"Сирень из Сулонды" Александра Антипина и "Солнечный удар" Ивана Бунина.
Рассказ Александра Антипина «Сирень из Сулонды» начинается так:
«В Петров день в нашей деревне всегда отмечают съезжий праздник. Наварят браги, наготовят закусок и созывают гостей со всей округи. Так повелось исстари, а когда точно, не знает никто. Да и вызнать уже теперь не у кого».
«Солнечный удар» Ивана Бунина открывается следующим абзацем:
«После обеда вышли из ярко и горячо освещённой столовой на палубу и остановились у поручней. Она закрыла глаза, ладонью приложила руку к щеке, засмеялась простым прелестным смехом, – всё было прелестно в этой маленькой женщине…».
Кажется, чего тут близкого? Однако рассказ мезенского писателя сразу вызвал у меня в памяти именно эту новеллу Бунина. Как и вообще потянул за собой аромат бунинских рассказов с «лёгким дыханием» счастья… с терпким привкусом «памяти печальной».
Мимолётные летучие встречи… Влюблённости. У кого из нас нет этих странных ожогов, нет-нет, да и тревожащих наше сердце!
Из чего-то внешне скудного, нищего поначалу расцветают мир и любовь в «Сирени из Сулонды». Студенты, тоскующие по родине, с дешёвым портвейном, луком и чёрным хлебом. Общага с унылым видом из окна: «каменные коробки зданий», «обшарпанные крыши гаражей», «лес телевизионных антенн». Тесно и в купе поезда, куда «на посошок» попадает наш герой, провожающий друга Ваську: «…мне счастливо и беззаботно казалось, что я спешу открывать новые города и страны, о которых я ничего не знал и в которых ни разу не был».
Забубенные головушки…
Ночь, пришедшая с ней тишина, тихий заговор старухи - молитва в помощь «крашеной девице»: у той болит голова: «Протещала кровь от коры и древа, и также от Христова тела. Кто эту молитву прочитает на утренней заре и на вечерней заре, того Господь избавит от муки вечной…». Что-то меняется вокруг. Истончается тяжёлое и вещное. Мир вокруг заполняется живыми звуками и картинами. Просыпается душа: «…в вагон врывался свежий прохладный ветер, и так хотелось на минуту остановиться, чтобы пожить незнакомой жизнью, искупаться в реке, или просто посидеть с мужиками у деревенского магазина». Поэтическое, чистое возобладало в сердце героя. Пейзаж за окном рождает высокие чувства и мысли: «Изредка, правда, нет-нет, да и мелькало среди неоглядного зелёного моря светлое пятнышко. Это выглядывала из-за деревьев какая-нибудь позаброшенная старая церковь, чаще всего без креста, а то и вовсе без главки. Церковка за окном мгновенно уносилась в прошлое, но мне почему-то думалось о будущем, и верилось в душе, что наступит время, придут сюда добрые русские люди и вновь, как прежде, она заблестит над лесом маленьким золотым огоньком». Другими глазами смотрит он цветущим весенним утром и на «крашеную девицу», поражаясь тому, что вчера её не заметил, что совсем не знает её.
Легкость и беззаботность поначалу живёт и в поручике, герое рассказа
«Солнечный удар», пока он не расстаётся с таинственной незнакомкой, имени которой он даже не знает…
«Сердце поручика вдруг сжалось такой нежностью, что поручик поспешил закурить и несколько раз прошёлся взад и вперёд по комнате».
То же чувство нежности рождается и в сердце героя А. Антипина. Он любуется спящей девушкой, пытается угадать её имя, укрывает её, спящую и озябшую, своим плащом. Как вспыхнуло за окном вагона весеннее утро, так его свет и обретение героем способности видеть, слышать, чувствовать преображают девушку:
«Нежное её лицо в утреннем свете кажется мне необыкновенно красивым. Левая щека, на которой она спит, розовая, а правая – бледная, и только на кончике маленькой ушной раковины краснеет драгоценная капелька. И чем дольше смотрю я на девушку, тем отчётливее замечаю, как рождается во мне какое-то светлое и непонятное чувство»…
Что-то роднит Наташу из рассказа А. Антипина с бунинскими героинями, ускользающими от нашего понимания, трагичными и трогательными, красивыми и таинственными, стихийными, вольными и одновременно доверчивыми, обжигающими нас и – беззащитными, хрупкими перед жизнью и людьми… Героини «Чистого понедельника», «Лёгкого дыхания», «Солнечного удара»…
Вот и Наташа, работающая в школе, рассказывает в опустевшем тихом купе про своего жениха: «А на свадьбе я от него сбежала. Села на лошадь и прямо в фате и белом платье ускакала к реке, на старую мельницу, где мы с ним раньше встречались».
И в том и другом рассказе героев сопровождает красота открывающихся пейзажей. В рассказе нашего земляка они ясны, отчётливы, внятны, у Бунина – зыбки, сладко-мучительны: «Тёмная летняя заря потухала далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно отражаясь в реке, ещё кое-где светившейся дрожащей рябью вдали под ней, под этой зарёй, и плыли и плыли назад огни, рассеянные в темноте вокруг». А «лесное озеро с жёлтыми цветами кувшинок по берегам и одинокой лодкой» ближе нашим современникам с их большей открытостью, сердечностью, даже исповедальностью. Простой мезенский парень оказывается в чём-то крепче, сильнее сбитого с толку, растерявшегося поручика. На одной из остановок он спрыгивает в подножки и рвёт Наташе огромный букет сирени, едва успевая «взгромоздиться на ступеньку» уходящего поезда… Вагон наполняется «горьковатым и резким запахом сирени», начинается дождь, грохот колёс сливается с голосом Наташи, которого не слышно из-за дождя и ветра. Герои прощаются, но в рассказе нет той силы «солнечного удара», которым поражён поручик Бунина, с его почти отчаянием, глубоким одиночеством, с «бесконечным днём, с этими воспоминаниями, с этой неразрешимой мукой, в этом богом забытом городишке над той самой сияющей Волгой, по которой унёс её этот розовый пароход!» Поручик чувствует себя «постаревшим на десять лет».
Не так в рассказе «Сирень из Сулонды». Память светла. Она не преходит, но она не отдаёт горечью, отчаянием: «Помню ещё легкое прикосновение её волос, запах сирени и серые бесконечно дорогие глаза, которые уже не забыть мне больше никогда, никогда до последних дней».
А как будет помниться безымянному поручику «особенный, заповедный город», где осталась она – со своим мужем и дочкой, трёхлетней девочкой? Болью, ужасом, отчаянием? Мы не знаем. И заплатит ли она за «затмение»? Кажется мне, что нет:
«Смущена ли она была? Нет, очень немного. По-прежнему была проста, весела и – очень рассудительна.
– Нет, нет, милый, – сказала она в ответ на его просьбу ехать дальше вместе, – нет, вы должны остаться до следующего парохода. Если поедем вместе, всё будет испорчено. Мне это будет очень неприятно. Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли обо мне подумать. Никогда ничего даже похожего на то, что случилось, со мной не было, да и не будет больше. На меня точно затмение нашло… Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара…».
Герой словно приговаривается: «…вы могли обо мне подумать». Совсем другое из уст Наташи:
– Можно… я тебя поцелую?
– Не надо, – она тревожно вскинула на меня глаза, иначе всё пропадёт, исчезнет. Ты это понимаешь?
Сохранившаяся чистота отношений Наташи и героя открывают и финал рассказа – без боли, чувства вины:
«С тех пор прошло уже много лет, но о судьбе Наташи до сих пор ничего не знаю. Только иногда летом, когда еду по знакомой железной дороге, я выскакиваю в Сулонде и рву на память сирень. Дома букет постоит ещё несколько дней, потревожит сердце, а потом завянет и осыплется лиловым светом на подоконник».
Как тут ещё и не аукнуться финалам повестей «Ася» Тургенева и «Олеся» Куприна с их горькими талисманами…