Э-1-14
Болконский Николенька — Марьин племянник,
Считал Пьера просто своим божеством,
Пьер был для него, как любимый начальник,
Его покорил Пьер фигурой, умом.
— Когда вы у нас, оторваться не может,—
Так молвила Пьеру Ростова Мари;
— Он ваши все мысли как будто бы гложет,
Вы, Пьер, у него поселились внутри!
— Давно я не видел, Мария, «сыночка»,
Да он уже взрослым почти уже стал,
Похож на отца: его «вылита почка»,
И очень нам жаль, что его не застал.
Николенька был в восхищенье от Пьера;
Но Пьер продолжал о поездке рассказ,
В кругу всей семьи, хотя так поредела,
Но дети восполнили — род не угас.
В уютной и будничной всей обстановке,
Пьер был как бы центром всех тех новостей,
В деревне живя будто как в мышеловке,
Отрезаны люди от всяких вестей.
Наташа приклеила взгляд свой на мужа,
Ростова графиня — в руках по канве,
От всех новостей словно веяла стужа,
О том, что творилось в стране, в голове.
Денисов с Ростовым курили всё трубки,
И вновь попивая её, Сонин чай,
«Как два капитана, собравшись у рубки»,
Вопросы вставляли на всякий случа;й.
А Марьин «сынок» — любознательный мальчик,
Сидел, незамеченный в дальнем углу,
И словно руки, как болезненный «пальчик»,
В себя воплощал из столицы «пургу».
Рассказ весь вертелся на будничных сплетнях,
Столицу окутавших прошлых времён,
Особо Денисов, узнавши о бреднях,
Был всем недоволен и тем возмущён.
— Всем нам надо быть бы тем немцем как прежде,
А ныне с Татариной нужно плясать,
Читать «Эскартгауза» в скромной надежде…
Ох! Я б, если мог, Бонапарту отдать;
Он дурь бы повыбил, навёл бы порядок:
На что всё похоже: Семёновский полк,
Что был знаменит, но пришедший в упадок,
Но разве теперь, снова будет в том толк?
Отдать под команду «простому» солдату,
Но будь хоть бы наш, но какой-то там Шварц,
Какую на полк наложить сможет «лату»,
И будет от немца какой-нибудь шанс!?
Хотя Николай и не видел дурного,
Во всём, в чём Денисов ругал высший свет,
Держался он мнения чаще иного,
Лишь бы не случалось каких-нибудь бед.
А кто там назначен каким-то министром,
Или губернатором в город иль край,
Не стоит нам быть в этом столь «голосистым»,
Но он всё равно не создаст нам всем рай.
Замена чиновников в высших всех сферах,
Всегда вызывала большой интерес,
И брат одобрял у царя эти меры,
Коль данный чиновник не видит прогресс.
Однако Наташа всё зная о муже,
Что он всё хотел рассказать о другом,
О том, что у многих дворян — в душах стужа,
И надо менять все порядки кругом:
Зачем ездил, собственно, Пьер «во столицу»,
Зачем вызывал в Петербург новый друг,
Когда с князем Фёдором смог он сродниться,
И у кого есть такой же недуг?
— Причём здесь князь Федор и в чём ещё дело?
— О том же, том самом, что скверны дела…
У честных людей всё давно закипело,
И, как говорят: «Коса камень нашла».
— А что же те честные могут-то сделать?—
Нажмурившись, вновь вопрошал Николай.
— Всё сам государь должен этим всем ведать…
— И что же — он сделает нам всем здесь рай?
С заботой о всей неприятной беседе,
Мужчины решили пойти в кабинет,
Где могут звучать все слова о «победе»,
В стране над всем мраком за множество лет.
Туда же проник незамеченный мальчик,
Уже зарождался в нём весь интерес,
Уже не был прежним он «мальчиком с пальчик»,
Растёт поколенье на явный прогресс.
— Так что же ты сделаешь? — молвил Денисов…
Пьер стал возбуждён, был затронут вопрос,
Который ещё для России не писан,
Уже в полной мере возник и возрос.
Сидеть Пьер не мог, он был слишком взволнован,
Ходил, говорил он, махая рукой,
Он весь был давно уже к мысли прикован:
В стране жизнь должна быть, конечно, иной.
— Мы видели все, как живёт вся Европа,
Когда мы с победой Европу прошли,
А будто стоим у пустого все гроба,
И молимся: наши порядки в него бы вошли.
Во всём мы отстали от мира Европы,
По меньшей той мере, почти на сто лет,
В хозяйстве у нас — лишь сплошные сугробы,
Не только в хозяйстве — во всём померк свет.
В России создалось сейчас положение,
Когда государь устранился от дел,
Сугробы, растаяв, пошло затопление,
Но есть же всему, наконец-то, предел!
Он просто погряз в том своём мистицизме,
(Сам Пьер отошёл от его всех начал),
И царь пребывает в спокойном капризе,
Он словно безделье кругом излучал.
Э-1-14б
Страной управлять он доверил придворным,
Ему нужен в жизни один лишь покой,
Сей метод правленья считаю позорным,
Вот это и есть, как «безделья разбой».
Они, кто сейчас уже близки так к трону,
Без чести и совести — я б их назвал,
Всю душат и топят свободную зону,
В любом шаге жизни диктуя провал.
Пьер прямо к Ростову вдруг вновь обратился:
— Ежели не ведал хозяйством ты сам,
Во что бы «надел» твой тогда превратился,
То — как говорят: «Всё текло б по усам».
Всё гибнет и душат, и в армии — палка,
В судах — одни взятки, везде — воровство,
В хозяйстве повсюду — какая-то свалка,
И всё просвещенье, как в яму ушло.
Что молодо, честно — везде в том запреты,
Не может идти так вперёд вся страна,
Везде недовольство, сплошные наветы,
И армия вся оказалась слаба.
Вот мы почему и Москву ЕМУ сдали,
Что армия наша была без сапог,
По во;оружению также отстали,
И голод и холод нам в этом помог.
Во всех областях нужны на;м перемены,
И рабство мешает развитью страны,
Но чтобы разрушить в стране эти стены,
Все действия сверху «спускаться должны».
А Верх весь в блаженстве своём окопался,
Какую-то крепость создав вкруг себя,
Боится всего он и раньше боялся,
Но всем уже видно, так дальше нельзя.
Вот рядом Европа — свободна от рабства,
И мощь набирает в развитье всех стран,
Россия, её необъятны пространства,
Страдает от средневековых всех ран.
Растёт недовольство не только в народе,
У всех здравомыслящих высших кругах,
Нельзя притеснять всё развитье в природе,
И власть должна с обществом жить лишь в ладах.
Нельзя нам губить, поощрять нужно действия,
И их расширять всю полезную сеть,
Открытые общества, взаимодействуя,
С правительством вместе разрушат всю клеть.
В которой застряла в пути вся Россия,
Её называют варва;рской страной,
Ещё до сих пор в ней бушует стихия,
Менять надо в ней весь общественный строй.
Зачем же нам ждать всенародного гнева:
Когда вновь внезапно придёт Пугачёв,
И будут громить нас и справа, и слева,
И весь разрушая у строя остов.
— Но тайное общество — значит враждебно,
И может рождать нам одно только зло;
— Да нет, отчего же, пример есть — не вредно:
Вот тот «Тугендбунд» — всю Европу спасло.
Оно, Тугендбунд — добродетель в основе,
Взаимная помощь и просто любовь,
Всё то, что Христос проповедывал внове,
За что на кресте и пролил свою кровь.
Наташа, вошедшая средь разговора,
Вновь дарит супругу свой радостный взгляд,
Ей так безразлична вся суть всего спора,
Ей жить не мешает их спора весь яд.
Но более радостно, даже с восторгом
На Пьера смотрел мальчик, сидя в тиши,
И жгло ему сердце в молчании долгом,
Себе говорил он: «сиди, не спеши».
— Ну, брат, Тугендбунд, знаешь, больше подходит
Колбасникам, но не таким здесь, как я,
Согласен, вся жизнь наша скверно так бродит,
И после победы, конечно же — зря.
Мне слово-то это сказать даже трудно,
И не понимаю я этот союз, —
Так молвил Денисов, и мысли подспудно,
Случайно текли на нежданный конфуз.
— Мне правится только вторая часть слова,
Звучит убедительно — словно как «бунт»,
На бунт я согласен, и совесть готова,
Он действовать будет, скорее, как кнут.
Пьер лишь улыбнулся, Наташа смеялась,
Но сам Николай ещё больше стал хмур,
Ему смена строя тревожной казалась,
Считая, что Пьер в том «хватил черезчур».
И он как помещик, успешный в хозяйстве,
Его уважали в том все мужики,
Считал, что сам Пьер жил «в высоком зазнайстве»,
И переворот или бунт — пустяки.
Опасности нет никакой на сегодня,
Победа сплотила российский народ,
Сам Пьер крепостных ни одну имел сотню,
Он слишком поспешно «ведёт хоровод».
Дела все успешно ведутся в хозяйстве,
Ему всю работу ведёт управдом,
Ему нечего делать, погряз в своём барстве,
Ему вечно кажется — в России «Содом».
Пьер снова и снова с глубоким волнением
Всё делал попытки своё доказать,
Но вдруг Николай и уже с нетерпением,
Последнее слово решился сказать.
Пьер превосходил их двоих в эрудиции,
Казалось — победа в его стороне,
Но спорщики тоже, имея амбиции,
Желая остаться «в своей высоте»;
Держались иного, чем Пьер, всё же мнения,
В душе Николай не согласен был с ним,
Он загнан в тупик до его оскорбления,
Душою и сердцем стал слишком раним.
Решил применить он в том споре и силу,
И чтоб охладить весь зарвавшийся пыл,
Как бывший гусар, угрожать стал могилой,
Кто руку поднимет на царственный тыл.
— Я вот что скажу, хотя друг ты мне верный,
Но не допущу я присягу попрать,
Я свой эскадрон, и в том буду я первый,
Пущу ваше общество всё растоптать.
Замолк кабинет в ожиданье угрозы,
Неловким молчаньем окончился спор,
Но чтоб «не завяли семейные розы»,
Наташа решила вмешаться в раздор.
Она, защищая, конечно же, мужа,
Обрушив на брата упрёка весь гнев,
Но ей удалось растопить эту стужу,
Другой в разговоре услышан напев.
Хотя и остались все в собственном мнении,
Но ужин «прикончил» тянувшийся спор;
Николенька, вышедший из положения,
Успел вопрос Пьеру задать, как в укор:
— Ежели бы папа… согласен был с Вами?
Уже на ходу Пьер закончил ответ:
— Вот с папой у нас, как всегда между нами,
На эти дела был единый нам свет.
Николенька впитывал их разговоры,
Колеблясь: где быть, на какой стороне,
Все мысли как будто шагали чрез горы,
Он словно шатался не бурной волне.