(поэма-триптих)
Им чистой правды не видать лица
И слёзного не ведать покаяния.
Анна Ахматова
УВЕРТЮРА
Почему из паучьей стаи
Одного его проклинают,
Про других же стыдливо молчат –
Пауков, паучих, паучат?
Для чего из стаи паучьей
Выбираем – кто хуже, кто лучше?
Ибо в банке, где пауки, –
Все ровнёхонько велики!
Все пьют кровь и все души ловят,
Жизнь их теплится в нашей крови,
И горят над Москвой рубины
Всех загубленных душ невинных.
Нам гадать – где досель гнездятся
Кровопийцы и святотатцы,
Пока в доме, под половицей
Они будут у нас таиться.
Им считаться в бесовской славе –
Кто безжалостней и кровавей,
Ну, а нам не дождаться счастья
Пока звёзд-пауков не загасим.
ГЛАВА I. УЗНИК
I
Из угла в угол в Горках
Мечется ночью затворник…
Он, не зная пощады и страха,
Бросил Россию на плаху,
Но теперь мечты его прахом –
Всё вдруг рухнуло одним махом.
Раз напишет, второй и третий,
Но никто ему не ответит,
Письма, канув, падают в Лету,
На них нет и не будет ответа.
Но письма в Москву упорно
Снова пишет затворник.
ПИСЬМО ФЕЛИКСУ ДЗЕРЖИНСКОМУ
Феликс, какое мучение –
Я здесь как в заточении,
Меня запер без всяких причин
В Горках этот лукавый грузин.
Он собрал толпу докторов,
Уверяя, что я не здоров,
Даже самых известных светил
Из Европы ко мне пригласил…
Но они – идиоты, ей Богу,
И поставить диагноз не могут,
Занимаются ерундой
И твердят, что мне нужен покой.
Я здесь заперт под видом лечения,
А фактически – я в заключении,
Изолирован, как прокажённый…
Хочу в Кремль – мне строят препоны
И выдумывают причины,
Чтобы снова не дать машины.
К телефону – мол, связи нет…
Феликс, ведь это – бред!
Чуть не сто человек охраны,
Для чего мне эти бараны?
Не дают мне ступить ни шагу,
Мол, всё сделано мне ко благу.
В парке выделены дорожки,
По которым мне можно гулять!
День и ночь стерегут дотошно,
Чтобы я не рискнул убежать.
А друзья и соратники верные
Меня бросили, носа не кажут,
Их грузин не пускает, наверно,
Письма шлю – не ответят даже.
Как в могиле я здесь замурован.
Милый Феликс, прошу – помоги,
Я даю тебе честное слово,
Что вокруг меня – только враги!
Взял грузин этот много власти,
Всюду ставит своих людей…
Но он груб, он для нас опасен,
Заменить его надо скорей.
Предлагаю на должность генсека
Понадёжней найти человека…
Мой недуг – это только предлог,
Чтоб со мной он расправиться мог…
Горки – ссылка, точней – западня,
Он однажды отравит меня.
От людей я в отрыве живу,
Феликс, мне нужно в Москву!
Только б вырваться из западни!
Помоги и друзьям объясни:
Отдых в Горках уже затянулся,
Сделай так, чтобы я вернулся,
С твоей помощью вышел из тени.
Твой Владимир Ульянов (Ленин).
ЗАПИСКА ДЗЕРЖИНСКОГО
Феликс сделал к письму приписку:
«Полагаю, что мы без риска,
Подобрав пару лиц надёжных,
Навестить его в Горках можем,
Чтоб развеять его тревогу,
А гостям дать инструкции строго...
Можно также надёжным лицам
Разрешить в Москву дозвониться,
Мы их тоже предупредим,
Пусть они побеседуют с ним.
И, поскольку он рвётся в столицу,
Предлагаю в кремлёвской больнице
Хоть недолго его подержать,
А потом вернуть в Горки опять…»
II
Крик души в тот же день на столе
Оказался под вечер в Кремле.
Для хозяина кабинета
Разве новости жалоба эта?
Он с десяток таких прочёл,
И он бросил её на стол.
Разминая затёкшие ноги,
Молча встал и пошёл от стола,
Тень усталости и тревоги
На лице рябоватом легла.
Обойдя свой рабочий стол,
Он вплотную к окну подошёл
И увидел, что ночь на исходе,
Слышно как караулы разводят,
И, разрезав ночную тень,
Над Москвой занимается день.
– Феликс знает, что узник в Горках
Фактически – уже мёртвый.
Да, звучит это дико и жутко,
Только узник лишился рассудка,
Дни до срока его сочтены…
Как же быть? Он – глава страны!
Посему тайну страшную эту
Ни стране не поведать, ни свету,
И фигура стоит умолчания
Про диагноз его и страдания.
Что же Феликсу непонятно,
Отчего наш затворник спрятан?
Мне на меру такую добро
Дало тайно Политбюро.
А охране дан строгий приказ
Не спускать с него сутками глаз
И держать язык за зубами,
А не то… Ну, те знают сами…
Всей прислуге, любому медбрату
Объяснили достаточно внятно,
Что отныне в стране Советов
Тайны нет ужаснее этой.
Снова сделав к столу полшага,
Он придвинул к себе бумагу,
Написав на полях односложно:
Посещенье соратников – «можно»,
Телефонная связь – «ерунда»,
Перевод в Москву – «никогда»!
И, подумав, внизу приписал:
«Заменить в Горках весь персонал!»
Закурив у стола сигарету,
Он прошёлся в конец кабинета…
Повернув увидал на ковре
Лучик солнца… Уж день на дворе.
Постояв, он назад повернул,
Тяжело опустился на стул,
И, вздохнув, прошептал еле слышно:
– А наш узник всё пишет и пишет…
Эскулапы твердят: «Не жилец…».
Дело ясное – скоро конец…
Нужно, видимо, будет решить,
Как мы будем его хоронить,
Где вообще будет он погребён?
Может сделать ему пантеон?
Или склеп? Может быть мавзолей?
Ну, не как у обычных людей…
И, устало прикрывши глаза,
Словно вслух рассуждая, сказал:
– Вот природы зловещая шутка –
Вождь народов лишился рассудка!
Только чем я помочь ему в силах?
Он чуть-чуть улыбнулся уныло…
– Чем помочь? Ну, ему-то – едва ли…
И внизу расписался – «Сталин».
ГЛАВА 2. МУМАР
I
Образумиться поскорей бы
Молодому Бронштейну Лейбе
И послушать отца совет,
Но спешит он – времени нет.
Это старость умудрена бедами,
А молодость страха не ведает.
Кровь кипит, изнывают члены –
Вознестись надо всей вселенной,
Вот же она – удача
Перед самым носом маячит.
II
Наступи своей песне на горло,
Мексиканский изгнанник-затворник,
Не бывать тебе больше в Москве:
Ледорубом по голове –
Бац по темени и конец!
Говорил же тебе отец:
– Ты опасное дело затеял,
Революция – не для еврея!
Ну, а Лёва в ответ: «Папаша,
Власть в России давно уже наша,
Нынче мы хозяева этой
Благодатной шестой части света!»
А отец о своём и твёрдо:
– Жизнь, Лева, ломает гордых!
Возноситься высоко еврею
Не резон, будет падать больнее…
Пусть у них ты сделался первым,
Но отрёкся от нашей веры,
С ремеслом семейным расстался,
От фамилии отказался…
Мы – Бронштейны, что же чужое
Ты, сынок, себе имя присвоил?
Процедил, улыбаясь, Лёва:
– Нет, теперь будет жизнь новой!
Ведь горшки обжигают не Боги,
Целый мир нам постелен в ноги!
– Ну, а если, скажи мне, Лёва,
Те, что были, вернутся снова?
Но в ответ улыбнулся Лёва:
– Не вернутся, даю вам слово!
Мы для этого приняли меры –
Казаков извели, офицеров,
Мы без жалости ставили к стенке
Фабриканта, банкира, студента,
Генерала, купца, гимназиста,
Кулака, торгаша и курсистку,
Полицмейстера и монаха…
Часть из них убежала от страха –
Философы, интеллигенты,
Поэты, приват-доценты…
Мы собрали весь этот сброд
На один большой пароход,
И его ко дну не пустили,
Лишь бы в прессе потом не вопили.
Нет давно уже прежней России,
Мы её под корень скосили.
Можешь, папа, не волноваться –
Нынче некому возвращаться!
III
Сколько лет с тех пор миновало?
Той России и впрямь не стало.
Да, ты прав, Бронштейн, похоже…
Но и ты не вернёшься тоже
В лоно потерянной этой
Благодатной шестой части света!
Примечание:
Мумар – на иврите означает отступника от иудейской веры. Термин отступничество происходит от древнегреческого: ;;;;;;;;;, что означает «мятежный».
ГЛАВА 3. СЕМИНАРИСТ
I
Он в Москву её звал напрасно,
Но она оказалась настырной,
И над нею не было власти
У него – властелина полмира.
Звал давно, но она всякий раз:
– Не поеду! И весь тут сказ.
Да, пред ним трепетали другие,
И не только одна Россия,
А её он чуть-чуть боялся,
Ибо сыном так и остался.
Она сухо ему отвечала:
– Что в Москве я твоей потеряла?
Приживалкой мне быть неуместно…
Ты порадуй меня невесткой,
А то внуки растут без призора…
Он лишь молча внимал укорам.
– Лучше сам бы заехал в гости,
Пока я не легла на погосте…
Он не раз приезжал на Кавказ,
Только к ней не показывал глаз.
Тут приехал, дела все бросив…
Так и встретились – мать и Иосиф.
II
И она к нему с горьким укором:
– Как же ты торопился не скоро!
Мне осталось уже немного,
Скоро встречусь я, грешная, с Богом…
– Ну, вы, мама, туда не спешите…
Как в Тифлисе вам ваша обитель?
– Я привыкла ютиться скромно,
Для чего мне такие хоромы?
Был сапожником твой отец,
Для чего мне огромный дворец?
Не привыкла я, знаешь, к барству,
Моя жизнь – сплошные мытарства…
Я из тех, что потачек не ждут,
Чьим рукам день-деньской нет покоя,
Мой удел – подневольный труд,
Ломоть хлеба, да мужни побои.
Без отца я осталась рано,
Кто бы взял меня без приданного?
Но посватался твой отец,
И я тотчас пошла под венец.
Стала я женой Джугашвили,
Мы в любви и согласии жили…
Все твердили: «Кеке повезло,
У Бесо в руках ремесло!»
Я увидела зависть подруг –
Твой отец был завидный супруг.
Он мечтал, как и всякий грузин,
Что родится наследник – сын.
Джугашвили Екатерина
Родила ему первенца – сына!!!
Как от счастья он весь светился,
Он тогда в первый раз напился,
Он горланил и бил посуду,
Я сама не верила чуду…
Только счастье недолго длилось –
Наше солнышко закатилось…
Не жилец наш сынок оказался,
Год не минул, как он скончался.
Запил твой отец от тоски,
Стал он в ход пускать кулаки,
Будто я была вправду виной,
Что наш первенец прожил мало,
Я сама охладела душой,
А ему, знаешь, всё прощала.
Но когда Вседержитель прибрал
Точно так же к себе второго,
Тут он пить постоянно стал,
Громогласно роптать на Бога.
Я молилась и днём, и ночью
О бездетной доле своей…
Ты не знаешь, как тяжко, сыночек,
Хоронить двух подряд сыновей!
Ты родился больной и тщедушный,
Как тогда мы опять горевали!
Мне Бесо обронил: «Послушай,
Третий выживет тоже едва ли…».
Ах, как я над тобой дрожала,
Я молилась все дни и ночи…
Если выживет, я обещала,
То он буде священником, Отче!
Твой отец пил уже безбожно,
Бил меня и лез вон из кожи.
Он кричал: «Если я сапожник,
Будет сын мой сапожником тоже!»
Только я рассудила иначе –
Нет, Всевышнему сын предназначен!
В семинарии были утехой
Письма мне о твоих успехах,
Но с избытком испила горя,
Как позвали меня в консисторию
И сказали, что сын ваш Иосиф
Убежал, обучение бросив.
Ну, опомнится, думала, пылкий…
Только ты оказался в ссылке!
— Знаю, мама, вы трудно жили,
И меня, как могли, растили…
Но теперь, вы бы мне объяснили –
Вы зачем меня в детстве били?
– Ах, Сосо, ты – словно ребёнок!
На тебя я молилась с пелёнок,
А когда твой отец нас бросил,
Как жила я, чего ж не спросишь?
У господ я стирала и шила,
Чтоб тебе на учёбу хватило;
Чтобы ты был одет и обут,
На любой соглашалась труд.
Эх, Иосиф, побойся Бога!
Как же можно растить не строго?
Ты тогда бы совсем не учился
Или так, как отец твой, спился.
Ну, а бить? Да, порой бивала,
А теперь вот всё думаю: «Мало!»
Да, я часто суровой была,
Но рука моя что – тяжела?
Если била, то била за дело –
Приучить тебя к жизни хотела…
Знаешь, те, кого в детстве не бьют,
Сорняками обычно растут.
– Я мечтала, что будешь в Гори
Ты священником в нашем соборе.
Все в округе тогда говорили:
– Станет дьяконом сын Джугашвили!
А теперь храмы всюду закрыты,
И закрыл их мой сын знаменитый!
Языки утверждают злые,
Что ты главный безбожник России…
Тут Иосиф заулыбался:
– Что, беда, что в попы не подался?
Мне ли, мама, махать кадилом?
– Не о том я тебе говорила,
Ведь священники лечат души,
А ты храмы повсюду разрушил!
Людям ты не принёс достатка,
Посмотри, им живётся несладко…
Кто теперь их в невзгодах утешит?
Ты пред Богом, Иосиф, грешен!
Сам живёшь на широкую ногу,
Почему ты не молишься Богу?
III
– Объясни мне, Иосиф, ныне
Ты в каком пребываешь чине?
А то я разбираюсь не шибко…
Ну, а он, не скрывая улыбки,
Процедил: «Вы мудрёно спросили…
Если помните, царь был в России,
Вот, я – царь, а, точней говоря,
Самый главный, вроде царя».
Мать вздохнула и долго молчала,
Лоб наморщив, слова подбирала,
А потом – чуть слышно, со вздохом:
– Власть искать – это очень плохо…
Ведь не всякая власть – от Бога,
И беда, коли власти много…
Разве это тебе по силам?
Как бы ноша тебя не сломила…
Я жалею, Иосиф, о том,
Что мирского ты сделался пленником…
Что толку служить царём?
Лучше б ты стал священником!
Примечания:
Кеке – домашнее прозвище Екатерины Георгиевны Джугашвили (Геладзе) – матери И.В. Сталина.
Бесо – домашнее прозвище Виссариона Ивановича Джугашвили – отца И.В. Сталина.
Сосо – домашнее прозвище И.В. Сталина.
ЭПИЛОГ
Не на роду ли всякому написана
Всей его жизни предстоящая дорога,
Со всеми её вехами и числами –
От детской колыбели вплоть до гроба?
Мы что-нибудь решаем на земле
Иль по накатанной влачимся колее?
Нет, человек не в силах изменить
Судьбы Всевышним сотканную нить.
Нам только кажется, что мы её властители,
Что мы решаем что-то на земле,
Но символы значений столь стремительны,
Что сущностей не видим мы во мгле.
Мы на различных уровнях реальности –
Интерпретаций, смыслов и легенд,
Наш путь познанья – производное ментальности
И изначально заданный контент.
Связь между верхними и нижними мирами –
Закона соответствия итог:
Решает Тот, кто властвует над нами
И кого люди называют – Бог!
Но худо, коль в душе горят зарницы
Взлелеянных гордынею амбиций,
Тут связи нет с божественным нимало,
И, вожжи наших судеб, взявши, дьявол,
Из цепких рук своих не выпустит вовек…
Что ты решаешь в жизни, человек?
То, что записано за нами на скрижалях,
Признайтесь честно, часто вы меняли?
Так точно и циркач-канатоходец
По проводу под куполом скользя,
Шаг сделать в сторону не может и не хочет,
Поскольку точно знает, что нельзя.
2019-2023