читателей! – позволяют безусловно верить им! Я думаю, что это любовь и высочайшая степень чистоты этой любви.
Россия, Русь – куда я ни взгляну…
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шёпот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя…
И этой клятве веришь, и приобщаешься к этой невыразимой силе любви тоже – «до вечного покоя».
Родина поэта Николая Рубцова конкретизируется топонимически. Так она одомашнивается, утепляется: названием речек, сёл, деревень, святых мест, мест свиданий и встреч, расставаний… Так она становится ещё ближе каждому из нас. Выпестовывается единство общего и малого. Вплоть до безымянного хуторка, где живет добрый Филя, до мельничной запруды, где происходит объяснение с любимой, до, казалось бы, случайной беседки и тревожным, предгрозовым разговором с братом в ней…
Конечно, краеведами и архивистами многие топонимически безымянные стихотворения поэта разобраны по косточкам. Порой их находки углубляют наше восприятие стихотворения, добавляют в него новые краски, иногда имеют факт простой констатации. Однако любое выдающееся стихотворение всегда выше такой конкретики. И хорошо.
Так, легендарное стихотворение «Русский огонёк», конечно, значительно шире спасительного пристанища в доме Марии Ивановны Богдановой в ноябре 1963 года в Аникине Починке. Оно вобрало в себя, может, быть несколько подобных встреч. Оно сублимировало в себе и опыт русской классической поэзии, к примеру, Апухтинского «Огонька». Оно содержанием вылилось из конкретного случая силой поэтического обобщения, насытив шедевр многовековой историей России, прежде всего – трагическим опытом последней войны. Но всё это одновременно не отменяет чудотворного прикосновения к уникальному Музею одного стихотворения в деревне Аникин Починок. И первое, и второе постоянно взаимодействуют, лепя очередную чудесную мифологему.
Топос сборника «Подорожники» вбирает в себя десятки названий, имён, главным образом – Русского Севера: Вологда, Архангельск, Тотьма, Великий Устюг, Ферапонтово, Никола, Липин Бор, Сухона и Двина, Сиперово, Бобришный угор, Предтеча…
И опять же нужно сказать, что топонимы, связанные с Вологодчиной, имеют позолоту древности, сказочности. Но то же мы можем сказать и в явлениях «иногороднего»: московского Кремля, Катуни, Бии, сибирской деревни. Почти всегда обозначение топонима у Рубцова несёт шлейф культуры, оно облагорожено исторической памятью, нисходит в «достославную старину». Является вологодский пейзаж – ему откликается слово «древнерусский», весна на берегу сибирской Бии вызывает в памяти библейские строки, вьётся дорога от Тотьмы до Великого Устюга – мерещится вокруг «сказочная глушь», Липин Бор у озера Белое – «уютный, древний». В один ряд выстраиваются «древность», «глушь», «святость здешних мест», овеянные культурной памятью. Настоящий шедевр в этом ряду «Ферапонтово» - одно из любимейших мной стихотворений.
В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то божье в земной красоте.
И однажды возникло из грёзы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как берёзы,
Диво дивное в русской глуши!
И небесно-земной Дионисий,
Из соседних явившись земель,
Это дивное диво возвысил
До красы небывалой досель…
Неподвижно стояли деревья,
И ромашки белели во мгле,
И казалась мне эта деревня
Чем-то самым святым на земле…
Таким образом, топос в поэзии Николая Рубцова существует как единое целое: малое питает державное, державное мягко переходит в малое (местное, родное, близкое, понятное). При этом «уменьшаясь в размерах», оно как бы одновременно централизуется, возвышается – становится осью самого важного! Деревня видится местом, где «виднее природа и люди», истоком духовного взросления, «чем-то святым». Миром, где «русский дух в веках произошёл». Миром, подарившим России, Руси – Пушкина и Кольцова, Ферапонта и Дионисия, Блока и Есенина, Левитана и Тютчева.