Обретаюсь в твоей хрипотце. Оживаю.
Освежёвана сточенной о пальцы струной,
Измахраченная душа - но зато живая,
К небу вывернутая лицевой стороной.
Я вытаскиваю застрявшую меж аккордов
И вытряхиваю, как из постели крошки,
Свою душу, гонкой лет замордованную
И процеженную в час по чайной ложке.
Ты однажды сказал, что вернёшься, когда забудем -
Испугалась сдуру, что стало быть, никогда.
Но по счастью, не интересны сегодняшним людям
Под твоим напряжением расплавленные провода.
Забывают, забыли, не знали, не слышали -
Потому оставляю открытым окно своё.
Проберёшься пожарными спусками, соседними крышами,
С вечной мятой в углу пухлых губ папироской.
Я почую твой острый запах ещё в коридоре:
Никакого парфюма, зубная паста, трава, табак.
Не перебьёт застрявший в неплотном дверном притворе
Наш всеподъездный удушливый аммиак.
И сразу воздух наполнится фантастическими созвучиями,
Инцестным сплетением синтаксических связей родных морфем.
И ты сидишь на подоконнике - худой и измученный,
Заплутавший на каких неведомо частотах эФэМ.
Эти Герцы, Вольты и прочие Зиверты,
Поражающая сила бессильных тел,
эМДэПэ и прочие психопатические выверты,
Даром достающиеся поэтам в удел,
Перегоревшее волокно в стеклянной груше накаливания,
Ты разом выздоровел. Я до сих пор побаливаю.
Простое устройство качелей: надо прыгнуть, чтоб кто-то взлетел.
Балансир концом одним в мокрый песок зароется,
Другим - пропорет без толку бесцветного неба стынь.
Стихи рождаются голодной душой из неустроенности,
Когда в неё, как в матку, вкалывают окситоцин.