Кварталы подле петербургских меж
глядятся в сны, чей свет почти забыт.
Обухово над пропастью ромашковых надежд
моей кудлатой юности задумчиво висит.
Друзья! Мы разбрелись по городам,
забывчиво, как воробьи, остались не у дел,
а кто-то, как Романов Колька, прочно вдавлен в никогда,
как Макс Котовский, в пекле воровской войны сгорел.
Я голове своей давно не люб,
как будто обшмонал мой разум тать.
Зубами жарко, смачно, шоколадно я скриплю,
желая Смерть-старуху небрезгливо потоптать.
Отравленный мой крик вразброд целу-
ет холода, хоть лето бледно корчится вдали,
и вскоре буду я один на нескончаемом балу
кружиться серо, необъятной темнотой палим.
Я знаю: я однажды замолчу
в изменчивых барханах бытия.
Виновны в том дворцы, заводы, фильмы в сто причуд,
совок, капитализм, но не Ронявка и не я.
Кварталы подле петербургских меж
твердят, что царский гнёт над племенами не зарыт.
Как бред, Обухово над пропастью извилистых надежд
моей пугливой юности рассеянно висит.