Юрий Полуэктов. «В логове коронавируса». (Отрывок из романа). Издательство Ридеро. Ссылка на полную публикацию: https://ridero.ru/books/v_logove_koronavirusa/.
Вторник просыпался больным и хмурым. Сергей лежал в осевшей за ночь лодке, с закрытыми глазами, не в силах приподнять голову, и думал: «Зачем вообще этот день является миру? Зачем, не проспавшись, пробуждается сегодняшнее солнце? Как хорошо бы сейчас оказаться сразу в среде, когда тело переработает чудовищную вчерашнюю дозу горячительного, явно избыточную и разрушительную». Открыл глаза, полежал некоторое время с удивлением через накомарник разглядывая носки на руках. Финала вечера он не помнил, но было понятно, что ночевать на свежем воздухе его уговорил Олег, который частенько так ночевал на лодке, он же, заботливый, спас сон братца от комариных посягательств.
Суррогатный совковый спирт требовал влаги – пить, пить… Единственным спасителем, способным хотя бы частью отпустить вчерашние грехи, был чай. Олег чувствовал себя несравненно лучше. Он уже доел прохладный сладковатый студень вечерней ухи, собрал палатку, подкачал лодку, уложил свои вещи, приготовил завтрак и ждал, когда брательник начнёт приходить в себя. Олег наперёд знал, что тот с похмелья будет только гасить жажду. Одинокий бутерброд извёлся в ожидании начала завтрака, и Сергей заставил себя перебраться к клеёночке, жадно припал к зелёной своей кружке. Чёрный кипяток как мог правил душевные и физические раны несовершенного человеческого организма. Седьмой день творения представлялся болезному не самым удачным среди прочих. Даже заботливая тополиная сень над их рыбацким лагерем, казалось, была полна похмельным раскаянием и смятением.
Олег сочувственно посматривал на брата, аккуратно откусывал от традиционной бутербродной «шаланды», уменьшая каждый раз её водоизмещение на один колбасный кругляк. Хорошее настроение вызывало потребность говорить. И неважно, что Сергей отмалчивался, собеседник ему особенно-то и не требовался:
– Проснулся сегодня, подошёл к кострищу, оно тёплое, доверчивое… вспоминает наши вечерние разговоры, пахнет вчерашним настроением. А ты замечал, какой тяжёлый, смрадный, угарный запах у пожарища? Неважно, что сгорело: сено, дом, тайга, пепелище пахнет трагедией.
– Замечал. У нас в стройотряде сгорела столовая. Запах был невыносимый и настроение отвратное… ну, как у меня сейчас. И на кой ляд мы вчера всю водку выжрали?..
– Знаешь, я когда-то прочитал в одной книжке, как древние римляне растягивали удовольствие от своих пышных и очень аппетитных трапез, – Олег говорил неторопливо, не без удовольствия пережёвывая пищу. В интонации проскальзывали нотки превосходства бывалого над неопытным молодым товарищем. – Чтобы не тратить время на переваривание уже употреблённого, совали два пальца в рот и освобождали желудок… интересный, знаешь, метод. Я, когда чувствую, что перебираю, применяю его. Выкидываю выпитое, и можно продолжать, как будто почти не пил.
Сергей от неожиданности едва не поперхнулся кипятком. Олег продолжал что-то ещё рассказывать на темы древних и современных кулинарных ухищрений, но Сергей его уже не слушал. Братья выпивали далеко не ежедневно – по праздникам и заслуживающим того случаям. В застолье не то, чтобы соревновались в питие горькой, но пили всегда на равных, не пасуя перед количеством. Олег был устойчивее к зелью и всегда перепивал младшего, который, ко всему в придачу, с бодуна сильно мучился головой.
Прозвучавшее откровение потрясло бедного Серёгу. Чугунные чушки, гулко катавшиеся в голове, задвигались громче. Между чушками, словно огненные струйки в набиравшем температуру мартене, потекли медленные элегические раздумья: «Вот мерзавчик, я-то думал, что он пиво-водочный гигант, которого никто не может перепить, а он оказался примитивным алкогольным шулером. Это надо же такое придумать, Марк-Антоний хренов. Как приспособился! А в молодости, помнится, с великими мучениями рюмку водяры в себя запихивал». Озвучивать наползшее в гудевшую голову не было сил, звук собственного голоса резонировал в черепе, грозя разрушить фиброзные соединения костей.
Бросив вёсла, братья сплавлялись по неторопливой воде. Приморённые жарой берега с любопытством взирали на необычную эскадру и неохотно отставали от лодок. Режим того дня попал в зависимость от состояния младшего брата. Немилосердное солнце высушивало, коробило мозги и желудок. Каждые два часа по знаку Сергея причаливали, поднимались на берег, разводили костёр, и три индийских слона из продовольственного набора, выданного на заводе к первомайским праздникам и припрятанных для рыбалки, на короткое время вливали жизнь в будто истлевающее его тело. Запасы чая таяли с каждой остановкой, магазинные полки в прибрежных селениях были пусты, там и грузинский мусорный чай был в редкость, но братья бездумно, как накануне водку, транжирили заварку.
Всё это со смехом и взаимными подначками вспоминалось на четвёртые сутки великого сплава. Вернувшееся ощущение здоровья вызывало ликование. Городской стресс отошел, по жилам вместе с кровью потекла безотчётная радость существования. Навстречу лодкам над истомлённой Уральской поймой медленно плыл необъятный синий небосвод, заселённый ослепительно белыми головами богов с пышными курчавыми бородами.
Ближе к вечеру опрятным невысоким мысочком обозначилась последняя ночная стоянка. Ночь была знаменательна ещё и тем, что по плану путешествия предстояло наблюдать полное лунное затмение. Солнечные помнились ещё с детства, братья наблюдали их сквозь самодельные, закопчённые на керосинке стёклышки; а все лунные проиграли в соперничестве с бездонным молодым сном.
Но сегодня, чтобы не спать, решили накидать по берегу донок. За живцами вышли на перекат. Задиристый поток щекотно закручивался вокруг колен, срывался по течению хохочущими водоворотцами. Пескари азартно покусывали пальцы ног, возмущавшие мелкую донную гальку. Клёв был весёлый, и через полчаса пескарница оказалась полна необыкновенно крупных, усатых, похожих на змеёнышей пескарей. Последний свет влачился на запад, когда поставили все закидушки.
Ветер утих, а с ним будто приостановился Урал. Холодные звёзды стекали по зеркальному ложу в Каспийское море. Костёр потрескивал, наговаривал жёлтые успокоительные речи. Братья в расслабленных позах лежали около огня, потягивая заваренный листовой сбор. Единые усилия мяты, душицы, чабреца, и ежевичного листа добавляли уюта, обжитости их берега, да и всего этого мира. И само собой, без слов понималось, что сама эта жизнь и есть счастье. Из таких мгновений и складывается к старости устойчивое убеждение: «раньше было лучше…» Небо сделалось почти чистым, только иногда на безукоризненный полнолунный диск наплывали небольшие перистые облака и их рыхлые, как будто нерешительные формы мягко подсвечивались отражённым светом спокойного ожидания.
Начало затмения обозначилось тем, что большая серебряная монета луны постепенно деформировалась, превращаясь в эллипс, затем тревожная земная тень стала внедряться в выпуклое тело, придавая ему форму почки. Редкое мерцание светлячков в сгущающейся тополиной тени придавало приключению почти мистический смысл.
Когда над головами нарисовался классический новогодний серп, и захотелось уже поместить на его приступочку весёлого чёртика, беспечно свесившего к уральской воде мохнатые копытца и хвост, на берегу, как школьный звонок к переменке, длинно заверещал колокольчик. Братья сорвались с места и ринулись к воде. Так было заведено всегда, наградой за резвость было право вытащить первую пойманную рыбу. Победителем у снасти оказался Олег. Сергей остался в советчиках:
– Не рви, сидит уже.
– Знаю, – Олег аккуратно подсёк и начал понемногу выбирать леску. Большая рыба замедленно, но мощно моталась на леске, пыталась уйти в глубину. Когда удавалось подтянуть её наверх, билась, как бес перед иконой, словно стремясь развернуть реку вспять. Нестойкий свет ущербной луны отражался в сердитых бурунах, исторгавшихся из чёрной речной глади. Фонарик остался у костра, и кто там метелит безвинную воду, было неясно. Сердце взбивало кровь не менее яростно, до какого-то пьянящего коктейля. Леска была толстая, но пока рыба не на берегу, она ничья. Наконец Олег подтянул приуставшего противника на мелководье. Почуяв берег, рыба сделала ещё несколько прощальных кульбитов, и Сергей, зайдя в воду позади рыбы, нашёл ее наощупь, мыльно скользкую, зажал между ног и подхватил двумя руками под жабры. Тащить по мелководью на одной леске такую тяжёлую добычу – им оказался сом – мужики не рискнули.
Забота о рыбацких трофеях всегда лежала на Сергее. Отрезав кусок нейлонового корда, он просунул один конец через жабры в соминую пасть и связал с основой, а второй конец кукана запутал в гнилых зубах прибрежной коряги – недавнего дерева, вычеркнутого из лесной жизни многоводной весной. Потом пустил сома в вялую затонную воду, гарантирующую тому жизнь до самого отъезда в город.
Над головой оставался узенький серпик. Наконец, сакральное око смежилось, сомкнулось. Воздух словно перестал быть прозрачным, а луна, закрытая земной тенью, снова превратилась в правильный тёмный, едва светящийся по контуру, круг, внутри которого мерещилось огненное чрево загадочной планеты.
– Вот оно, истинное лицо дочери Земли! – Олег замер, приподняв подбородок и будто вытянувшись своим и без того немалым телом. – Тёмное, какое и есть.
– Нет, это выглянул провидящий глаз вселенной, не иначе. Чувствуешь, как изменилась ночь? Сейчас нужно бы быть спиритом. Жаль мы с тобой не владеем этой практикой. Вызвали бы на разговор дух Нострадамуса или, лучше, Вольфа Мессинга, он ближе к нашим реалиям, узнали бы, что ждёт нас во второй половине этой грёбаной жизни.
– Не такая уж она и грёбаная. Три дня назад мы оба объяснялись в любви всему сущему в лице крохотного пространства на берегу, таяли от умиления, забыв всю наличествующую грёбаность бытия…
– Ну да, после принятия на грудь двух пузырей такое вполне возможно, - хохотнул Сергей, – и всё же, я чувствую какое-то скрытое смятение вокруг. Кажется, и ветер присмирел, и деревья листочки поджали, как… как нашкодивший щенок уши. А всё-таки, вдруг – это начало изменений в самой нашей жизни? Падай к столу, давай-ка ещё по кружечке чайку жахнем. Представь себе, сидит с нами третьим Вольф Григорьевич, кстати, я простить себе не могу, что учась в Питере, не сходил на его концерт, и рассказывает, что же ждёт матушку Россию в будущем. Власть в кои веки полюбит свой народ, коммунисты порвут партбилеты, граждане перестанут шептаться по кухням, обсуждая пути государственного развития, можно будет высказываться свободно и публично. Люди будут озабочены не тем, где достать, а что выбрать из изобилия товаров и продуктов, спецмагазины умрут как пережиток развитого социализма, квартиры будут кооперативные по приемлемым ценам, а зарплаты такими, что не нужно будет занимать до получки, завидовать будем не состояниям, а талантам. Страна будет могучей, и уважать власть станем не для того, чтобы поиметь должность или повышение заработка, а по убеждению. Мне не нравится многое в теперешнем развитом социализме, мне здесь неуютно, но Родину я люблю. Для меня самого немного странно, но так очевидно бывает.
– Не забывай: раздвоение личности – это психическое расстройство.
– До этого не дожил, и дай бог, чтобы так было всегда. Просто мне кажется, что место, где ты пребываешь, которое ты называешь своей страной, всегда ассоциируется с властью там правящей. А Родина – это пространство, где живёт твоя душа, где ей легко и радостно.
– Из социализма прямиком в справедлизм. Ты что, не знаешь, что все утопические романы уже написаны и никому не интересны? А Родина и страна – это ж одно и то же.
– Когда же ещё помечтать о прекрасном, но недостижимом, как не во время лунного затмения? А насчёт Родины и страны… так у страны даже название может поменяться: была Российская империя, стал СССР, а Родина… она – Родина, по другому не скажешь. Вот была революция, потом гражданская война, белые красных, красные белых месили яростно и беспощадно. Случилась трагедия, страшная, и не только из-за количества пролитой крови, но и по своей нелепости. Брат против брата, отец против сына, будто одурманенные. А что им было делить? Победители ведь по сути ничего не выиграли. Только их главари получили власть. И сегодня Генсек – тот же абсолютный монарх, только не наследный, а выбранный узкой группой людей, захвативших власть. Рядовые стали жить только хуже. Страна разделилась на две половины. Но через двадцать лет, когда пришёл Гитлер, эти непримиримые части, а одна из них ненавидела большевиков и Сталина, сплотились вокруг лидера, потому что надо было Родину спасать. И так было всегда, разные прочие наполеоны на себе это прочувствовали. И так будет впредь, если Родина окажется в настоящей опасности. Обязательно найдётся новый Пожарский, вокруг которого соберутся все народы. Коллаборанты и прочая нечисть отсеются, воздух Родины только чище станет.
– Ладно, Нью-Мессинг, хватит фантазировать, пошли спать. Мне что-то, не хочется дожидаться конца спектакля.
Сом смирился. Потрогав по очереди шнур и почувствовав потяжку несвободного рыбьего тела, братья побрели спать – довольные и опустошённые одновременно. Укутываясь в спальник, Олег пошутил с комическим вздохом: «Без водочки затмение – одно недоразумение». Посмеялись, запомнилось. Благодаря пойманному в полнолуние сомёнку эта рыбалка вошла под номером один в список их избранных рыбацких историй, получив персональное название – «Лунное затмение».