3-1-21
Отказом Петя недовольный,
Стал словно горем он убит,
Там, у себя, вдруг стало больно,
Он как бы в деле — паразит.
Когда ж пришёл он молчаливый
И мрачный на вечерний чай,
Почти больной и столь тоскливый,
Увидев за столом «весь рай»;
Он принял твёрдое решение,
Идти с сей просьбою к царю;
( С народом как бы для сближения,
Царь прибыл в вотчину свою).
Одевшись, в праздничном наряде,
И, не сказавши никому,
Тайком и только дела ради,
Пошёл в народную толпу;
Искать с царём интимной встречи,
Он даже приготовил речь,
В стремленье к встрече был беспечен,
Не смог он даже разглядеть.
Толпа росла, всё прибывая,
Он был зажат уже толпой,
Не видно ни конца, ни края,
Его несло людской волной.
Он думал, царь пройдёт с ним рядом,
К нему свободно подойдёт,
Но всё назвать бы можно адом,
Он проклинал весь свой поход.
Царь шёл по устланной дорожке,
Покрытой красным полотном,
В собор Успенский «нёс он ножки»,
В молельный главный церкви дом.
Но вдруг, нежданно, страшной силы
Удар ему вонзился в бок,
Чуть не доведший до могилы,
Но спас его счастливый рок.
Он сразу потерял сознанье,
Всё помутилось вдруг в глазах,
Когда ж вернулось пониманье,
Рука лежала на плечах.
Дьячок держал его под мышку,
Другой — отталкивал толпу,
Сознание, что света вспышка,
Вновь возвращалося к нему.
Он вывел бледного подростка
К Царь-пушке как бы на простор,
Уже людей собралась горстка,
На Петю обращая взор.
Теперь «с высот сей Царской пушки»,
Надежда встречи возросла,
Но Петя «бросил все игрушки»,
Он понял, встреча не прошла.
Ему бы лишь его увидеть,
Считать счастливым вновь себя,
Себя тем самым не обидеть,
Государя уже любя.
Он также восхищён монархом,
Как был тогда его же брат,
Считал большим себе подарком,
Увидеть, и стал тем и рад.
Невольно жертвовал он жизнью,
Чтоб лицезреть вблизи царя,
Он будет помнить и до тризны,
На встречу он пошёл не зря.
В соборе завершён молебен,
За весь приезд государя,
Он свитой не остался беден,
Царя во всём благодаря.
За то Воззвание к народу,
Что с Турцией заклю;чен мир,
За ту с французами невзгоду,
За наш победный, славный пир.
Вдруг стала слышной с набережной
Стрельба из пушек, как салют,
Толпу подобно бури снежной
Вновь охватил восторга зуд.
К реке все двинулись стеною,
Хотел примкнуть и Петя вновь,
Замкнуть всё шествие собою,
Но пушка — словно Петин кров.
Дьяк удержал стремленье Пети,
Могло всё повториться вновь,
Потуги не нужны все эти,
Могла пролиться даже кровь.
Пришло обеденное время,
Царь возвратился во дворец,
Но Петя «не покинул стремя»,
Он ждал, какой же в том конец.
Толпа немного поредела,
Гурьбою встала под балкон,
И Петя не оставил дело,
Он как бы стал заворожён.
Но как всегда случалось, ждали,
Царь всё же вышел на балкон,
(Чтоб большей не было печали),
Бисквит в руке покоил он.
«Ура, отец наш!» — раздавался
Толпы неугомонный крик,
Кусок бисквита оторвался,
Земли коснувшись у ног их.
Мужик, стоявший ближе, рядом,
Успел схватить на зависть всем,
Царь понял, что не только взглядом,
Поднять народный может гнев.
Гнев супротив врага, француза,
Но и любовь к нему, царю:
«А дай-ка я ещё для вкуса,
Ещё бисквитов подарю».
Начал разбрасывать бисквиты,
На радость всей честной толпе,
Они теперь с царём, как слиты,
За ним пойдут они везде.
Успел схватить и Петя тоже,
И бесконечно стал он рад,
— Нет, — молвил он себе: «Негоже,
Я должен победить сей ад».
Домой вернувшись, Петя твёрдо
Родителям так объявил,
Ученье всё пошлёт он к чёрту,
И в полк себя он «пригвоздил».
А, ежели его не пустят,
Он непременно убежит:
— Вы не должны топтать мне чувства;
Он честью графа дорожит.
На день другой Илья Андреич,
Хотя и сдавшись, не совсем,
Решил, что это всё не мелочь,
Решать поехал ряд проблем.
3-1-22
На третий день после; прибытия
В Престольную государя,
(А для Москвы было; событие,
Москва всегда была своя).
Дворянское должно собрание
Собраться в Слободском дворце,
И государя в ожидание
Предстали все чины в лице.
Дворяне были все в мундирах,
Покроя разных всех эпох,
Кто был когда-то в командирах,
Отныне — и здоровьем плох.
Всех возрастов, чинов различных,
От самых важных, до безличных,
Сословий разных из людей,
В одеждах модных, необычных,
С подобием — что смотр зверей.
По залу плыл гул разговоров,
И мало кто уже сидел,
Когда ж окинуть весь сбор взором,
Движеньем весь народ пыхтел.
И Пьер — в дворянском, но неловком
Мундире, узком для него,
На всех смотрел он сытым волком,
Не мог понять он одного.
Столь представительное вече
Ему напомнило о том,
С Французской революцьей «встречу»,
Его «студенческий тот дом».
Общественный союз с народом,
«Общественный сей договор»,
В Воззвание в таком же роде,
Для совещанья разговор.
Его всё убеждало в этом,
И дало повод для причин,
Так думать, ждать с его приездом,
Как важный для страны почин.
Прочитан Манифест собранию,
И, вызвавший у всех восторг,
Как оказать приём, внимание,
Дать бал в честь, как ответный долг.
Зал как бы сколотился в группы,
Где обсуждался манифест,
Вертелись мнений целы клубы,
Вращался мнений целый текст.
Спор был, какую помощь лучше
Им оказать стране в войне,
Иль ополченьем или — круче,
Набор вернее — во главе…
Главком иметь бы должен опыт,
И, если сравнивать числом,
Уменьем находить те тропы,
И побеждать врага умом.
Ростов был восхищён сей речью,
Готов был высказаться Пьер,
Но «перебит» другой «картечью»,
Пьер рот раскрыть и не успел.
Сенатор с умным и сердитым
И видом, недовольным всем,
С лицом беззубым и небритым,
По поводу сих спорных тем:
— Я думаю, — сказал сенатор:
— Мы призваны не обсуждать,
Как молвил предо мной оратор,
А дать ответ, что можем дать.
На то воззвание к народу,
Чем удостоил государь,
А как, к какому войска роду,
Он сам решит — на то и царь.
Нашёл исход Пьер к оправданию,
За узость спорных всех причин,
Но даже глубже к пониманию
Всех скрытых в помощи «пружин».
— Я полагаю, что дворянство,
Весь, одобряя манифест,
Своё, являя постоянство,
Свершит не только этот жест:
Пополнить войско мужиками,
Для пушек — мясо, как всегда,
А обсудить и между нами,
Уже настала в том пора;
Те меры, что мы в состояние,
Чем можем мы ещё помочь,
Нам также важно понимание,
Снабдить чем армию — не прочь.
Ежели б знали сколько нужно,
И что ещё нужно стране,
Мы все подтянемся натужно,
Стоять не будем в стороне.
Нам для того необходимо,
Узнать всё положенье дел,
Мы все желанием палимы,
Убрать с пути любой пробел.
Не дали мысль докончить Пьеру:
— Мы — не военный здесь совет,
Как армия, каких размеров,
Не должен царь нам дать ответ.
Войска в движенье постоянно,
Соо;бразно шагам врага,
И сколько в ней штыков — накладно,
И эта тайна — суть строга.
— Не время рассуждать об этом, —
Другой уже включился спор:
— Поможем всем, своим всем светом,
Дадим достойный мы отпор!
За ним — другие, в том же духе,
Лишь выразить патриотизм,
Подать свой голос лишь для слуха,
Среди таких, как он же лиц.
Пьер возразить не мог и слова,
Весь рассудительный порыв,
Тонул в речах уже другого,
И разлетался, как тот взрыв.
И каждый новый в том оратор,
Мгновенно обрастал толпой,
Как неизбежный в деле фактор,
Ведя всю группу за собой.
Пьер в этой вспышке одобренья,
Напыщенных доверьем слов,
Не мог подбросить, к сожаленью,
В костёр для спора нужных дров.
Его особое в том мнение,
Позволило считать «врагом»,
Лишь поднимало настроение,
В речах врагу нести разгром.
Врагом его не в смысли речи,
А после праздных всех речей,
Его же мысли, как картечью,
Лишь рассыпались средь людей.
Пьер оказался как бы нужным,
Поднятья духа для толпы,
Как тот предмет, что стал им чуждым,
Как вредной среди них молвы.
И даже Глинка, как издатель,
(Он «Русский вестник» основал),
Как добросовестный старатель,
Он яркую столь мысль подал:
— Ад должен отражаться адом,
Ребёнка как-то видел он,
При блеске молний всех, каскадом,
Он улыбался, слыша гром.
Но мы не будем тем ребёнком… -
— Да, да! — гремела вся толпа,
И звук, как гром, летел так звонко,
Как будто не имея дна.
Толпа всё придвигалась ближе
К тому почётному столу,
За ним — и всех чинами выше,
И, одобряя всю хвалу;
Седые, в лентах, все в мундирах,
Вельможи, им — по семь(де)сят лет,
Как от дворянства командиры,
И, как дворянства весь букет;
Сидели на огромных стульях,
В них спинки были высоки,
Толпа давила эти «улья»,
Не утихали слов «броски»:
Звучала также в них готовность,
И изощрённее, чем та,
Что до него гласила гордость,
И что навеяла война.
И Пьер старался оправдаться,
Пытался всех перекричать:
— Мы лучше будем в том стараться,
Что будем знать, чем помогать.
Но средь толпы и были люди,
Кто знал всё положенье дел,
Биенье в грудь, пустые звуки,
Их мыслям преграждал удел.
Удел — серьёзность понимания,
Всех сил французов — наш пробел,
Вплоть до Москвы, её сжигания,
Хотя и с горем покидания,
Такой предсказывал удел.
Как раз крик раздался; об этом,
Со стороны другой стола,
— Москва, как клин, горящим светом,
Победу купит нам она!»