Темно-зелёный угол, кресло,
дезабилье.
Отдёрну занавеску
в небытие.
Тягучий тихий сумрак
и воронье,
здесь ни одна секунда
не пропадёт,
а только лишь упрочит
течение тьмы
в отсутствии приливов
и кутерьмы.
Так, что же взять с собою
из лучших дней?
Окажется, что строчки
чуть-чуть длинней,
чуть-чуть приятней пауз
и тишины,
и кофе варит мама,
и все полны
той глупой безмятежной
длинною дня,
не знаем, что отрежет
от вас меня;
и я пройду по краю,
и пропаду.
И стану ждать свиданий;
не скоро; жду.
***
Так, что же взять с собою? Каждый рад
подумать о скучнейшем путешествии,
скучнейшем - в смысле песенок орфейских,
скучнейшем - в смысле слова «навсегда».
Я знаю, что не моцартовский смех,
уж лучше Баха, с ним не заскучаешь,
арпеджио до неба возвышают,
а фуги растормаживают всех.
И даже у ленивого коня
подковы из булыжника случайно
исторгнут искры этих слов печальных;
стихами назовут, без них нельзя.
Немного есть задумок внесезонных:
в пустыне есть заветное местечко,
где дремлет в ожидании бесконечном
прекрасный сфинкс; глядит за горизонт.
По мне, так ждёт он группу из бродяг
во фраках, белых бабочках, при струнных,
что занесут смычки в сиянии лунном
и вдарят здесь какой-нибудь пустяк.
И улыбнётся сфинкс, и подмигнёт им,
мол, стоило потратить столько лет
на жизнь без музыки; но вот начнётся
у пирамид, у лап, у края света.
Я тронусь в путь, напомнив про прибой,
про ветра свист, разорванный синкопой
и пену с волн, и мягкие осколки,
на камне позабытые водой.
Все шло к тому: любимых три лица
поверх немногих памятных пожитков
в рюкзак простой успею положить я,
чтобы под пальцами, на ощупь, до конца.