(глава из романа «Купеческая вдова»)
Не осознав, что в доме кража,
Кто ж рад менять замки дверей?!
Но всё нелепо, кроме стражи...
Не спал, молясь, архиерей…
Сильны посты кругом и даже
Вдоль стен дворца и Эрмитажа –
Костры ночные егерей.
Столица дюжины морей,
На бунтаря, на шельмеца зла,
Ох, как задёргалась, ей-ей.
Она в ночи от фонарей
И сотен факелов мерцала.
Страна людей (не упырей)
От чехарды своих царей
И крови подлинно устала,
Людей давила, как курей,
И смертным голосом урчала.
Столица всех богатырей
(От кузнеца до адмирала)
Весь день тряслась и обмирала,
Чтоб с темнотой... предстать храбрей.
Где ж ты, знак Солнца скарабей?!
У Императора был список:
В нём круг мятежников немал,
Но довести сыск до ума,
Расширить – час арестов близок.
Маячат нищенства сума
и пресловутая тюрьма...
* * *
– Вы, Бенкендорф, мне друг сердешный.
Как оградить себя, семью
И трон от нечисти мятежной?
Какую гвардия свинью
Ещё подложит неизбежно?
Я на земле, а царь небесный
Спасёт Россию для меня,
Когда и сам упасть с коня
Себе я нынче не позволю.
Мой долг советует: карай! –
Был откровенен Николай. –
Страх позади и я не взвою
От безнадёжности былой.
Но бунт опасен глубиной.
Круг заговорщиков – тот остов,
Что даст бежавшим силой стать.
Не на Васильевский ли остров
Мне комендантом вас послать?
Вы этом деле – давний профи, –
Царь в адъютанте Бенкендорфе
Служаку-друга обретал
Всё больше с каждым днём. Среда
Насквозь опасная смертельно
Давала шансы в тёрках с ней
Увидеть истинных друзей.
– Почту за честь еженедельно
Обширный делать вам доклад.
И беглецов словить вам рад…
* * *
Отвратно было Бенкендорфу
При Ржевском память вслух листать:
– Поручик Розен к лимитрофу
Приравнен мною неспроста.
И агрессивно, и азартно
Весьма содействовал он знатно
Друзьям мятежным: на мосту,
Как злобный Цербер на посту,
Сам со своим финляндским взводом
Путь преградил двум ротам он.
Финляндский полу-батальон,
Благодаря баронским шкодам,
В итоге к нам не смог пройти.
Так чей был Розен побратим?
Он императорским приказом
В час трудный подло пренебрёг.
– Да я бы, не моргнув и глазом,
Не тратя время на упрёк,
Срубил башку тому барону! –
Воскликнул Ржевский. – За корону
Для Николая и родню
Его… я рьяно кровь пролью!
– Измена всех нас оскорбила…
– До пыла слёзного мне жаль
Лишь одураченных. Не шваль!
Солдат на льду реки побило,
Когда построил офицер
Их там под пушечный прицел!
Поручик Ржевский с генералом
Про утонувший вспомнил взвод:
– В такую прорубь хрен нырял он.
Разбит был ядрами там лёд.
– Что ж, лёд от смерти не плотина:
Нева немало поглотила…
Мне жаль солдат. Спрос разве с них? –
У генерала голос сник. –
Когда отрезать путь на остров
Хотел им целый эскадрон,
То на мосту с конями он
На гололёд нарвался остро:
Пока беспомощно скользил,
Всех беглецов уж след простыл…
– Меня штыком какой-то заяц,
Не тратя силы все на бег,
Колоть, при бегстве огрызаясь,
Пытался дважды, до прорех…
– Картечью, да и палашами
Бунтовщиков, ведь Бог-то с нами,
Мы раскатали под орех.
Стрелять в царя – безбожный грех,
Шатать Россию – аморально.
А нам, брат Ржевский, бить воров, –
Нахмурил брови Бенкендорф.
– Риск выходил у нас за край, но
Я с синяками жив-здоров
И Смерти не проспорил кров.
– Кровопролитие сакрально?
Жестокий враг спроворил кровь!
Тьма по-иному не играла.
Трёх тысяч вышедших стрелков, –
Поднялся палец генерала,
Поднял условное забрало
И ногтем в образ тьмы вмочил, –
Вполне хватило бы в ночи,
Чтоб на дыбы поднять столицу.
На всех, кто начал бы погром,
Кто вёл разбой бы за углом,
Я впрок составил бы таблицу.
Я – Бенкендорф. Пусть не пророк,
Но знал, друг Ржевский, в чём наш Рок…
«Московский полк и гренадёры,
А с ними Флотский экипаж
Влились в мятеж не ради ссоры
С царём; вошли в безумный раж
Их недоумки командиры.
Сброд козлоногие сатиры
И те б пасли вне катастроф! –
С досадой горькой Бенкендорф
Анализировал день бунта. –
На сколь поручики глупы,
Чтоб подставлять под ядра лбы!
Всё против логики, как будто
Дождаться страшно на дому,
А не на площади в дыму,
Ареста в собственной постели.
Сейчас-то прячутся, поди,
Держа себя в здоровом теле,
Чтоб вновь на гибель не пойти!
А мы на всех закинем невод!
И на Васильевском теперь вот
С облавой езжу до утра.
Финляндцев рота на «ура»
Пошла за мной, как именная,
Разоружать бунтовщиков,
Вязать их без обиняков.
Вся, за собой провинность зная,
Вся рота вышла на правёж.
Им ложь в мозги уж не вотрёшь»!
В столице бунт подняли в лени,
Но град – бассейн для трёх «китов» –
Мятежных трёх подразделений…
Что к ночи вспомнил Бенкендорф,
Ведя зачистку от бежавших
Квартала острова? Фронт «наших»,
Забрав мятежников в кольцо,
Для уговоров слал гонцов.
Недобрый знак для новой власти –
Упорство злых бунтовщиков
Под рёв гражданских мужиков.
Вкус ощутить хотелось всласть и
Победу выкушать тремя
Шальными тысячами дня.
Не узурпатор, но оратор –
Чем Николай дух утешал
И чем уже как император
Страдал на пике мятежа?
Лишь нерешительностью к бою:
С картечью в цель, само собою.
Кровь не хотелось проливать.
Залитый трон – добро ли брать?!
Солдаты – дурни или воры?
У Николая в свите шум.
В глаза и в уши – шу-шу-шу…
Поддался он на уговоры,
Мол, в темноте войдёт разброд
В состав правительственных рот.
Картечь мятежным заводилам –
Для эпитафий первый вброс.
Но резвость чья сравнялась… с тылом?!
От смерти многим удалось
Спастись, стартуя в бегстве сразу,
Едва сказала пушка «фразу»,
В которой вместо слов – картечь.
От ядер жуток рокот – «речь»
Молчавших очень долго пушек
Была страшней всего на льду.
Ядро гудит, мол, всех найду,
На дно отправлю, как лягушек!
На льду плодились полыньи.
В них кто упрям, а кто ленив?!
. . .
Поручик Ржевский не сдавался
На милость совести своей:
При Бенкендорфе оставался
Он до утра, слёз и соплей
Не распускал по жертвам бунта.
Да, крови много, но как будто
Её бы меньше стать могло,
Возьми в ночь власть безмерно Зло!
Во тьме трёх тысяч оголтелых
И опьянённых бунтарей
При свете даже фонарей
Хватило бы в дурных затеях,
Чтоб наломать в столице дров…
Был откровенен Бенкендорф:
– Сюда сбежали батальоны,
По льду Невы был путь открыт.
Всю удаль враз утратив, оне
укрылись – всяк искал свой скит.
Тут тьма квартир, домов-имений.
Наш император, вне сомнений
В моём лице, назначил сыск.
Среди сбежавших пьяных вдрызг,
По разным сведениям, много.
Что рядовой, что офицер,
Коль не откроют, выбьем дверь.
Им, как и трезвым, всем дорога
Одна осталась – под арест.
И всяк несёт пускай свой крест!
«Весомей тлеющего торфа –
И ей нельзя дотла сгореть –
Честь Александра Бенкендорфа.
Враг будет мягче воска впредь,
Понявши в чём его утрата», –
Так рассудил наш император,
А я ему пообещал,
Что всем заблудшим дам леща,
А заговорщиков конкретных,
Которых знаю всех в лицо:
И безыдейных подлецов,
И пустомель и самых вредных –
К нему отправлю в кандалах! –
Взвыл Бенкендорф. – Мы все в делах…
Дела Господни всё едино,
Как нам ни тяжко от чудес,
Для смертных неисповедимы
И для судьбы имеют вес.
Всё впрок таким, как мы, солдатам.
Я год назад был комендантом
На этом острове. Экстаз!
Поручик Ржевский, вот мой сказ.
Мятеж – уже не катастрофа,
Но мрак последствий пред судьбой
Дано нам высветить с тобой, –
У Александра Бенкендорфа
За день осунулось лицо.
Вскользь генерал сказал с ленцой. –
Я на Васильевский вновь остров
Назначен в ночь как комендант, –
Взглянул на Ржевского он остро. –
Готов со мной? Впишу в мандат.
– Да, – молвил Ржевский. – Дело срочно? –
Кивнув начальнику заочно
И взяв бумагу, чтоб прочесть,
Ему отдал поручик честь. –
Вы – комендант? Сурова должность.
Чтоб возродилась тишь да гладь,
Готов во всём вам помогать…
Вдоль Академии художеств
Бескомпромиссный генерал,
Имевший планы до утра,
Шел во главе условной свиты.
Повсюду, вроде мёрзлых дров,
Покрыли снег тела убитых…
Остановился Бенкендорф:
Какой-то раненый в шинели
С ружьём валялся на панели:
Не увольнительный отгул
Имел старик. Во тьму шагнул
Поручик с факелом к живому
Ещё солдату – зол и хмур.
Бедняге водки и микстур
Сейчас бы влить! Одетый в форму
Гвардейца воин пролил кровь.
Увидел рану Бенкендорф.
– Не избежать ему острога.
Такие мне проели плешь…
Ты бунтовал, несчастный?! – строго
Спросил он. – Вышел на мятеж?!
– Не избежать мне Божьих дланий, –
Не удержавшись от рыданий,
Ответил воин. – Я солдат.
Закат мой жизненный… затрат
Уже не требует нисколько.
Принять я зов «курносой» рад,
Коль виноват у вас солдат,
Достойный пули иль осколка.
Мне приказали – я приказ
Обязан выполнить на раз!
– Ты прав, старик! Как ветерана
Отправлю в госпиталь тебя.
Твоя бессмысленная рана
Смертельной жертвой декабря
Тебя не сделала, надеюсь.
А я от слёз твоих согреюсь.
Тебя смерть вовсе не ужрёт.
Возьмите кто-нибудь ружьё.
Скорей бы в госпиталь солдата,
Да бережливей с ним в пути!..
Нам от последствий не уйти.
Запомни, Ржевский, эта дата
В России всё перевернёт:
Пойдём мы медленней вперёд.
У Бенкендорфа от досады
Мгновенно сжались кулаки:
– Грядут сомнения да спады
Во всём, что виделось благим
И прогрессивным Николаю.
Он – друг свобод, однако знаю,
Как насторожен царь теперь.
К либерализму точно дверь
Надолго будет им закрыта.
В гвардействе вольница, а с ней
Лишь тот покончит, кто сильней.
Нет Николая-сибарита.
Теперь не будет никогда
И либерала, господа…
– Служивый, – в тоне генерала
К подранку не было вражды, –
Тебя дурачили и здраво
Не мог представить образ ты
Того, за что и сам я лягу.
Слышь, – Бенкендорф спросил беднягу, –
О чём ты думал в эти дни?
Аль Константин тебе сродни?!
– Надысь по улицам, бывало,
Нам офицеры неспроста
Так говорили, мол, до ста
Лет не дожить, но мало-мало
Срок службы скинет Константин
И землю даст лишь он один
Крестьянству, как на трон-то сядет.
На десять лет срок службы нам
Он снизит, если только сладит
Со всеми, кто нас ввёл в обман
И не отдаст трон Константину.
Мол, берегите, братцы, спину.
Мол, узурпатор Николай
Крут в наказаниях, не рай,
А чисто ад при нём настанет.
Мол, брата старшего меньшой
Арестовал тайком и злой
На всех, кто в честь закона встрянет.
Мол, не спасём царя – золой
И пеплом головы с тобой,
Солдат, посыплем очень скоро.
Мол, Николая не хотим…
От этих слов солдаты хором
Потом кричали: «Константин
Даст послабление да волю!
Царице стать нельзя вдовою!
Поддержим трон и защитим!
А Николаю до седин
Остаться просто младшим братом,
Не самозванцем-наглецом…
– Сосульки лягут на лицо.
Оставь свои ты слёзы градом, –
Прервал солдата генерал. –
Держись, старик, не умирай…
От Бенкендорфа вестовые
Скакали прямо во дворец…
– Вот видишь, Ржевский, рядовые
Навроде жертвенных овец,
Тупых баранов, шли на бойню.
А офицер одной ладонью
Толкал их в спины, а другой
Руководил пустой игрой.
Не знали бедные солдаты
Коварной сущности интриг.
Я, как с баранов бы, состриг
Все бредни с них, а в казематы
Лишь командиров их загнал.
Такой мне видится финал…
Пусть беглецов у нас не орды,
Но всех найти, разоружить –
Успех мой финляндской роты.
Надеюсь, суд оставит жить
На службе каждого болвана,
Кого начальство так коварно
«приговорило» к мятежу.
– Колючесть игл простят ежу,
А штык – не всякому гвардейцу.
Тем, кто стрелял и убивал,
Присудят ли... под глаз фингал?!
– И сфабрикованное дельце
Кому-то тоже не грозит.
В царе есть жалость, совесть, стыд…