Э-1-15
Весь ужин прошёл уже без разговоров
Об обществах и положенья в стране,
И каждый оставил все мысли для споров
О будущей жизни в народной среде.
Чтоб скрасить от «буйственных» споров осадок,
Напротив, приятный зашёл разговор,
Двенадцатый год — им особенно сладок,
В нём каждый нашёл на войне приговор.
На сон разошлись все в обычном порядке,
Единой, огромной счастливой семьёй,
Их жизнь продолжалась в обильном достатке,
В стране, где царил крепостнический строй.
Когда Николай пришёл в общую спальню,
Супруга писала ещё за столом,
Спросил он её, что за исповедь тайную
Она сочиняет пытливым умом.
— Дневник я веду о всей нашей жизни,
Что мне доставляет большой интерес,
О нашей «семейной счастливой отчизне»,
В развитье детей, какой виден прогресс.
Он начал читать в нём последние строки:
«Андрюша, проснувшись, не стал одеваться,
Хотя он и старший в семействе наш сын,
Но стал он частенько не по;виноваться,
Нам на;поминая капризных мужчин.
Луиза устала от всех уговоров,
На помощь меня она начала звать,
Но не помогли с ним мои разговоры,
Тогда я сказала: «Тебе я не мать;
Уже не люблю я такого сынишку,
И я даже об этом и папе скажу,
Такой непослушный не нужен мальчишка,
И ты неприятность доставишь отцу».
Оставили с няней его мы в кроватке,
Других поднимать мы с ней стали детей,
Он долго молчал, как «играл с нами в прятки»,
Лежал он, укрывшись с главою — теплей.
Как вдруг он вскочил и в одной рубашонке,
Обнявши меня, разрыдался сильней,
Иль жалость в себе разыгралась в мальчонке,
Меня огорчил он, но стал послушне;й.
Когда же под вечер вручила билетик,
Расплакался снова, целуя меня,
В нём я отмечаю, послушны ли дети,
Вели как себя в течение дня».
Пока Николай, но уже с интересом
Читал сей дневник воспитанья детей,
Хотя в первый раз, но «значительным весом»,
Он всё оценил и без лишних речей.
Жена в это время внимательным взглядом
Смотрела в его выраженье лица,
Их души слились «с материнским тем ядом»,
Который так радовал Колю-отца.
Отец вновь продолжил забавное чтение:
«Наш Митя второй день шалит за столом,
Он вывел меня и отца из терпения,
Примером своим он позорит весь дом.
И в качестве как бы его наказания
Пирожное папа ему запретил,
Он жадно смотрел на других с замиранием,
Не всё сознавая, что он натворил.
А стоит лишать ли детей их десерта,
Возможно, в них жадности чувство растёт,
Не только десерта — любого запрета,
Не зная, какое из чувств расцветёт».
С большим убежденьем оставил он чтение,
Что не лишена воспитательных мер,
Какое же надо иметь ей терпение,
Всем детям показывать в чём-то пример.
Лучистым своим вопросительным взглядом,
Его одобренье поймала в лице,
Её материнским, природным всем складом,
Они словно жили «в семейном кольце».
Его восхищало детей воспитание,
Не строго судить недостатки детей,
А заострять на них только внимание,
И так доводя всё до их понимания,
Так лучше, с любовью идёт всё скорей.
Гордился душевностью, нравственным миром,
Каким и досталась на счастье жена,
Он, как наслаждался семейным всем пиром:
«Как мне повезло — вот такой быть должна».
— Мой друг, одобряю твои все попытки,
Добром всех воспитывать наших ребят,
Хотя ты сама испытала все пытки:
Вкушая всё время отца «нежный взгляд».
Но чуть помолчав, сам себе он признался:
— Я нынче себя с Пьером скверно так вёл,
Я, как на войне, в споре с ним оказался,
Его, как врага, эскадроном я смёл.
У нас разногласья все — непримиримы:
Заспорили мы о столь сложных делах,
В которых мы все, хотя были ранимы,
Но как исполнять — были в разных рядах.
Я погорячился немного в том споре,
Затронуты были присяга и долг,
А он, как ребёнок повёл себя в ссоре,
Как будто от обществ его будет толк.
На счастье Наташа взаимной любовью
Ещё как-то держит его за узды,
А то он в плену поплатился и кровью,
Богат он и так, зачем «драки нужны?»
Отныне мне ясно, что ездил в столицу,
Деньгами он общество счёл поддержать,
Тем самым от дел своих повеселиться,
Наташу лишь только все тем раздражать!
Э-1-15б
— Да знаю я, — молвила в тон ему Маша,
Наташа поведала мне всё о том,
У них в голове там у всех просто каша,
Готов уничтожить свой собственный дом.
— Он хочет уверить, что я, как помещик,
Владеющий домом, землёй и людьми,
Я должен разрушить весь свой «скворечник»,
Всё ради всей нашей родной голытьбы.
Имея такую жену, как Наташа,
Он должен быть счастлив, что сам он живой,
Себя убедил, «заварив в мыслях кашу»:
Убить Бонапарта хотел наш герой.
Она его держит своею любовью
Под очень надёжным своим башмаком,
Идя против власти, рискует он кровью,
И свой потерять весь помещичий дом.
Когда я напомнил, что долг и присяга
У нас, у дворян, есть превыше всего,
То он, как «заблудший, последний бедняга»,
Всё стал мне доказывать бог знает что.
— Мне жаль, не слыхала его рассужденья,—
Слова были сказаны им же жене:
— Ты прав, дорогой, что его убежденья
Противны не только тебе, но и мне.
Я также сказала об этом Наташе,
Что есть кому думать об этом в стране,
Что это всё дело совсем как не наше,
Мы — власти надёжна опора вполне.
Он всё утверждает, что люди страдают,
Помочь своим ближним — и есть в том наш долг,
Он прав, но одно всё же в том забывает,
Что есть, кроме долга, ещё в жизни «волк».
Что есть боле близкие наши проблемы,
На них указал нам, как раз, и наш бог,
Мы лишь на себе развивать можем темы,
Детей защищать — в этом вижу свой долг.
— Вот-вот, то же самое, но по-иному
Ему толковал я ту самую мысль,
А он всё твердит мне всё ту же «истому»:
Любовь к ближнему наша и есть всему смысл.
Николенька наш, обожающий Пьера,
Забрался тайком слушать в мой кабинет,
Пьер служит ему как бы в жизни примером,
И он иногда просит в жизни совет.
— Ах, знаешь как я за него в беспокойстве,
Какой-то особый его склад ума,
Бываю, как мать, от него я в расстройстве,
Возможно, я в том виновата сама.
Своим уделяю я много внимания,
А он — старше их, и живёт в стороне,
В том свете семейного как понимания,
Хотя — он племянник и близок так мне.
Он — как бы в тоске, что нет папы и мамы,
Он как бы завидует всем остальным,
Он переживает плоды этой драмы,
Он так одинок, и казался больным.
— Ну, уж не тебе упрекать себя в этом,
Ты — вся для него будто нежная мать,
Его окружила ты маминым светом,
Живёт он семье, где — одна благодать.
Конечно, особенный, славный он мальчик,
В каком-то беспамятстве слушал наш спор,
Уже он не прежний, такой «мальчик-спальчик»,
Уже мне неловко всё делать в укор.
Он изломал на столе все приборы,
И тут же об этом мне всё рассказал,
Он, слушая нас, был в каком-то затворе,
В руках теребил, а что — не сознавал.
— Однако, — всё вновь повторяла графиня:
— Хотя тётка родная, но всё же не мать,
Вот в этом, скорее всего, есть причина,
Что мать для ребёнка всегда — как богиня,
Другую за мать — не легко признавать.
— Какое-то нужно другое общенье,
Он стал одинок, живя с нами в семье;
Я принял уже насчёт Коли решенье,
В столицу свезу его я по весне.
Но он продолжал разговор свой с женою,
Похоже, Пьер вывел его из себя:
— Мечтатель наш Пьер, «развращённый судьбою»,
Что наговорил Пьер — всё не для меня.
Какое мне дело, что плох Аракчеев,
Когда я женился, и — столько долгов,
Мне в яму судьба путь серьёзно нацелив,
Какое мне дело до наших рабов.
Потом появилась и жёнушка Маша,
За нею и дети, уже — вся семья,
Именья, дома и земля — всё здесь наше,
Зачем нужны Пьеру такие, как я?
Зачем же идти супротив своей власти?
Когда Аракчеев меня стережёт,
Я сам и являюсь её как бы частью,
А общество, также как я, и живёт.
Князья и помещики в нём все такие,
Как Пьер и подобные графы, как я,
Зачем нам порядки в России другие?
На данный момент — всё, конечно же, зря.
Работать нам надо самим неустанно,
Должны все хозяйства у нас процветать,
Хозяйства свои знать, вникать постоянно,
Нельзя мужика никогда забывать.
Мужик крепостной должен быть всем доволен,
И он вместе с нами должё;н богатеть,
Не должен мужик наш быть так обездолен,
Хозяйство своё должен тоже иметь.
Тогда не поддержит он общество Пьера,
Не нужен в России порядок другой,
Хозяйства все станут для всех, как примером,
Мужик как бы будет отныне, как свой.
Я должен работой оставить хозяйство,
Не так, как оставил нам с мамой отец,
Погрязший в своём исключительном барстве,
Оставивший детям бесславный конец.
Графине хотелось напомнить супругу:
«Не хлебом единым живёт человек»,
Но верная мужу жена и подруга,
Такой и осталась ему на свой век.
Она, одобряя все действия мужа,
Как верный по жизни практический путь,
Стараясь унять против Пьера всю стужу,
Его успокоить и к миру вернуть;
Она в обе руки взяла его руку,
Оставив свой крепкий на ней поцелуй,
Тем самым облегчив от спора всю муку,
А то — в раздраженье «заплыл он за буй».
Он принял сей жест жены за одобрение,
Но тема — улучшить хозяйство семьи,
Всё не покидала в нём воображение:
Остаться богатым с женой и детьми.
— Ты знаешь, Мари, нынче прибыл по делу,
С тамбовских имений Илья, управдом,
Сказал, что за лес ценам нет в том предела,
Дают восем(де)сят тысяч, дороже, чем дом.
С лицом, оживлённым от выгодной сделки:
Что можно Отрадное выкупить вновь,
Он рад, как дитё от шкодливой проделки,
Поскольку в Отрадном пролита их кровь.
Графиня, бывало, когда муж в настроении,
Рассказывал ей об успешных делах,
Она в своих думах в другом направлении,
Теряла весь смысл в его этих словах.
Тогда он сердился, когда было видно,
Супруга витает где-то; в облаках,
Ему становилось, конечно, обидно,
Но всё же, он видел восторг на глазах.
Она понимала, что всё, чем он занят,
Всё только для блага совместной семьи,
Его, явно видно, к семье так и тянет,
Поскольку они своё счастье нашли.
Хотя и не всё она в том понимает,
Но этот лучистый и любящий взгляд,
Его самого словно свет обвивает,
Любовь вся к мужчине в лучах этих —«яд».
Её поглощали другие заботы:
И дети, племянник — вот тема забот:
Племянник — как будто иные в ней ноты
Играли в душе, предъявляя ей счёт.
Она находила с большой уже грустью,
К племяннику чувств не хватало у ней,
Другое, какое-то выросло чувство,
Но к детям своим чувства были нежней.
Всегда ей казалось, что возраст — причина,
Ведь он уже старше намного детей,
Однако любви к нему чувств, их пружина,
Как будто бы сжата немного сильней.
Она признавала вину в недостатке
К нему материнской, всей женской любви,
Что где-то таилась, в каком-то остатке,
В душе застревала в каком-то осадке,
Но, в общем, нашла своё место в крови.
В душе обещала исправить все чувства:
Любить одинаково близких людей,
Любить, как Христос в этом виде искусства,
Но всё же, намного семейных сильней.