Павел Виккерт происходил из семьи инженеров из г. Маркс, Республика немцев Поволжья в Саратовской области. В 20-х окончил школу и поступал в военное училище лётчиков, но не прошёл по анкетным данным. Ему сначала предложили место в команде авиационных техников, а потом вызвали в военкомат и там в отдельной тихой комнате один невзрачный тихий дяденька предложил ему школу НКВД, с упором на его немецкий и начальный английский. Понятно, что от таких предложений не отказываются, чтобы ты при этом ни думал.
Поехал он в подмосковный лесок, в специнтернат. Учили его хоть и по сокращённой программе, но три года на это ушло. За это время он женился и вот-вот ожидался ребёнок. Это – обязательно, иначе за границу не выпускали – каждый должен знать, что, если что – твои ответят за всё и по-полной. Правда – и это не всех пугало, так как некоторые просто не успевали проникнуться серьёзной любовью к своим наскоро выбранным жёнам. Но и по танцам ходить, жену выбирать да приглядываться – тоже не получалось, не та специфика. Но все знали, на что идут, да и разводы в их среде не поощрялись, хоть и верность супружеская была чисто условной – всё равно любой разведчик-нелегал обязан был обзавестись семьёй в стране пребывания, чтобы не бросаться в глаза.
Это правило действовало тогда, действует и сейчас, недаром наша Анюта Чапман высылала свои фото в неглиже по службам знакомств – надо было строить биографию, выходить замуж. Представляете себе чувства какого-нибудь порядочного бюргера, который бы клюнул на эту соблазнительную дамочку и узнал потом, что выполнял роль ширмы для русской разведки? Ну, с другой стороны – жалеть таких было бы непатриотично, вот их Аня и не жалела, перед ней Родина ставила задачи, и надо было их решать. Хотя, что это я всё про Аню? То же самое я могу повторить и про Пауля Виккерта.
И вот он направлен в Берн помощником руководителя тамошней сети. Через некоторое время обустроился, женился на местной вдовушке и служба пошла. Через полтора года у них уже родилась дочурка, на родине рос сын – семейная жизнь явно удалась. Периодически он ездил в командировки в Германию и Францию, выполняя некоторые специфические функции, например – прямо на приёме в итальянском посольстве отравил бывшего белого генерала, который позволял себе болтать лишнего про политику т.Сталина.
Там вообще смешная история приключилась – он столько яда ему сыпанул в коктейль «Мохито», что он стал горьким, как великий пролетарский писатель (а может, на отраве сэкономили – вместо изысканного яда «кураре» подсунули крысиной отравы) и тот, глотнув пару раз – сплюнул и вылил остаток в кадку с пальмой. (Говорят – пальма на следующий день завяла, и пострадал отельный озеленитель). Но пришлось нашим подсуетиться – вызвали генералу скорую, якобы – чтобы отвезти в госпиталь на промывание желудка, а уже в скорой, зафиксировав его на носилках, зажали ему нос и сунули в рот шланг, надетый на выхлопную трубу. Потом просто выбросили за городом. Полиция особо не вникала – какое ей дело до русских разборок? Как если бы у нас в цыганском таборе за городом один цыган пырнул ножом другого – что теперь, дело заводить? Они сегодня здесь – завтра в другой области. Вот пусть там ими и занимаются.
А в Москве тем временем в очередной раз сменилось руководство Иностранным Отделом НКВД, новое руководство первым делом расстреляло старое, и принялось за очередную чистку. Само собой понятно, что если в разведке работали враги народа, то с кем они могли работать? С таки же врагами, иначе их давно бы разоблачили. Поэтому сначала перестреляли всех замов, потом их помощников, а потом уже стали вызывать в Москву для консультаций резидентов и основных агентов. Но так как никто сам добровольно на свой расстрел не поедет, то применялись разные способы. Например, чтобы не было зряшной паники – почему это никто из вызванных никогда не возвращался обратно – то коллегам сообщалось об отбытии резидента в очередной отпуск в г.Сочи, санаторий «Красная звезда», или скоропостижном сердечном приступе или тому подобная неприятность. А то просто просили зайти в посольство СССР в этой стране, а там его сворачивали в трубочку в ковёр и отправляли багажом на Родину, не тратя времени на уговоры. Можно было бы, конечно, пристрелить врага прямо там и закопать во дворе посольства, – но советское правосудие всегда стояло на позициях строгой законности и порядка – следствие, суд, исполнение приговора, - дело аккуратно подшивается и сдаётся в архив, герои получают ордена и звания. В общем – долго ли, коротко ли, но пришла очередь и нашего Пауля.
Получает он шифровку – в связи с очередным обострением международной обстановки срочно прибыть в Москву на инструктаж, билеты и документы уже готовы, нужно подойти в порту Марселя к торговому судну «Клара Цеткин» и спросить капитана. Наш герой хотел было спросить совета у шефа, - но тот недавно умер в Москве от прободения язвы, у его зама – но тот уже месяц не отвечает, будучи вызванным в Ленинград на похороны любимой мамы, и наш Пауль вдруг отчётливо понимает, что ехать ему не надо. Вот не надо – и всё. Всё-таки у разведчиков за границей вырабатывается какое-то чувство сохранения собственной шкуры, которое атрофируется на Родине.
А у него как раз скопились очень важные разведданные, и их надо бы как раз срочно передать в Москву, но ведь – если дело обернётся как-то не так – кто им поверит? И что же – вся работа их сети в Западной Европе – зря? И что делать, как помочь Родине, но самому уцелеть? Это мы сейчас понимаем, что – никак, а тогда этому поверить было просто невозможно, как потом в решения 20-го съезда Партии на счёт культа личности. И он принимает Соломоново решение (немец с еврейской мудростью – уже парадокс, особенно в то время) – самому не ехать, но донесения слать, как будто ничего не случилось. И он сообщает, что в виду неотложных дел и важных контактов с источниками приехать сейчас не может – приедет попозже, а пока будет регулярно информировать руководство. На что ему начальство душевно отвечает, что ему даден был приказ явиться, и неисполнение оного ведёт к суровым классовым мерам против его родственников, наверняка им же и завербованных.
Наш Пауль ещё надеется разжалобить начальство важными сведениями, но руководство наркомата уже переложило его учётную карточку из ящика «действующие агенты» в «невозвращенцы и предатели» и дело завертелось по накатанной колее. Проще всего было с его женой и сыном в Москве – их просто забрали ночью и жену расстреляли в тот же день по общему списку «Члены семьи изменника Родины», и закопали в общей яме в местечке Коммунарка вместе со всей польской фракцией Коминтерна (так совпало, если бы завтра – то с финской, но им всем в общем было без разницы) – там экскаватор работал без остановки, копая траншеи длинными рядами. Сына передали в детский дом под чужой фамилией, чтобы вырос верным сталинцем. А разведданные с тех пор от Пауля летели прямиком в корзину. Кстати, там же оказался и очередной сигнал о нападении Германии 22-го июня, но таких сигналов к тому времени было уже очень много и им никто не верил, слишком очевидна была та дезинформация. А к Паулю готовилась выехать команда ликвидаторов для того, чтобы доставить-таки предателя на Родину.
Но тут-то и приключилась главная неожиданность века – вероломное нападение фашистской Германии и именно (вот же суки!)- 22-го июня. И всем резко стало не до Пауля. Но и тому стало особенно не сладко – где свои, где чужие и что делать? – эти вопросы вставали тогда перед всеми русскими, а Пауль всё же считал себя русским, хоть и был немцем. Бывало и такое. Хотя бывало и наоборот. А дальше стало совсем плохо. Если его радиограммы раньше могли принимать Минск и Киев и транслировать в Москву, то сейчас это было невозможно, а до Москвы его рация не добивала. И в Москве тоже поняли – что не до жиру, и надо пользоваться всем, что есть, ибо других источников нет и не предвидится. И пришлось им наладить обмен разведданными через тайник в Берне, и регулярно курьеры из Москвы забирали оттуда сведения, и уже из Белоруссии, от партизан, транслировали данные в Москву. Так продолжалось все тяжёлые годы нашего отступления, и только в 1943 немного полегчало и начальство перестало так отчаянно нуждаться в его работе.
И опять встал вопрос – Кто вы, герр Пауль? И опять пришёл ему вызов из Москвы, для вручения почётной награды в Георгиевском зале Кремля. Но он понимал, что по чётным-то принимают в Георгиевском зале, а по нечётным – в подвалах на площади Дзержинского.
И опять сердечной встречи не случилось, а неожиданно пропал наш Пауль и объявился только через несколько лет, уже после окончания войны, в городе Детройт, штат Мичиган, что за океаном. А у нас началась в то время охота за ядерными секретами и очень нужны были люди в США. В общем – вышли на него и привезли письмо от жены и фото сына. Как – не спрашивайте, не знаю, но были там специалисты (да думаю – и остались). Прошибла его слеза вместе с ностальгией и согласился он заработать прощение Родины, поучаствовать в советском ядерном проекте. Его дело было нехитрое – приезжать иногда в ближайший к Лос-Аламосу городок и забирать из контейнера почту.
Американцы были не дураки, за секретами приглядывали и регулярно проводили облавы, особенно после того, как один подкупленный нами американец испугался электрического стула и выложил, что знал. Захомутали Пауля около тайника, но хвалёная американская демократия ничего не смогла предъявить нашему герою, а уж наезжать на него было безпонтово в принципе – с его-то биографией. В общем – выпустили его под залог и в тот же день его переправили в Мексику, а оттуда – пароходом – в Ленинград. На пароходе все его ублажали, как героя невидимого фронта, и обещали немедленную аудиенцию у руководства и награды, встречу с семьёй и дачу в Зеленограде, где их ведомству выделили участок. Правда, пока плыли, в Москве опять сменилось руководство спецслужб, в связи с предательством Абакумова и необходимостью ликвидации всех его тайных сторонников.
И всем стало опять резко не до Пауля, его судьбы, сложных взаимоотношений с руководством (уже бывшим) и никому не хотелось разруливать вопрос с его давно расстрелянной женой и неизвестно куда засунутым сыном. Поэтому его просто отвезли на Московский вокзал Ленинграда и посадили вместе с сопровождающим в поезд «Красная стрела» до Москвы, купейный вагон №5, купе №2. А там уже – дело отработанное – в этом купе всегда ехали два мордоворота из отдела ликвидации и до конечного пункта остальные пассажиры этого купе живыми не доезжали. Про это уже вся поездная бригада знала, но помалкивала – в этом поезде всегда крупное начальство ездило, и бригада многое видела – поэтому молчать умела. Другие там не задерживались. В общем, если от кого надо было избавиться негласно – то просто давали им билет на этот поезд, в этот вагон и это купе. И они никогда не доезжали. (Был случай, командированный один принял лишку в вагоне-ресторане и перепутал купе, так умер от сердечного приступа не доезжая до Клина.)
Короче, перед самой Москвой на какой-то станции выгрузили из 5-го вагона два трупа в ожидавшую скорую – и все дела. У нашего Пауля сердце прихватило (банально отравили чаем), а его сопровождающий задохнулся от приступа астмы (что-то заподозрил, всё же свой – не иностранец какой, чай пить не стал, пришлось подушкой придушить – свидетелей старались не оставлять, даже своих.) Исполнителям – как обычно – благодарность в закрытом приказе и медаль «За отвагу», а умерших пассажиров просто закопали на местном кладбище. В конце 53-го и исполнителей зачистили – как пособников Берии. Оказывается, они выполняли преступные приказы – сами и виноваты.
В 1956 году многих разведчиков реабилитировали (понятное дело – посмертно) – у кого родственники остались или коллеги похлопотали, а у Пауля не осталось никого из родственников, а коллеги и не знали его толком – он все по заграницам сидел, знали его только его непосредственные начальники, а их тоже расстреляли в три захода – 1937, 1949 и 1953 годах. А нынешние его и не знали вообще. Вернее, там был один швейцарский антифашист, который перед войной перешёл границу в районе Западной Украины, чтобы предупредить вождя народов Сталина о скором нападении немцев, но его даже не стали слушать, а из Москвы пришёл приказ расстрелять немедленно, как провокатора. Но не успели – началась война. Отправили его в Москву, и просидел он в тамошней тюрьме до конца войны, а потом его попросили признать, что вся их сеть, включая нашего Пауля – работала на гестапо.
Он сначала упирался, но потом признал, только судить к тому времени было уже некого – всех и так расстреляли. И что с ним делать? Следователь, который вёл его дело, написал в инстанцию своё предложение – «так как за границей он способен разгласить нежелательные подробности следствия (выбитый глаз, поломанные пальцы и т.д.), а здесь нет возможности его полезного использования, имеет смысл закрыть вопрос в обычном порядке». Инстанция дала добро и вот как-то вызывают этого швейцарца в тюремный медпункт и сам начальник спец.лаборатории (она находилась там же, в центре Москвы, в Варсонофьевском переулке, с вывеской «Химлаборатория», причём, что особенно пикантно – от министерства Здравоохранения) доктор наук т.Майрановский колет ему укольчик, после которого ему резко поплохело и его в тот же день кремировали, а в деле появилась справка о смерти в связи с острой сердечной недостаточностью. В 1953-м Майрановский чудом избежал расстрела и только потому, что на каждый укольчик у него был официальный приказ руководства.
Между прочим, немцы в ГДР в таких случаях поступили проще - они использовали старую добрую гильотину, оставшуюся от фашистов. Она трудилась как часы, аж до 1969 года, пока не износилась окончательно.
Да, а что же с Паулем? Он так и лежит на том маленьком кладбище как неизвестный – не друг и не враг. Как и положено настоящему разведчику-нелегалу.