3-2-8а
События Смоленской битвы
Всех всколыхнули ото сна,
Не помогли нам и молитвы,
До Лысых Гор дошла война.
Велел собрать князь ополченье,
Своих подвластных деревень,
Но принял он уже решенье,
И, не взирая на мигрень;
Остаться во своём именье
И защищаться до конца,
Французу дать ещё сраженье
С приобретением венца:
Героя прошлых всех сражений,
Ещё Суворовских времён,
И за отчизну всё радение,
Таким в России он рождён!
Однако остальных домашних
Велел отправить он в Москву,
Причин скопилось столь опасных
Для жизни к этому броску.
Княжна же не могла решиться
Отца оставить одного;
И в первый раз не подчиниться
Приказу папы своего.
Сама же ехать отказалась,
Чем вызвала у князя гнев,
С отказом злость в нём нарождалась,
Он вспомнил прежний весь «напев».
Её вина — та ссора с сыном,
О подозрениях с Бурьен,
И всё явилось той причиной,
Весь мир в семье попал под крен.
Что жизнь ему всю отравила,
Не попадалась б на глаза,
И никогда и не любила,
Его — обычная гроза.
Княжну прогнал из кабинета,
Обычный был его скандал,
Но, в то же время и примета —
За всё уже её прощал.
Что дочь осталась из-за страха,
Отца оставить одного,
Не ожидал такого шага,
Был рад в душе он от всего.
На день другой в мундире полном,
Заслуженных всех орденах,
Но в состоянье беспокойном,
На еле движимых ногах;
Собрался ехать он к Главкому,
Сначала вышёл снова в сад,
Смотр провести «Войскам готовым»,
Чтоб «разгромить французский ад».
С большим, конечно, интересом,
(Княжна сидела у окна),
С каким «серьёзным, важным весом»,
Увидеть все «свои войска».
Внезапно из аллеи сада,
Возникла группа «тех бойцов»,
Из «ополченческого чада»…
Она лишилась даже слов.
Среди спасательной всей группы,
Как пара дюжих молодцов,
Тащили волоком под руки,
Найти ему спокойный кров;
При орденах в своём мундире
Поникшего её отца,
И генерала, командира,
Обмякшего их старичка.
Княжна бежит ему навстречу,
Не разобрать охрипших слов,
Похоже, потерял дар речи,
И — вместе с нею свой норо;в.
Диван служил ему постелью,
Хотя его он не любил,
Конец пришёл его «веселью»,
Наверно, жизнь уже прожил.
Явился врач лишь среди ночи,
Ему пустил поспешно кровь,
Его диагноз был так точен,
Паралич стал ему, как новь.
В сиротстве меркли Лысы Горы,
Князь, доктор, с ними и княжна,
Родные бросили просторы,
На Горы двигалась война.
В имении Андрея, сына,
Он поселился в новый дом,
В семье разверзлась вся картина,
Похожая вся на погром.
Лежал в беспамятстве, недвижно,
Как изуродованный труп,
Ни криков, ругани не слышно,
Как срубленный под корень дуб.
Всё время и почти неслышно
Он что-то тихо бормотал,
Быть может, мысли «рдели пышно»,
Но в бормотанье их глотал.
На эти признаки болезни:
И беспокойство, и испуг,
Врач объяснял, как признак «казни»,
И — как физический недуг.
Но Марья думала иначе:
Сильней он возбуждал себя,
В её присутствие, тем паче,
Ему противна дочь своя.
Возможно, всё-таки пытался
Промолвить «нежных» пару слов,
Но как бы он здесь ни старался,
Никто не мог «поймать улов».
Но в безнадёжном состоянье,
(На исцеленье нет надежд),
Везти его да без сознанья,
Ты больше не найдёшь невежд.
А, если б умер по дороге,
Людьми забитой до Москвы,
Какие трудности, «пороги»
Они преодолеть должны?!
Пред ним сидела и следила
Княжна бессменно день и ночь,
Но мысль одна её сверлила,
Хотя была ему и дочь;
Скорей бы в этой ситуации,
Пришёл законный в том конец,
Все находились, как в прострации,
Пора «одеть уже венец».
Однако как же всё ни странно,
Но чувство близости конца,
Неумолимо и желанно
Её пленяло без конца.
Проснулись личные желанья,
От жизни беспросветной с ним,
Хотя и с неким опозданьем,
Но в мыслях план ещё храним:
О жизни и любви свободной,
Счастливой ей во всём семьи,
Но всё же очень беспокойной,
Дела уладить все свои.
Устроить жизнь после; кончины
Ей ненавистного отца,
Да, были у неё причины,
Желать «счастливого конца».
То дьявола все искушенья,
Молитва может в том помочь,
Отныне новый мир мученья
Придётся в жизни ей толочь.
Житейский, трудный и свободный,
Но и жестокий этот мир,
Во многом ей и непригодный,
Какой потом ей будет пир?
Одним владела лишь оружьем,
Успокоения души,
Подобно настоящим ружьям,
Молитва лишь в глухой тиши.
Она была ей утешеньем,
От к ней нахлынувших работ,
Но не вела и к примиренью
С душой и сердцем всех забот.
Жить в Богучарово опасно,
В верстах пятнадцати — француз,
Всем, наконец-то, стало ясно,
Из многочисленных всех уст.
Развеял доктор опасенья,
Хотя гарантий не давал,
Но остальным нужно спасенье,
С отъездом объявил аврал.
Княжна склонилась вновь к поездке,
Другого выхода ведь нет,
Забот предстало во всём блеске,
Иметь чтоб меньше всяких бед.
Ночь провела — всё, как обычно,
Не раздеваясь смо;рил сон,
Кряхтенье слышалось привычно,
И с бормотаньем делал он.
Она прислушивалась к звукам,
Но твёрдо знала, что приход,
В ночное время — только мукам,
Ему внесёт весь круг забот.
Ей стало жалко, даже страшно,
Хозяйкой стать теперь одной,
Андрей на фронте — так опасно,
Она теряет весь покой.
3-2-8б
Проснулась поздно, и со вздохом,
Его кряхтенье слыша вновь,
Подумала — ещё не плохо,
Коли бурлит ещё в нём кровь.
Другая мысль мелькала рядом:
«Когда ж наступит эта смерть!?
Отравлена вся жизнь мне ядом,
За всё ему пусть будет месть!»
Княжна решила: свежий воздух
В неё вдохнёт немного сил,
С крыльца почувствовала роздых,
«Среди навязанных могил».
Блистало тёплое вновь утро,
Укладка шла во всю вещей,
Её согрелось всё же ну;тро,
Но мысли всё кипели в ней.
Душевная кипела мерзость:
Желала смерти же отца,
Куда её девалась верность,
Но мыслям не было конца.
Ей доктор шёл уже навстречу,
И со словами: «Вас искал»,
Ей сообщил приятной речью:
— Он чуть получше даже стал.
Уже, быть может, станет ясно,
Что он пытается сказать,
Зовёт он вас, и всё — прекрасно,
Хоть что-то будем с вами знать!
Явиться пред отцовы очи,
Когда душа полна враждой,
Ей было радостно так очень,
Но, всё же — он отец родной.
Лежал в высоком положение
Худой и жалкий старичок,
Лицо всё ссохлось от старения,
Не человек стал, а — сморчок.
Она поцеловала руку,
Он руку сжал её в ответ,
Они испытывали муку,
Он, покидающий сей свет,
Она — свалившихся всех бед.
Княжна глядела вся в испуге,
Пока не приобрёл покой,
Зашевелились рот и губы,
Но это был лишь хрип и вой.
— Гага — бои… — всё повторяя,
И не понять им этих слов,
Они как будто в них ныряя,
Но «не поймать никак улов».
Мелькнула у врача догадка:
«Княжна вся в страхе» — он сказал,
Неверною была отгадка,
Он вновь главою замотал.
— Душа болит, — сказала Марья,
Он, утверждая, замычал,
Её он руку прижимая,
Он как бы в грудь её вонзал.
Водил он машиной рукою
По вялой, маленькой груди,
В душе с невыразимой болью:
«А что же будет впереди?»
— Все мысли об тебе… все мысли… —
Немного внятнее слова,
Его болезнь и мысли грызли,
Но чуть «варила голова».
Стараясь скрыть свои рыданья,
К руке прижалась головой:
— Тебя всю ночь для покаянья,
Я звал поговорить с тобой.
— Я не спала;, войти боялась,
Тебя мой раздражает вид,
Лежать в покое мне казалось,
Так доктор молвил: «Пусть лежит».
Отцу невольно подчиняясь,
С трудом ворочая язык,
Она, как он теперь стараясь,
И потому чтоб он привык;
Всё больше разговор на знаки
Меж ними стал теперь похож,
Сказал он нежно, но — всё та;ки:
Спасибо дочь…за всё… дружок,
Уже я ни на что негож.
За всё…прости… ещё спасибо… —
И слёзы потекли из глаз:
— А где мой сын, тебе вестимо?
— Да вот, письмо его… сейчас…
Он в армии там, под Смоленском, —
В ответ кивнул он головой,
Затем, в порыве словно дерзком:
— Погибла Русь, мой край родной!
Княжна, не смея удержаться,
С ним вместе поддержав почин,
Слезами стали «наслаждаться»:
Он — в горе вместе, не один.
Внезапно прекратив рыданья,
Опять он что-то молвил вдруг,
И вновь о жизни раскаянье:
— Одень то платье, милый друг…
В нём ты совсем, совсем другая,
То платье белое — к лицу,
Я часто в мыслях вспоминаю,
Всегда любил и счас люблю.
Услышать от родного папы.
Который был всегда с ней строг,
Прошедшей жизни все этапы,
Он по-другому и не мог.
Но здесь, казалось, он пред смертью,
Открыл души своей весь цвет,
Но прежде, в жизни круговерти,
Не видел он весь дочкин свет.
Поняв всё, новые рыданья
Всех прежних стали чуть сильней,
Полезней было расставанье,
Уйти советовал врач ей.
Её он вывел на террасу,
Заняться массой нужных дел,
Попить холодненького квасу,
И успокоиться велел.
А князь вновь говорил о сыне,
О государе, о войне.
О родине, её кончине,
О чьей-то в том во всём вине…
Сердито дёргал он бровями,
И голос с сильной хрипотой,
Всё затихал как будто в яме,
Удар с ним сделался второй.
Он оказался и последним,
Ушёл из жизни старый князь,
Хотя и слыл он «привередним»,
В семье же оборвалась связь.
Княжна, оставшись на террасе,
День разгулялся до жары,
В его предсмертном даже часе,
Ей бы не думать о любви.
К нему, отцу, какой бы ни был,
Он в жизни упрекал за всё,
Но вот теперь — из жизни выбыл,
Не знала дочь его, всего.
Все, вспоминая с ним общенья,
Рыдая, выбежала в сад,
Вот, наконец, пришло сближенье
В такой кромешный в жизни ад.
И смерть грозит, и брат на фронте,
И за него болит душа,
О, силы божьи, вы не троньте,
Останусь я совсем одна.
Уже готовилась к молитве,
Но, что такое, и — как вдруг,
Опять готовиться ей к битве,
Служанка, замыкая круг;
Уже бежали ей навстречу
Служанка и мамзель Бурьен,
С расстроенным в них даром речи;
«Меня загнать, наверно, в плен».
— Пожалуйста, княжна, мужайтесь…
Отец ваш там… светлейший князь…
Уж как-нибудь, но постарайтесь,
Настал его последний час…
— Иду, иду, — входя поспешно,
Сама и отворила дверь;
Да, это было неизбежно,
Одна осталась Марья, дщерь!
Стоять осталась на пороге,
Не веря и своим глазам…
А дальше, подводя итоги:
Теперь с ним разные дороги,
Не по пути с ним, с князем, нам.
Но всё же подошла к постели,
И губы приложив к лицу,
Не страстно так, а еле-еле,
Оставив поцелуй в щеку.
Но тотчас же и отстранилась,
Исчез весь нежности порыв,
И чувство ужаса родилось
Как будто перед ней обрыв.
Она, закрыв лицо руками,
Упала к доктору на грудь,
Мелькнуло всё перед глазами,
Исчезла словно жизни суть.
Его обмыли и одели
Вновь с орденами в тот мундир,
И все прощались и говели,
Ушёл из жизни командир.