3-2-11
Вернулся Дрон под самый вечер,
И вновь потребовал княжну:
— Я послан к вам для важной встречи,
Собрались мужики на вече,
Чтоб изложить свою нужду.
— Но не давала я приказа
На сей внезапный сбор людей,
Я только, Дрон, тебе сказала,
Им хлеб раздать, мне — лошадей.
— Возможно, понял я неверно,
Могу я отменить их сбор,
Хотя всё выглядит и скверно,
Но это мне — зато укор.
— Нет, всё же я пойду на встречу,
Понять, желает что народ;
И «княжеский» отряд на вече
Уже шагал на этот сход.
Княжна, Дуняша, Архитектор
И няня, замыкая след,
Вот весь их «княжеский» в том сектор,
Над народом для побед.
Княжна, идя на место сбора,
Свою обдумывала речь,
Не зная точно темы спора,
Что можно от всего извлечь.
«Они, возможно, недовольны,
Что еду только я одна,
Конечно, им душевно больно,
Застанет дома их война.
Что я бросаю их французам,
Взамен дарую я им хлеб,
Как пряник, под таким конфузом,
На них накличу много бед.
Я в подмосковной, месячину,
Жилище обещаю дать,
Когда по той, как я, причине
Со мною будут уезжать».
Так думала она о сходке,
Всё ближе подходя к толпе,
Наверно, каждый не без водки
Пришёл всё высказать здесь мне.
За платье путаясь ногами,
Вплотную подошла к толпе:
— Я рада, люди, между нами,
Вполне на дружеской волне;
Поговорить о наших бедах,
Которые принёс француз,
Над ним я верю и в победу,
Мы сбросим этот тяжкий груз.
Да, враг пока что много горя
С собой принёс нам, на страну,
Я с вами ни о чём не спорю,
Я помогу изжить нужду.
Берите сколько нужно хлеба,
Я лично еду на Москву,
У вас, я знаю, есть проблема,
Желает кто — с собой возьму.
Вас кто-то захватил обманом,
Как будто раздаю я хлеб,
Чтоб вы остались, как незваны,
Так то, во всём один нам — вред.
Оставшись, помогать французам
И встать на сторону врага,
Изменой пахнет, и конфузом,
Назвать иным всё то — нельзя.
Напротив, всем я обещаю,
Кто едет вместе и со мной,
В беде таких я не бросаю,
Иметь вновь будет дом он свой.
Я всех вас снова призываю,
Обозом двинуться всем в путь,
Врагу лишь пепел оставляя,
Лишь дым могли б они вдохнуть.
Клянусь я княжескою честью,
Так поступил бы и сам князь,
И брат пропитан этой местью,
Смести французскую всю грязь.
Всё это — общее нам горе,
Делить всё будем пополам,
Всё, что моё — и ваша доля,
Сплотиться и не быть нам в ссоре,
Вот княжеский совет всем вам!
Все взгляды были с выраженьем,
Которое нельзя понять,
Скорей всего, и с напряженьем,
И даже большим возраженьем,
Но видно было — не унять.
Княжна вновь делала попытки,
К ним достучаться до души:
— Не нужен хлеб ваш, больно прытки,
Ты нас изменой не «стращи».
Дома мы разорять не будем,
Имея только хлеб взамен,
Трудиться как всегда все люди,
Нужна нам воля — на обмен.
Чего, ишь, бара захотела:
Дома сожги — вновь в кабалу,
Дома палить — пустое дело,
Не отдадим их никому.
Во взглядах их нет выраженья,
Ни понимания их благ,
Одно лишь только озлобленье,
Кто больше в жизни есть им враг.
3-2-12
В ту ночь Болконская Мария
Сидела долго у окна,
Всё рассуждая о стихии,
Что с мужиками познала;.
Ей вспоминались все картины,
Всех прошлых и ночей, и дней,
Понять пыталась все «пружины»,
В чём помогали в жизни ей.
Болезнь, последние минуты,
Борьба за жизнь её отца,
Они, как жизненные путы,
Вязали виденье конца.
Причём так ясно и подробно,
Мелькало всё в её уме,
То настоящим словно бомба,
Прошедшим — с ним всегда в борьбе.
То живо — только та минута,
Когда с ним сделался удар,
Под руки волокли, как трупа,
И он всё что-то бормотал…
Наверно, выразить те мысли,
Сказать в день смерти те слова,
Они его всё время грызли,
Забита ими голова.
Ей вспомнилась и так подробно
Её ужасная вся ночь…
Беду предчувствуя утробно,
Но не могла ничем помочь;
Осталась против воли князя
В другой лишь комнате, но — с ним,
Как бы связала прочной связью
С отцом последний свой интим.
Сошла на цыпочках вниз ночью,
Конечно, не спала всю ночь,
И, подойдя к двери цветочной,
Где ночевать был он не прочь;
Едва был слышен голос князя,
Он что-то Тихону шептал,
Он смерть предвидел в этой связи,
Страдал, что он не всё сказал.
Она вся мучилась вопросом,
Не звал он отчего меня?
Каким таким непрочным тросом,
Судьба с ним связана моя?
Возможно, он ещё в ту пору
Готовил нежные слова,
Но я, не давшись князя взору,
Без них осталась, как вдова.
Что удержало быть с ним рядом,
Ах, да — всегда мой странный вид,
Боялась быть последним ядом,
Как завершеньем всех обид.
Не стало бы ему всё хуже,
Но не могла же я всё знать,
Что он о том и только тужит,
Не может мне в лицо сказать;
То, что сказал пред самой смертью:
«Ты, душенька, меня прости!
Душе моей теперь поверьте,
Не мог я сам себя спасти!»
Я помню, говорил про Лизу,
Забыл, что нет её в живых,
И эта яркая реприза —
Удел всех умственно больных.
Что не вошла, видать, напрасно,
Жалею я о том сейчас,
Уже отныне ежечасно
Невинный слышится мне глас.
Теперь она перед собою
Другой запомнила тот взгляд,
Пронизан он душевной болью,
Вобрав в себя смертельный яд.
Лицо столь слабое, в испуге,
Опять же — этот робкий взгляд,
И под глазами словно кру;ги,
Зубов отсутствие подряд.
Что думал он сказав то слово,
И что он думает теперь,
В ответ лицо увидев снова,
Она — его такого, дщерь;
Её пленил весь ужас смерти,
Лица недвижимый покой,
И в этой мыслей круговерти,
Усилье сделав над собой;
Отца поцеловала в щёку,
Уже когда лежал в гробу,
Любви к отцу — в ней мало проку,
Уже вела с собой борьбу:
Любить иль не любить посмертно,
Он всё-таки её отец,
Не он лежал в гробу, наверно,
А незнакомый ей мертвец.
И в ширь открытыми глазами
Она смотрела лунный свет,
Готовая покрыть слезами,
Найти и в памяти просвет;
В гробу лицо какое было,
Но это ей не удалось,
Оно как будто бы уплыло,
Виденье как бы сорвалось.
Стояла тишина над домом,
Её сковала тишина:
— Дуняша! — крик раздался громом,
Она быть не могла одна.