Фрагменты детства
Не знаю, какие воспоминания сохранились у тебя,сын, о детстве. Но воспитывая тебя, я всегда помнила о своём.
Я помню, что до класса шестого-седьмого меня преследовало тактильное ощущение во рту: как будто я что-то недавно посасывала. И это было хорошим воспоминанием, потому как при этом я чаще всего бессознательно улыбалась. Когда по школьной программе мы приступили к изучению творчества Льва Толстого, я, по сложившейся уже привычке, начала читать его дневники. И вдруг наткнулась на удивившую меня запись, где великий писатель утверждал, что помнит, как он сосал материнскую грудь. И тут меня осенило, что мои бессознательные иногда сосательно-глотательные движения – ни что иное, как память о том же самом. Только вот Лев Николаевич помнил об этом всю жизнь, а я с открытием для себя первого поцелуя, напрочь забыла, как это необыкновенное ощущение может тебя долго не покидать.
А ещё я помню куклу Катю: фарфоровая головка и матерчатые ручки-ножки. Она была мне – двухлетней– почти в половину роста. В памяти всплывает солнечный свет из окна, льющийся на Катю и меня в кроватке с сеткой. С нею я чувствовала себя защищённой. И, действительно, по рассказам мамы, с куклой Катей меня можно было оставлять одну смело на часа полтора-два. Я без устали с ней ворковала, а, бывало, и засыпала с нею в объятиях.
Моего четырёхлетнего на то время брата оставить даже на несколько минут одного было нельзя: мама привязывала его шалью к своей спине или садила в большую перевёрнутую табуретку в пределах своей видимости. Он был невообразимый шалун и шкода.
Память вырывает солнечный жаркий летний день. Мне уже шёл пятый год, а братцу, стало-быть, седьмой. Мы с мамой сидим на крылечке. Мама чем-то встревожена, я играю с Катей. Вдруг хлопает калитка, в которую стремительно входит папа и, глядя на маму, говорит:
– Сейчас явится!
Через некоторое время во двор с понурой головой заходит, еле передвигая ноги, мой братец. Он чем-то испачкан, за собой тянет, по-видимому очень тяжёлый, кусок чего-то бесформенного чёрного. Оказывается, это его курточка вся в гудроне. Мама строго спрашивает:
– Ты зачем тащишь этот кусок гудрона?
– Я боялся, что ты заругаешься, не принеси я домой новую курточку, что ты сегодня сшила.
Мама и папа громко хохочут. Их старший шалунишка на спор с ребятами постарше решил пробежаться по большому чану с гудроном, стоявшему у строящейся пекарни. Вес пацанёнка был небольшой, и поначалу верхняя загустевшая корка гудрона держала его шага два-три, а потом, естественно, не выдержала. Выбежавшие из строящегося здания строители успели выхватить нашего спорщика из чана и на его отчаянные крики вытащили и курточку, что перед «забегом» тот снял и повязал на талии.
Увидев, что гроза миновала, братец громким смехом присоединяется к хохочущим родителям. Я тоже смеюсь не понимая, какой серьёзной опасности избежал Алька.
Это случилось в этот же год, но уже зимой. Память не выдала причину моей на что-то обиды на маму, но я решила её наказать: пусть остаётся одна без меня, раз так она меня не любит. Но куда идти? И тут мне в помощь приходит братец:
– Собирайся, пойдём к дяде Грише!
Его добротный бревенчатый дом стоял в начале нашей большой длинной улицы, мы жили почти в самом конце её. Мама в этот год стала отпускать нас одних к ним в гости, потому что там жили наши двоюродные сестрёнки: одна – ровесница Альки, другая – младше меня на два года. Эту малышку мы, не сговариваясь, считали живым пупсом, с которым гораздо интересней играть, чем просто с куклой.
Выждав, когда мама уйдёт в магазин, мы быстренько одеваемся, брат кутает меня поверх плюшевого пальто в большую шаль: на улице мело. Ума не приложу, почему нас из односельчан никто не видел, ведь добирались мы по пустынной длинной улице не менее получаса: то ли виновато было предобеденное время, когда домохозяйки колдовали у плиты, то ли ненастная погода?
Старшая сестрёнка Лиля живо к сердцу приняла мою обиду и проводила меня в дальнюю спальню, приказав нести с собой и снятые мои валенки. Там, под высокой и пышной кроватью их родителей меня и спрятала. Там, на снятом пальто, шапке-шали и валенках мне предстояло пребывать свой побег. Чтобы младшая Валечка меня не выдала, её отвлекли от процедуры моего прятания, а затем братец, крикнув: «Вера, постой!» выскочил в сени, громко хлопнув дверью. Вернулся к себе домой он, по-видимому, ещё до прихода мамы, опять никем не замеченный. А я, ещё раз тихо поплакав, утомлённая дорогой и под мурлыканье хозяйской кошки, что калачиком свернулась под моим боком, сладко уснула. Проснулась я от громкого разговора тёти Али и дяди Гриши, что вернулись с работы. Те встретили моих родителей, уже начавших поиски исчезнувшего их младшего ребёнка. Ими были опрошены ближние и дальние соседи. Родители Лили спросили, не приходили ли к ним мы с братцем. Она сказала, что приходили, но ушли ещё до обеда. Валечка честно сказала, что «Велы нетю». Дядя Гриша сев на рабочий Газик, поехал к моим родителям, чтобы присоединиться к поискам уже по всему селу. По включённому свету в комнатах я уже догадалась, что наступил вечер. Мне отчаянно хотелось пописать и есть. Заходившая время от времени Лиля решила первую проблему, принеся Валин горшок. Малышка вертелась со своей мамой Алей на кухне, и я безбоязненно вылезла из-под кровати. Лиля, словно вспомнив, что забыла вынести этот горшок днём, спокойно вынесла его мимо тёти Али. А я опять забралась под кровать и приуныла. Но старшая сестрёнка не забыла о том, что я проголодалась и тайно принесла мне кусок хлеба с маслом, посыпанным сахаром. Каким необыкновенно вкусным он мне показался и как быстро я его проглотила. Но не успела я помечтать о кружке молока, как шумно вошёл в дом дядя Гриша, не переставая кого-то бранить. Он привёз Альку. По-видимому, сопоставив ответ Лили «были-ушли», дядя Гриша и мои родители допросили с пристрастием братца. Тот сознался.
И вот в спальне включили свет, и дядя потребовал моего появления под его грозные очи. Я помню, как горело моё лицо, когда я проходила мимо покрасневшей Лили (её тоже, думается, ждал домашний разбор полётов), тёти Али, что укоризненно качала головой и приговаривала: «Зачем, ну зачем вы это сделали?» Дядя отправил нас домой, сопроводив вдогонку: «Как пришли, так идите обратно». Дорога домой была бесконечна. Мы молча брели домой по тёмной улице, понимая, что за всеобщий переполох в селе нас ждало дома не просто наказание углом, но что-то необычно страшное: будет ли это исключение любимых и редких конфет, запретом хождения в гости к Лиле и Вале или что-то ещё, что могли придумать разгневанные родители.
Наказание, действительно, было страшным. Папа снял ремень и по очереди, впервые в жизни, отхлестал им сначала брата, а затем меня. С приспущенными штанами он посадил нас горящими попами на лавку в кухне, в которую беспрерывно заходили кто-то из соседей и даже с дальних улиц. Папа говорил о чём-то с ними, игнорируя нас своим взглядом. Мама молчала и тоже не смотрела в нашу сторону. Было очень стыдно за приспущенные штаны из-под платьица, многолюдное любопытство, за глупую мою обиду, что даже память не сохранит. Я заревела горько, навзрыд, вдруг осознав, как любят на самом деле нас родители, как они волновались за меня, что подняли на поиски всё село. Брат крепился, но и у него по щеке поползла крупная слеза. И вот тут мама кинулась к нам, обняла и тоже заплакала. Папа препроводил плачущую тройку в спальню и прервал визиты любопытствующих. Так втроём мы и уснули на родительской кровати, обнаружив утром папу скрюченным на брошенном на пол старом пальто, потому как на детских наших кроватях он не помещался. О нашем проступке в доме больше никогда не было сказано ни слова, как никогда в жизни больше не возникало желания уйти из него.
И вот ещё одно моё приключение того же года. Моя мамочка прекрасно не только вязала, но и шила. Помню этот розовый, с серебряной блёсткой креп-жоржет из которого мама сшила себе платье к празднику Первомая. Оно было прямого, приталенного фасона, с оборкой в складочку внизу, с красиво отделанной зубчиком горловины. У мамочки были чудесные чуть волнистые, длинные, чёрные волосы, которые она красиво укладывала в классическую причёску и в этом платье она, стройняшка, казалась мне артисткой кино. Примеряя свою обновку накануне праздника, она, довольная удачно сшитой вещицей, и видя мои восхищённые глазёнки, пообещала и мне сшить из оставшегося небольшого куска ткани платьице. В этот вечер я уснула под стрекотание швейной машинки. А утром меня ждало новый наряд, что висел на спинке стула. Материал-то тот же, да покрой простенький: составная спинка и внизу без чудесной оборочки в складочку и горловина без зубчика. Вот досада! Но мы принарядившись пошли всей семьёй на демонстрацию. В обед к нам пришли гости. Сосед дядя Вася после сытного обеда, что устраивался вскладчину, взялся за гармошку и полилась «Катюша», «Тёмная ночь», «Синий платочек», потом и мама взялась за гитару со своим романсовым репертуаром. Напевшись от души, взрослая компания пошла в пляс. И я решила, что под притопывание и громкие озорные частушки самое время мне решить весь день мучавшую меня проблему: сделать внизу моего платья отсутствующие складочки. Взяв ножницы, я под столом, скрытая скатертью, приступила к работе…на себе. Вы уже догадались, какие «складочки» я нарезала понизу платья? Вкривь и вкось, разной высоты разрезы давали иллюзию «оборки», но я была счастлива. Моё внезапное появление из-под стола в испорченном платье вызвало всеобщий смех и недоумение: «Почему ты это сделала?» допытывался папа. И только мама догадалась об истинной причине моего «новаторства»
– Если бы хватило ткани, я бы и тебе сделала понизу складочки, детка, – шепнула она мне на ушко, когда я ревела в спальне.
Из этого платья, обрезав «оборку», мама потом сделала блузочку, которую я не любила носить. Но, странное дело, этот случай не отбил мне охоты шить своим куклам, а затем, уже в 7 классе кроить и шить себе. Помню, моё платье заняло первое место на Ситцевом балу в нашей школе: с двойным подолом юбки солнце-клёш, рукавами «фонариком» и голубой отделкой в тон основной цветовой гамме ситца я была неотразима в свои 15 лет. А, вообще-то, кто из нас не был очарователен в свои отроческие годы?..
Мои родители: сибирячка мама и дальневосточник папа (хотя он родился в Воронежской области, но в раннем детстве вместе с семьёй переселенцев прибыл на Дальний Восток, считал этот благодатный край своей второй родиной) за свою совместную шестнадцатилетнюю семейную жизнь четырежды переезжали по маршруту Сибирь – Приморье.
Дальний Восток стал и нашей с братом малой родиной, но так, однако же, получилось, что с Сибирью будет связана наша с ним основная жизнь.
Но именно там, на Дальнем Востоке, зародилась и стала одной из главных семейных традиций – традиция совместных походов на рыбалку.
Папа был человеком бывалым, умеющим обращаться с оружием (за плечами была Высшая школа милиции и стаж в следственных органах). Вместе с двумя знакомыми охотниками он ходил даже добывать женьшень. Видели следы тигра, но обошлось без личной встречи с хозяином дальневосточной тайги.
Малых детей к охоте не приучишь, а вот к рыбалке – за милую душу.
Сколько себя помню, летом мы обязательно выходные проводили на берегу реки Лефу (транскрипция с китайского), берущей начало со склонов гор Прежевальского и впадающей в знаменитое озеро Ханка. Эта река была богата рыбой: тут и сом, щука, карась, краснопёрка, касатка, горбуша, змееголов, конёк, хариус, ленок. Расскажу немного о чисто дальневосточной рыбе, вкуснейшей и нежнейшей в приготовлении. Вот, к примеру, касатка, по-другому скрипун. Когда её снимаешь с крючка, она растопыривает свои колючие шипы и издаёт скрипучие звуки. Насколько помню, она пальцы поранить может и потому её разделкой и снятием с крючка всегда занимался папа. Змееголов только с виду опасный. На самом деле вся его опасность лишь в том, что он мастак выскользнуть из рук. Он и извивается, как змея. Как и касатка – змееголов бесчешуйный, но гораздо больших достигает размеров. Папа вылавливал экземпляры почти метровых размеров. Горбуша, конёк, ленок, хариус – виды лососёвых рыб и потому объяснять вам не надо какой царской ухой мы питались на берегу этой быстротекущей илистой реки на фоне вдалеке синеющих горных отрогов.
Когда сейчас мы с братом иногда вспоминаем своё дальневосточное детство, то
обязательно припомним и рыбалку всей семьёй, и на всю жизнь запомнившийся эпизод со змеёй.
Мы жили в бревенчатом доме с чудесной резной большой открытой верандой. В доме жили четыре учительских семьи. Дверь из большого тёмного общего коридора на эту веранду тяжело открывалась, потому как удерживала её огромная железная пружина. Взрослым это не доставляло больших неудобств, но учительским детям, что помладше, было тяжело её открывать снаружи. Я была самым младшим ребёнком из всех учительских детей. Мне шёл шестой год, а братец готовился в сентябре пойти в первый класс. Как сейчас помню жаркий майский день, когда это случилось. Брат давно уже выбежал на улицу играть в казаки-разбойники, а я замешкалась. Вот он уже с улицы под нашим окном кричит, чтоб немедленно выходила, потому как остальная ребятня переиначили планы играть, а решили пойти в поход на речку Горбатку ловить раков. Я со всех ног бросилась наружу, прикрыв дверь квартиры на лямку (тогда это было в порядке вещей и из домов никогда ничего не пропадало). С разбегу открыв тяжёлую дверь я пулей вылетела на веранду и…остолбенела. Ровно посередине её я увидела змею, что толстым кольцом лежала под майским солнцем. Она, вспугнутая моим шумным и неожиданным появлением, была очень встревожена. Из её поднятой воинственной головки выглядывал-убирался, выглядывал-убирался раздвоенный язычок. Она не мигая смотрела на меня и продолжала расправлять своё тело из клубка в вытянутую верёвку. Я тоже смотрела на неё не мигая, в голове пронеслась мысль, что я не смогу быстро открыть эту пресловутую дверь за моей спиной в дом. А путь на крыльцо веранды как раз был преграждён этой опасной красиво окрашенной змеёй и туда мне не успеть раньше неё. И тут подоспел Алька. Залетев на крыльцо и увидев, какая мне (да и ему) угрожает опасность, он стрелой спрыгнул и оббежал веранду с моей стороны. Я боковым зрением вижу, что он запрыгивает на ограждение веранды, ложится на него животом, протягивает руки ко мне, хватает за предплечья и кричит, чтоб я хваталась за него руками. Он успевает выдернуть меня за несколько секунд раньше, чем метнулась к нам змея. Подбежавшая ребячья ватага ищет палки, кто-то бежит за помощью в соседний дом завуча Завертяева. Он прибегает с кочергой и начинает операцию по обезвреживанию гадины. На непослушных ногах я ухожу домой через задний запасной выход.
Завуч-биолог опознал самую опасную ядовитую змею Дальнего Востока – щитомордник. Она, по-видимому давно облюбовала нашу веранду и жила под ней, прячась в высокой траве. Щитомордника убили. А вот мой страх перед змеями не убит до сих пор. Каждый раз, бывая в зоопарке, я захожу обязательно в террариум, чтобы попытаться преодолеть его. Но страх живуч.
Мой бесстрашный брат был бесстрашен во всём. Любые опасные авантюры были ему нипочём. Ему всегда хотелось преодолевать запреты.
Наш папа курил. Но никогда не курил дома, разве только зимой у открытой печной дверцы. Все знали, где лежат его папиросы «Казбек», на пачке которых летел на коне нарисованный всадник в бурке на фоне знаменитой горы. Алька, по-видимому, захотел приблизить своё взросление или хотя бы представить себя «папой». Однажды из пачки исчезла одна папироса. Папа заметил и допросил с пристрастием сына. Тот не сознался. От него не чувствовалось запаха никотина, и отец отступил. Но братец понял, что отца не проведёшь.
Дело было в тот же «год щитомордника». Алька уже учился в первом классе, стало быть, на дворе стояла многоцветная благодатная яркая дальневосточная осень. В школьном саду начали облетать листья с плодовых деревьев и кустарников. Дальние сопки полыхали всеми красками цветовой палитры художника: пихты, кедры, ели с монгольским дубом и корейской липой, жасмином, маньчжурским орехом, барбарисом и канадским клёном
отдавали им насыщенный сине-зелёный, жёлтый, багряный и благородно коричневые тона. Смотреть на горные цепи интересно во все времена, но дальневосточные сопки особенно прекрасны осенью.
Через некоторое время после случая с папиросой, Алька с двумя верными друзьями решили после уроков пойти на пикник на близлежащую сопку, что своей крутизной наползала на дальний угол школьного сада. Так как я до обеда сидела взаперти дома одна – в колхозный детский сад детей-не колхозников не брали, Алька был вынужден взять с собою и меня, потому как вернувшаяся бы через пару часов из школы мама обязательно бы отругала его за нарушение семейного порядка, который предполагал его надзор за младшей сестрёнкой в этот период.
Как я обрадовалась предстоящему походу! Каждый из Алькиных товарищей, и мы взяли из дома нехитрую снедь, бутылку молока или сладкого чая, куски хлеба, обсыпанные сахаром или намазанные маслом (мы тогда ещё не знали слова «бутерброд»), варёные яйца, спички, соль. У одного из пацанов был ножичек-складешок. Но самый неожиданный и опасный вклад внёс – вы уже, думаю, догадались? – мой братец.
Когда, утомлённые долгой ходьбой по пересечённой местности, мы нашли чудесное место для бивуака, где был построен шалаш, а в весёлом костерке испеклись картофелины, мы с жадностью набросились на еду. Наевшись до отвала мальчишки, о чём-то переговариваясь, стали играть с ножичком. Я залезла в шалаш и задремала. Очнулась я от наступившей тишины. Выглянув из шалаша, я увидела, как сосредоточенный мой братец крошит папину папиросу на три (а столько было мальчишек-участников похода) клочков газетной бумаги, где уже лежали горстки перетёртых опавших листьев. Получились три самодельные папироски. Я с ужасом наблюдала за их действиями: вот они прикурили от уголька в кострище и неумело затянулись. Я вскрикнула. А подскочивший от неожиданности братец, быстро очутился у шалаша и мигом сунул мне в рот свою самокрутку. Захлебнувшись от дыма, и кашля, я перепугалась окончательно. Алёшка, выдернул из моего рта свою самокрутку, и, рисуясь перед мальчишками, глубоко затянулся и, как они, согнулся в кашле. Не получилось у него, как и у других пацанов, в одночасье стать взрослым. Но приобщением к общему греху из меня он сделал невольного сообщника. Ну как после такого можно было признаться папе? Тогда я получила первый негативный опыт, как из наблюдателя нехорошего дела, так легко стать невольным его участником.
Да, мой брат был рад любым приключениям, а если их долго не случалось, организовывал сам. Мы уже снова вернулись в Сибирь. Жизнь в селе гораздо насыщенней жизни городских ребят. У сельских детей много обязанностей: здесь и нарвать травы телёнку, и покормить домашнюю птицу, и полить грядки в огороде. Но были и другие поручения, не менее важные по своей сути. Например, выбить мух. Тогда ещё каких-то аэрозолей не было в помине. В любом сельском доме обязательно была мухобойка. Мухобойкой орудовала я, а братец обязательно истреблял их шнуровой резинкой. И так это у него ловко получалось, по всему видать, сказывался опыт пользования рогаткой. Чтобы наша «трудовая» повинность казалась интересной, Алька вёл счёт «добыче». Залетевший и убитый овод считался «зубром», обыкновенная комнатная муха – «бараном», зеленоглазка – «серной», редкая пестокрылка –«козой», а пискун-комар считался «зайцем». Алькины трофеи всегда перевешивали мои и потому мне хотелось заниматься этим не совсем эстетичным делом, втайне мечтая ну хоть однажды победить братца в этой «охоте».
А ещё он изобрёл приличный метод отъёма конфет. Конфеты в шестидесятые годы были явлением не ежедневным, а покупались с маминой или папиной получки. Их честно поштучно делили на всех членов семьи и уже каждый распоряжался своей долей сам. Родители свои конфеты оставляли в верхнем шкафчике буфета и нам выделяли блюдца под них. Взять чужое строго запрещалось, но каждый мог сам угощать «своими» конфетами и кого-либо из членов семьи, и кого из своих друзей. У моего братца очень скоро блюдце пустело, а я конфеты никогда за один присест не съедала, любила угощать подружек. Родители часто давали нам «свои» конфетки за проявленное в домашних делах радение или, когда кто из нас прихварывал. Прихварывала чаще всего я и потому мне перепадало конфетного счастья чаще. Большого усердия в домашних делах Алька не проявлял и потому «бонусов» у него набегало немного. Братец нашёл способ, как бороться с такой «несправедливостью». Подойдёт, бывало, ко мне чуть оклемавшейся от приступа мигрени, и:
– Садись, прокачу! – подставляет с готовностью спину.
Я и рада. Сейчас начнётся родео: Алька будет взбрыкивать ногам, ржать, рвать «удила» и весело возить меня из комнаты в комнату на своей спине. В самый разгар веселья он внезапно останавливался и требовал «коня» подкормить. Самым лучшим кормом Савраске были конфеты. Но как только они заканчивались, заканчивалось и веселье: братцу срочно надо было читать книгу или бежать к приятелю по каким-то неотложным делам.
Братец мой был необыкновенным сластёной: варенье в вазочке никогда не застаивалось при его частых чаепитиях, обожал он и сгущёнку. Эта сладость считалась у нас в доме деликатесом. Во-первых, баночки открытой сгущёнки хватало на два семейных чаепития на четверых; во-вторых, она в пересчёте на дешёвые конфеты, стоила чуть дороже. Но если уж родители покупали в Называевске банки со сгущёнкой, то не менее десятка, в запас, доставая её для дорогих гостей, или на день рождения кого-то из членов семьи, или в честь праздника. И вот очередной праздник наступил, вкусно пообедав, папа торжественно несёт банку сгущёнки с нижней полки шифоньера, что стоит в дальней, холодной спальне. Мама неспешно разливает чай. Папа открывает банку и…что он видит? – сгущёнки в банке не хватает до привычного налива. Он в сердцах вскрикивает:
– Как умудрились на молокозаводе допустить недолив? Вот как с этим бороться? Банка вскрыта, кто поверит, что не сами попробовали, да и магазин в районном городке?..
– Да, ладно, Иван, – говорит мама, – давайте чай пить, а то остынет.
Мы с братцем притихли и заглядываем в банку, где сгущёнки и, правда, не хватает. Но её хватило поднять всеобщее настроение семьи, но только не папы. Всё-таки не зря он был в молодости оперуполномоченным. Он приносит оставшиеся семь банок и начинает сравнительный их анализ: в его руках вес ещё двух банках кажется немного меньше, чем остальных, они булькают, когда отец легонько их взбалтывает. Потом он идет за очками и возвращает назад за стол нашего Альку, который уже спешно покидал кухню. Тот шумит, что его заждались друзья. Папа внимательно осматривает верх и низ подозрительных банок и обнаруживает незаметные отверстия, похоже, что от иголки. Он поворачивается к Алёшке:
– Когда ты это придумал? Что, как в берлоге лапу медведь сосёт, так ты банки сосал?
Тот молчит.
– Сосунок!
И это обидное словцо хлещет братца сильнее ремня. Он безропотно идет в угол, низко наклонив голову, чтоб мы не увидели выступивших у него слёз.
Алька очень любил бои подушками, который мы устраивали в отсутствии дома родителей. Обычно они проходили в детской. Мы забирались на кровати, что стояли параллельно друг другу у противоположных стен комнаты на расстоянии где-то трёх метров. Наши кровати с панцирными сетками использовались как батуты и в прыжке было сложно попасть друг в друга. Чаще это удавалось Альке, но и я набирала опыта в метании подушкой по движущей цели. В воздухе уже обязательно летали пух и маленькие пёрышки, стоял визг и радостные крики в случае попадания в соперника.
В один из таких боёв пущенная Алькой подушка сильно ударила меня по голове так, что я в полёте затылком ударилась в картину, висевшую сзади на стене. Раньше практиковали картины и зеркала вешать с наклоном книзу на трёх гвоздиках. Картина соскочила с двух нижних и осталась висеть на верхнем гвозде. Оказывается, за ней папа хранил порох и пыжи в картонных упаковках. Пороховая упаковка и пыжи упали вниз на пол под кровать. Конечно же, часть пороха просыпалась в щели половой доски, и, верно, какая-то часть попала в кошачий лаз в подпол, что был под кроватью. Упаковка пыжей уцелела. Алька мигом оказался под моей кроватью собирать просыпавшийся порох, а я сверху наблюдала за его действиями в просвет меж стеной и кроватью. Собрав всё, что можно было собрать в упаковку, братец подклеил порванный её уголок, аккуратно повесил картину, как прежде, и положил туда папины охотничьи принадлежности. Мы быстро навели порядок в детской, но Алька принёс спички и произнёс:
– Заметаем следы! Подчистую убираем улики!
Я, было, сунулась за ним под кровать смотреть, как будут убираться улики, но братец приказал занять прежнее наблюдательное место. Как было интересно глядеть как под горящей спичкой весело – пух- пух-пух– взрывались оставшиеся крупинки пороха в половых щелях. Предполагаемый просыпавшийся в лаз порох братец решил удалить простым способом – бросив туда горящую спичку. Взрыв был – ппппуууухххх– и такой силы, что меня ветром сдуло с кровати! Я с ужасом увидела лежащее неподвижно под кроватью тело Альки и, заорав что-то нечленораздельное, стала тянуть его за ноги. От этого действия он пришёл в себя и уже самостоятельно вылез из-под кровати. Его брови, ресницы и чуб обгорели. В воздухе комнаты повис стойкий запах горелой шерсти, но он, взглянув на меня, мгновенно подскочил, схватил меня за руку и мигом притащил к кадушке с дождевой водой, что стояла под стоком у сеней. Я не ожидала такого внезапного купания и потому возмущённо развопилась. Но, оказывается, и моя чёлка была слегка опалена. Алька и сам нырнул с головой в кадушку с застоявшейся водой. Мы были квиты. Глядя друг на друга с мокрыми волосами, с которых стекала зелёная застоявшаяся дождевая вода, с обгорелыми бровями и ресницами, было так уморительно, что мы разом расхохотались и этим смехом убрали свой испуг, и отметили спасение. Потом мы проветрили комнату и весь дом, настежь открыв не просто форточки, а оконные рамы. Свежий воздух выветрил какой бы то даже намёк на запах горелого, а вымытые мною полы добавили свежести. Братец оставил меня дома одну, а сам убежал.
– Я к Кольке Фролову! – крикнул он, захлопывая калитку.
Пришедшие на обед мама с папой ничего необычного не заметили. Они похвалили меня за внеплановую уборку. А вечером, вернувшийся домой сын их тоже порадовал: он был острижен под полубокс отцом Кольки, как бы заодно с другом. Довольный папа сказал:
– Давно собирался подстричь тебя, а то отрастил лохмы, как леший. Молодец, что сам додумался!
Тем же летом родители купили лёгкий велосипед с дамской рамой. У нас уже был мужской велосипед на котором с удовольствием ездили все, кроме меня, члены семьи. Брат, в силу своего невысокого роста, ездил на нём под рамой. А я боялась даже пробовать, потому как удержать такую тяжёлую махину и при этом держать равновесие одиннадцатилетней пигалице, находясь изогнувшись снизу и сбоку от руля, было невыносимо тяжёлой задачей. Новый велосипед был восхитительным: светло-зелёного цвета, с блестящими на солнце рулём, звонком, колёсными спицами и багажником, удобными кожаными сиденьем и сумкой под нужные инструменты, он просто притягивал взгляд. Новенькие шины издавали какой-то необыкновенно машинный запах и потому создавалось ощущение, что это не просто велосипед, а, как папа выразился, «веломашина». Первым, конечно же, его опробовал Алька Он лихо накручивал круги на близлежащей за огородами поляной, а я так же лихо бегала за ним следом. Но вскоре я выдохлась и села на траву с восхищением глядя на ездока. Почувствовав мой взгляд, братец подкатывает ко мне, спрыгивает и велит садиться на седло. Я боюсь, отнекиваюсь и что-то бормочу о «в другой раз». Он с силой поднимает меня с земли, бросает мне руль и велит садиться.
– Я буду рядом держать за сиденье. Ты не бойся! – говорит Алька.
Я делаю первые неловкие прокруты педалями. Велосипед идёт неровно, сильно виляя на ходу. Братец толкает сзади седло и кричит, чтоб я набирала обороты. Я подчиняюсь, чувствуя его поддержку. Ветер свистит в ушах, разметывая волосы и подол моего ситцевого платья. Солнце вовсю играет в спицах, блестящем руле. И во мне тоже много солнечной радости. Восторг от происходящего переполняет меня, я кричу: «Здорово!» и ещё: «Только не отпускай меня, Алька!» «Не отпущу!» – кричит он в ответ. Я слышу, что он рядом, его дыхание за спиной и крепкая рука на седле сзади добавляют мне уверенности, и я набираю обороты – быстрее, быстрее, быстрее! Но вот, оглянувшись, я вижу, что брат мой просто бежит за велосипедом и даже не рядом, а в метрах двух и от испуга я резко соскакиваю на землю, но не падаю. Он мне объясняет, что меньше минуты он держал велосипед, и что я уже минут пять каталась самостоятельно.
– Твой страх у тебя в голове, – тут он стучит пальцем в мой лоб, – а бояться не надо, тем более, ты сама убедилась, что с такой рамой ты никогда не упадешь с велосипеда.
И я верю и ему. Наверное, впервые в жизни я поборола так быстро свой очередной страх. Самое главное, верить в себя и ощущать поддержку ближнего, тогда всё будет преодолимо.
Правда, другой страх – страх темноты – преследовал меня ещё очень долго: я до жути боялась заходить зимним вечером с улицы в сени и бежать эти три метра до входной двери в сам дом. Мне всё время казалось, что кто-то дышит мне в затылок, и потому я громко кричала: «Открывайте!» и кто-то из родных распахивал мне двери. Чаще всего это был мой брат.
С ним было интересно не только мне, не только его ровесникам, но и старшим ребятам. Его, тринадцати-четырнадцатилетнего пацана, охотно слушали и шестнадцати-семнадцатилетние парни, потому, что он был необыкновенный фантазёр. Так, играя зимой в войну в выстроенных «катакомбах» снежного городка и оговоренных заранее территорий близлежащих домов, Алька обязательно был «шпионом-диверсантом» или разведчиком. Найти его и обезвредить было очень сложной задачей. А вот, когда он был «командиром разведроты», мы в миг всей ордой в человек десять-двенадцать находили «врага». Пожалуй, таким же неуловимым и опасным противником в наших войнах был старший брат моей подружки Иры, шестнадцатилетний Вася Лобашов. Но был он старше Альки на три года и тоже маскировал свои «схроны» оружия очень умело.
Как ещё было здорово долгими зимними вечерами играть и в нашей детской в игры навылет: шахматы, шашки или «уголки». Популярна была и настольная игра «Колобок», где игроки своими фишками должны были, преодолев препятствия, дойти первыми до финиша. Играли мы и в лото, домино. Тогда же была популярна игра (не помню её название), смысл её был в том, чтобы стрелять шариком, попадая в лунки игрового поля с плюсовыми очками, а, если попадали в лунку с значением минус, то из суммы ваших очков отнималась обозначенное число, а то и сгорала набранная сумма, если попадал в лунку с нулем. Выигрывал тот из игроков, кто первым набирал тысячу очков. В нашей детской набивалось до десятка мальчишек и девчонок.
Родители никогда не запрещали нам шумные сборища дома. Наверное, они понимали, что не в каждой рабочей семье была такая домашняя игротека.
А ещё я с подружками в разных комнатах нашего дома играла в куклы. Дальняя спальня была Ригой, зал – Москвой, детская – Омском, от имени своих кукол мы даже писали куклам подружек письма. Моя кукла Дина жила в Риге. А в летнее время мы с кукольным табором «выезжали на море»: выбирали поудобнее местечко у озера за Тани Шевцовой огородом и там «варили» варенье из калачиков, сообща купались, оставив кукол «загорать» на мостках, рассказывали друг другу сказки. Именно здесь, на лету, я впервые стала сочинять сказки, перемешивая вычитанные сюжеты с добавлением своих, рождённых фантазией.
В шестом же классе были написаны и первые мои стихотворения. Маме в сентябре дали путёвку на курорт в Крым. Жила она в Ялте и каждые три-четыре дня посылала видовые открытки Крыма домой. Мне понравились крымские пейзажи с Аю-Дагом, розами и лавандой, морскими бухтами и адаларами, степными красотами Тавриды. Но покорил, конечно же, пионерский лагерь Артек, потому и появилось такое четверостишье:
Светит солнце, светит ясное
Над советскою страной.
Приезжайте дети разные
В наш Артек родной!
Ближе к Новому году учительница немецкого языка задала домашнее задание – перевести с немецкого языка на русский стихотворение и постараться сохранить поэтический строй, а не просто дословный перевод. Вот что у меня получилось:
В школе я хочу учиться,
И хочу я знать всегда
Почему летают птицы,
Почему горит звезда?
И в серебряной ракете
К звёздам полететь.
Всё хочу узнать на свете.
Всё хочу я посмотреть.
Учительница после этого задания сказала маме, что у меня есть литературные способности. Мне думается, что развила их во мне, сельской девчонке, не знающей никаких кружков и студий, сама обстановка родительского дома. Моя мама была учителем, но она никогда специально нас не учила чтению. Просто старший брат пошёл в первый класс, а я за ним сама учила буквы и закрепляла их знание во время своих одиночных сидений под замком, когда мама с Алькой были до обеда в школе, а папа в командировочных поездках. Брату было семь лет, а мне – пять, когда мы оба одновременно научились читать. Ему за успешное окончание первого класса подарили красивую подарочную коробку книжек-малышек «Сказки народов СССР» и мы их вперегонки читали. Помню, что мне очень полюбилась украинская сказка «Сливы за сор».
В нашей семье вообще любимым общим времяпровождением было громкое чтение книг. Обычно вслух читал папа, мама при этом рукодельничала, а я с братом внимательно слушали, готовые в любой момент дать отцу отдых, прочтя абзац или полглавы.
Той зимой на семейных громких чтениях отец открыл для нас романы Фенимора Купера. Братец с нетерпением ждал лета, чтобы затеять игру в «индейцев». Весной были сделаны луки и стрелы с наконечниками из консервных банок и перьев. Думаю, пострадавших хвостов домашней птицы при их изготовлении было немало. Научившись стрельбе из лука сначала по самодельной мишени, потом по пролетающим воронам и воробьям, индейскому «племени» захотелось большей добычи. А как это произошло, домашние узнали следующим образом. После обеда в один из июньских дней к нам домой прибежала возбуждённая уборщица сельсовета с срочным приказанием явиться родителям к председателю. Папа был на работе, а мама уже дома. На недоумённые её вопросы объяснить причину такого вызова, уборщица хранила молчание, лишь сказав, что, мол, там и узнаете.
Мамы не было часа два с лишним. Потом она пришла очень сердитой. Вскоре приплёлся братец. Никогда прежде я не видела нашего Альку таким понурым. Вечером всё разъяснилось. Оказывается, наши «индейцы» пошли охотиться на озеро, где плавали домашние утки и гуси. Мальчишки поранили одну утку и пару гусей. При разборе всех обстоятельств дела выяснилось, что наш Алька был «вождём племени» и всю вину он хотел взять на себя. Но родители всех «следопытов-индейцев» были наказаны денежными штрафами в пользу владельцев птицы. Стрелы и луки были конфискованы там же, в сельсовете.
Наши родители долго решали, каким способом направить неуёмную энергию их сына и решили, что лучшим способом является труд. Тогда ещё не было распространено летнее трудоустройство детей, когда те могут заработать какие-то деньги. В то время школьники отрабатывали практику на пришкольном участке бесплатно. Оставшиеся два с половиной месяца летних каникул мы отдыхали. Но папа как-то сумел договорился с заведующим конюшни, чтоб взяли в помощники нашего Альку дежурному конюху без всякой оплаты. Наверное, папа был бы рад и сам заплатить, лишь бы сын был при настоящем деле.
Средство оказалось стопроцентное. Брат с утра торопился сделать порученные ему домашние дела и стремглав убегал на конюшню. Его друзья прибегали к нему на работу и явно завидовали такой удаче вождя их племени. Через какое-то время брат на обед приехал на вороном коне Орлике. Орлик был красавцем, вся семья вышла полюбоваться его статью. Верно, Алькиной рукой его расчёсанная грива пышной волной лежала на длинной крутой шее, а хвост его почти касался земли и вздрагивал при каждом движении
Видя восторг взрослых, что их сыну уже доверили в пользование не просто рабочую клячу, Алька стал рассказывать о повадках этого коня, его предпочтениях. Услышав, что Орлик обожает не только горбушку хлеба, но и морковку, я кинулась к морковной грядке и вырвала морковь с самой большой ботвой. Действительно, конь благодарно принял этот дар с моих рук, нежно коснувшись ладони своими бархатными губами. Брат предложил мне сесть в седло. Я отнекиваюсь, но отец подсадил меня на коня. Как волшебно преобразится знакомый вид двора и огорода, если смотреть на них сверху! У меня захватило дух! Живое существо под тобою дышит, вздрагивает, перебирает ногами, а ты сидишь королевой и смотришь на всё сверху вниз. Сама собой выпрямляется спина, откидывается назад голова. Но тут Орлик наклоняет свою голову к земле, пытаясь у самых копыт попробовать зелёную траву. И королева, чуть не перелетев через луку седла вслед за наклоненной вниз конской шеей, с испугу кричит. Конь шарахается в сторону, но крепкой хваткой держит брат и подоспевший папа Орлика под уздцы.
С тех пор я люблю любоваться лошадьми только издали и ни при каких обстоятельствах не сяду в седло, потому как помню свой конфуз.
Тем летом брат ездил не только на Орлике, но даже на жеребце Лютом, правда в пределах конюшенной огороженной территории. А ещё он дважды ездил в ночное и мама собирала ему торбочку с едой, как настоящему работнику.
Когда я, став бабушкой, захотела однажды прокатить трёхлетнего внука на пони, но увидев в его глазах ужас, быстро отказалась от этой затеи, вспомнив свою даже не езду на лошади, а просто сидение на ней. Нет, в нашей породе всадником мог быть только мой брат.
После полюбившегося всей стране кинокартины «Вертикаль» с Владимиром Высоцким в главной роли, брат мой взял в руки мамину гитару и стал разучивать первые аккорды. Голос у него был приятный, звонкий (не зря был запевалой в школьном хоре), но он быстро научился подражать хрипотце всеобщего кумира. Были выучены все песни из этого кинофильма и не одним вечером они звучали в нашем доме, куда набивались наши друзья.
Вскоре Алька затеял игру в альпинистов. От чердака дома до отстоявшего в метрах десяти сарая, что был ниже уровня высоты дома, была протянута и укреплена под наклоном верёвка. Друзья брата вместе с ним по очереди преодолевали это расстояние, перебирая руками и закинутыми на верёвку ногами, горланя при этом «Парня в горы тяни, рискни». Зрелище было завораживающим. Не все так ловко и быстро могли проходить это расстояние, как наш Алька, но никто и не падал с подвешенной верёвки. Я долго просилась попробовать тоже такой восхитительный спуск, тем более в кинофильме альпинисткой была и девушка, но брат не брал меня, зная мой неспортивный характер. Тут явно было мало одного моего желания. И всё же однажды я его достала своим «И я хочу, и я!» Помог, верно, исполнению моего желания и тот факт, что в тот день во дворе было затишье для «альпинистов».
Алька вместе с закадычным другом Колькой, помогли мне подняться на крышу дома, где ещё с лестницы обвязали меня «страховочным поясом» (мамиными капроновыми чулками) вокруг верёвочного спуска, помогли закинуть мне ноги на него, приказав перебирать руками и ногами по верёвке. Однако,не надеясь на мои силёнки по преодолению такого расстояния, Алька с другом с силой толкнули подвешенную «альпинистку» вниз. Спуск был стремителен: руками-ногами перебирать не пришлось. В одно мгновение я оказалась у цели своего спуска, успев в самый последний миг не врезаться в сарай, ногами загасив столкновение. Руки горели очень долго, а краснота превратилась в несколько мозольных пузырей. Ступни ног были отбиты, и я дня три не могла ходить без боли во всех ста сорока (по-моему, столько) косточках стопы. Даже сейчас, подвернув ненароком ногу, боль в стопе мигом напомнит мне о боли моего давнего «альпинизма». Всех мечтателей восхождений хочу заверить, что быть альпинистом нелегко. Между понятиями быть, а не казаться, действительно, большая пропасть.
В нашем дворе помимо существовавшего уже турника, добавились 16-килограмовая гиря и гантели. Вскоре у нас появились и боксёрские перчатки. Занимались боксом ребята больше зимой. Летом было гораздо больше дел и развлечений: купания в озере, походы за грибами-ягодами, езда на велосипеде, лапта, футбол, «штандер».
Ребята всей округи постоянно табунились в нашем доме с моим заводилой-братцем в любое время года.
Его невозможно было не любить: весёлый, начитанный, лёгкий в общении, пусть невысокого роста, но пропорционально сложённый, физически крепкий, с необыкновенно голубыми – цвета апрельского неба – глазами, рельефными скулами и подбородком Алька чем-то неуловимо был похож на актёра Олега Видова, являвшего собою во всей красе мужскую харизму.
Но какими словами описать шарм нашего Альки? Хотя в то время и слова-то такого мы не знали.
Помню, он уже учился в восьмом классе и мне нередко приходилось передавать ему записочки от девчонок из других классов с их признаниями в симпатиях к Альке. Наверное, и у него возникали какие-то чувства, но со мной, его младшей сестрой, он никогда не делился, но с кем-то ведь хотелось.
В этот день, когда была мной принесена очередная записочка с признаниями, он хотел один на один с его верным товарищем Колей обсудить это. Но мешала я – неотступно следовавшая за братом. Понимание того, как они решили избавиться от меня в тот день, пришло позже, уже после внезапного озарения.
Как только Колька разделся в коридоре и шмыгнул в детскую (которую уже надо было называть мужской комнатой, т.к. я в свой протуберанский период стала спать с мамой в дальней холодной спальне, а отец переместился в детскую), я немедленно прилетела туда. Мальчишки переглянулись и предложили мне быть рефери их боксёрского поединка. Я возликовала и обрадовалась, что больше никого не было из его друзей, потому что эту роль исполнял обязательно кто-то из других мальчишек, мне же дозволялось лишь быть болельщиком. Для большей значимости, мне даже повесили на шею свисток. Начался первый тайм. Коля был выше Альки, а по силам соперником равным, но всё же это давало ему небольшие преимущества – длина рук была побольше Алешкиных. Так как я привыкла болеть за брата, то и своё судейство хотела использовать ему в помощь. Первым возмутился мой брат, когда я остановила бой, увидев сильный натиск его дружка:
– Это несправедливо! В таких случаях обычно кричат «Судью на мыло!» Ты поняла?
Я кивнула и решила быть беспристрастной, но не успела я свистнуть в свисток для продолжения их схватки, как они, переглянувшись, дружно набросились на меня, крича эти самые слова про судью и мыло и вытеснили меня из комнаты. Запершись изнутри на кочергу (каких-либо задвижек в комнатах не было в помине), они мне предложили подумать о моём поведении.
Я заплакала не столько от того, что они оба набросились на меня, а от того, что так бесславно закончилось первое и последнее в моей жизни судейство.
За закрытыми дверями шёл какой-то секретный разговор. И я поняла, что была я там просто лишней. И это тоже было обидно.
– Можно было просто попросить меня оставить вас одних! – кричала я под дверью.
Мне не ответили. Но с той поры, я всегда стучала в дверь комнаты брата, даже когда он был там один. Он тоже без стука не стал входить в нашу с мамой спальню.
На этом была поставлена точка в нашем общем солнечном детстве.
Взросление даёт понимание того, что и близким людям необходимо личное пространство и отдых друг от друга.
Имей в виду это, сын.