Размышления по поводу дресс-кода для уродов
В клубе черти пляшут лихо.
Дом напротив. Свет в окне.
Светлый ангел плачет тихо о погибшем на войне.
Как сошлись они так близко -
полюс горя, полюс зла?
Кто-то лёг под обелиски, кто-то спятил от бабла...
Как поется в русской песне?
«Степь да степь кругом широка лежит...»
Нынче степью той чудесной
наша
кровь
рекой бежит.
###
...в блиндаже фонарь качает,
тени пляшут на стене,
а боец над кружкой чая
что-то шепчет в полусне.
И летит чуть слышный шёпот
далеко от блиндажа,
от промёрзшего окопа
и от звёзд, что сторожат
эту степь, едва живую,
но не сданную врагу...
Что же шепчет он?
«Целую.
И вернусь.
Когда смогу...»
*
...когда смогу — сбегу из этой Рашки я,
и раньше-то здесь не было житья.
Давайте так: у вас своя компашка,
а у меня, естественно, своя.
Какая, где? Да вам-то что за горе?
Вот говорил же: нет от вас житья...
Да хоть бы где, в Содоме ли, в Гоморре,
подальше бы от быдла да хамья,
от вздорных обвинений в госизмене,
вставания с колен и СВО.
А вашу Рашку мир вот-вот отменит -
и вот тогда свободно заживёт...
*
...заживёт, заживёт, верь мне на слово -
скольких я выносил из огня —
живы все... Под свинцовыми трассами
санитар утешает меня.
Упирается в землю донбасскую,
и пока я пятнаю бинты
на ногах, на груди и под каскою -
волочёт меня больше версты.
Может быть, так и ляжем здесь парою,
если миной вблизи саданёт,
но ползёт, упирается старый и,
сатанея хрипит мне: ползи.
Это дед мой, вот штука какая...
Он всю жизнь был мне вместо отца.
Но сейчас он не внука спасает,
он от смерти спасает бойца.
Упирается в землю донбасскую,
а земля под обстрелом дрожит.
Шепчет дед мне с родительской ласкою:
Не боись, будем жить, будем жить...
*
...будем жить, как хотим -
по салонам,
по заведомо хлебным местам…
Называют нас пятой колонной,
ну а сами-то кто! Нищета!
Голытьба, а туда же — в мессии,
а любой нищеброд — патриот...
Будем жить и кормиться в России,
а народ... Да при чём здесь народ?
*
Да при чём здесь народ? Да при том!
Послушай, самозваная элита,
что твой извечный антипод,
едва смиряя ярость, говорит он.
- Когда уйдет последний эшелон
куда-нибудь на очень дальний запад,
смогу я с облегчением накапать
на ход ноги, чтоб - вон и только вон,
чтоб ни следа, ни памяти, ни духа,
чтоб воздух порченный - за ними в эшелон,
чтоб эти извержения из лон
не пожалела даже повитуха,
чтоб ливень хлынул, омывая рельсы
и замывая грязные следы
тех, кто желал моей стране беды –
и стало ясно: уезжают бесы…
###
Вот так вот выскочишь однажды из дома прямо в толчею -
и вдруг поймёшь: не всех сограждан в лицо уже распознаю.
Вот вроде свой, знакомец давний, а что-то с ним уже не так.
Чуть приглядишься — явно, явно, не свой, а истинный чужак.
И тряханёт чуток ознобом, поёжишься, махнёшь рукой...
Чему дивиться-то особо?
Ну, да — чужак.
Ну, вот такой...
Ну, вот такое время ныне.
Такой вот век, его итти...
Как говорится, тут бы мимо своих случайно не пройти.