(предыдущая глава из романа «Купеческая вдова»
http://stihi.ru/2023/04/04/6784
«19. Избежал людских столичных треволнений»)
Картечь мятежным заводилам –
Для эпитафий первый вброс.
Но резвость чья сравнялась… с тылом?!
От смерти многим удалось
Спастись, стартуя в бегстве сразу,
Едва сказала пушка «фразу»,
В которой вместо слов – картечь.
От ядер жуток рокот – «речь»
Молчавших очень долго пушек
Была страшней всего на льду.
Ядро гудит, мол, всех найду,
На дно отправлю, как лягушек!
На льду плодились полыньи.
В них кто упрям, а кто ленив?!
. . .
Поручик Ржевский не сдавался
На милость совести своей:
При Бенкендорфе оставался
Он до утра, слёз и соплей
Не распускал по жертвам бунта.
Да, крови много, но как будто
Её бы меньше стать могло,
Возьми в ночь власть безмерно Зло!
Во тьме трёх тысяч оголтелых
И опьянённых бунтарей
При свете даже фонарей
Хватило бы в дурных затеях,
Чтоб наломать в столице дров…
Был откровенен Бенкендорф:
– Сюда сбежали батальоны,
По льду Невы был путь открыт.
Всю удаль враз утратив, оне
укрылись – всяк искал свой скит.
Тут тьма квартир, домов-имений.
Наш император, вне сомнений
В моём лице, назначил сыск.
Среди сбежавших пьяных вдрызг,
По разным сведениям, много.
Что рядовой, что офицер,
Коль не откроют, выбьем дверь.
Им, как и трезвым, всем дорога
Одна осталась – под арест.
И всяк несёт пускай свой крест!
«Весомей тлеющего торфа –
И ей нельзя дотла сгореть –
Честь Александра Бенкендорфа.
Враг будет мягче воска впредь,
Понявши в чём его утрата», –
Так рассудил наш император,
А я ему пообещал,
Что всем заблудшим дам леща,
А заговорщиков конкретных,
Которых знаю всех в лицо:
И безыдейных подлецов,
И пустомель и самых вредных –
К нему отправлю в кандалах! –
Взвыл Бенкендорф. – Мы все в делах…
Дела Господни всё едино,
Как нам ни тяжко от чудес,
Для смертных неисповедимы
И для судьбы имеют вес.
Всё впрок таким, как мы, солдатам.
Я год назад был комендантом
На этом острове. Экстаз!
Поручик Ржевский, вот мой сказ.
Мятеж – уже не катастрофа,
Но мрак последствий пред судьбой
Дано нам высветить с тобой, –
У Александра Бенкендорфа
За день осунулось лицо.
Вскользь генерал сказал с ленцой. –
Я на Васильевский вновь остров
Назначен в ночь как комендант, –
Взглянул на Ржевского он остро. –
Готов со мной? Впишу в мандат.
– Да, – молвил Ржевский. – Дело срочно? –
Кивнув начальнику заочно
И взяв бумагу, чтоб прочесть,
Ему отдал поручик честь. –
Вы – комендант? Сурова должность.
Чтоб возродилась тишь да гладь,
Готов во всём вам помогать…
Вдоль Академии художеств
Бескомпромиссный генерал,
Имевший планы до утра,
Шел во главе условной свиты.
Повсюду, вроде мёрзлых дров,
Покрыли снег тела убитых…
Остановился Бенкендорф:
Какой-то раненый в шинели
С ружьём валялся на панели:
Не увольнительный отгул
Имел старик. Во тьму шагнул
Поручик с факелом к живому
Ещё солдату – зол и хмур.
Бедняге водки и микстур
Сейчас бы влить! Одетый в форму
Гвардейца воин пролил кровь.
Увидел рану Бенкендорф.
– Не избежать ему острога.
Такие мне проели плешь…
Ты бунтовал, несчастный?! – строго
Спросил он. – Вышел на мятеж?!
– Не избежать мне Божьих дланий, –
Не удержавшись от рыданий,
Ответил воин. – Я солдат.
Закат мой жизненный… затрат
Уже не требует нисколько.
Принять я зов «курносой» рад,
Коль виноват у вас солдат,
Достойный пули иль осколка.
Мне приказали – я приказ
Обязан выполнить на раз!
– Ты прав, старик! Как ветерана
Отправлю в госпиталь тебя.
Твоя бессмысленная рана
Смертельной жертвой декабря
Тебя не сделала, надеюсь.
А я от слёз твоих согреюсь.
Тебя смерть вовсе не ужрёт.
Возьмите кто-нибудь ружьё.
Скорей бы в госпиталь солдата,
Да бережливей с ним в пути!..
Нам от последствий не уйти.
Запомни, Ржевский, эта дата
В России всё перевернёт:
Пойдём мы медленней вперёд…
(продолжение следует)