В крепкий узел святого распятия
завязался на шее шнурок,
и под ноги упало проклятие
утомительных снежных дорог.
И раскрыли объятья на каторге
просмолённые копотью дни,
и свобода зашитая в ладанке
вдруг запахла смолою хвои.
И душа утонула в размазанных,
перепачканных страхом глазах —
где из вечности сделалась мазанка
с тишиною богов в образах
для молитвы безмолвной, но пристальной
на убогую зимнюю мглу,
заунывно вопящую свистами,
на метельном и стылом ветру.
И не хочется больше смирения
надзирателю скорбных цепей,
но всё так же зеркальные мнения
неумолчно твердят: ты — плебей.
И стремительно всё разбивается
на осколки прекрасного сна,
и обыденность в клетке рождается
с сумасшествием бесов и дна.
Уходи, убегай, срочно съё..вай —
постоянно глаголы гудят —
и кровавые сопли не сплёвывай
на тропу, где пройдёт спецотряд.
С суетливыми псинами поиска
по следам безнадёжной тоски,
ощутившей божественность проблеска
в хмуром небе тюремной доски.
Бесконечность пробилась подснежником,
завязался на шее шнурок.
Я не стану для вас больше пленником,
монотонно считающим срок.