Публикация в альманахе "Золотое руно" 27 декабря 2023 г.
Баю-баюшки-баю,
скоро встретимся в раю,
видишь, там такая
дверца неба на краю?
Ибо здесь, в кромешной тьме,
на тонюсенькой тесьме
что нас держит? Только сердце,
повреждённое в уме.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Евгений Клюев
В ту субботу мы снова собрались вместе. Пятая встреча, первый маленький юбилей. Правда, не смог прийти Володя, и наше число, отождествлявшее некогда 9 муз, превратилось уже в 7 нот. Но и эта октава звучала чисто, каждая нота обладала своим голосом и ни одна не фальшивила.
По традиции – письма-отклики на предыдущие встречи:
Ребекка Левитант, Бруклин:
«Дорогая Наташа! Спасибо, спасибо. Читала часа три Ваш пост о встрече в клубе ещё на фейсбуке. Не могла оторваться, конечно же, в особенности от последней его части, где Вы о своих родителях, о мистической связи с ними через сны. Возвращалась, перечитывала. Наташенька, как же Вы все-таки бесконечно талантливы и неисчерпаемы в любой теме. Я просто утонула в этом изобильном потоке стихов, мыслей. Какая интенсивность духовной жизни!!! Нужно будет ещё вернуться...»
Александра Созонова, Санкт-Петербург:
«Целое исследование, глубокое и поэтическое. Спасибо.
Сны — это нечто загадочное и неизмеримое, и нет окончательного мнения, что же это и зачем. Страшно завидую тем, кто, как и вы, Наташа, часто видит сны, о которых пишете (не бытовые), по сути живет в двух мирах.
Мне тоже такое снится, но гораздо реже. Каждый такой сон воспринимаю как дар судьбы. И еще это познание, узнавание себя, своей глубины.
Потрясает ваш сон-предупреждение (о маме и бабушке). Выходит, нет четкой предопределенности, можно менять судьбу — в каких-то пределах.
Жаль, что прислушиваются к таким снам далеко не всегда...
Поистине, сны, где мы встречаемся с ушедшими любимыми, самые-самые важные и пронзительные. (За исключением, разве что, вещих снов.)
Вы сполна одарены этим. Любимые и родные не уходят от вас. И любовь, и забота, и нежность их порою ощущаются даже сильнее, чем при жизни в теле. И это счастье...
Мне кажется, самый последовательный и убежденный атеист, будь ему дан подобный дар, быстро отказался бы от своего мировоззрения.
Есть ли более явные доказательства, что смерти нет, что это всего лишь переход, тонкая грань?..»
В прошлый раз у нас была тема «Знаки, предчувствия, сны» – но о снах мы не договорили в ту встречу. Говорили тогда об этом много, но темы такие неисчерпаемые, что какие-то хвосты несказанного всё равно остаются. Вот и по «Снам» у меня ещё было что сказать. Дополнить прошлый рассказ на эту тему.
Дополнения к теме «Снов»
Людмила Калинина прислала мне письмо — отклик на нашу прошлую встречу, где писала, что свои сны, к сожалению не помнит, но теперь будет помнить мои. А я сразу вспомнила – ну, конечно, и «Тень» Шварца («человек, который знает сны другого, знает о нём очень много»), и эссе Татьяны Толстой, которое так и называется – «Чужие сны».
Она пишет там о Питере, о том, что этот город — фантасмагория, что он привиделся во сне Петру и построен и существует словно по законам сновидений. Толстая потрясающе пишет об этом. Хочу процитировать:
«Некогда Петр Великий съездил в Амстердам, постоял на деревянных мостиках над серой рябью каналов, вдохнул запах гниющих свай, рыбьей чешуи, водяного холода. Стеклянные, выпуклые глаза вобрали желтый негаснущий свет морского заката, мокрый цвет баркасов, шелковую зеленую гниль, живущую на досках, над краем воды. И ослепли.
С тех пор он видел сны. Вода и ее переменчивый цвет, ее обманные облики вошли в его сны и притворялись небесным городом, — золото на голубом, зеленое на черном. Водяные улицы — зыбкие, как и полагается; водяные стены, водяные шпили, водяные купола. На улицах — водянистые, голубоватые лица жителей. Царь построил город своего сна, а потом умер, по слухам, от водянки; по другим же слухам, простудился, спасая тонущих рыбаков.
Он-то умер, а город-то остался, и вот жить нам теперь в чужом сне.
Сны сродни литературе. У них, конечно, общий источник, а кроме того, они порождают друг друга, наслаиваются, сонное повествование перепутывается с литературным, и все, кто писал о Петербурге, — Пушкин, Гоголь, Достоевский, Белый, Блок, — развесили свои сны по всему городу, как тонкую моросящую паутину, сетчатые дождевые покрывала. От бушующих волн Медного всадника и зелено-бледных пушкинских небес до блоковской желтой зари и болотной нежити — город все тот же, — сырой, торжественный, бедный, не по-человечески прекрасный, не по-людски страшненький, неприспособленный для простой человеческой жизни.
Я непременно куплю в Питере квартиру: я не хочу простой человеческой жизни. Я хочу сложных снов, а они в Питере сами родятся из морского ветра и сырости. Я хочу жить на высоком этаже, может быть, в четвертом дворе с видом на дальние крыши из окна-бойницы... Непременно, непременно куплю себе квартиру в Питере, слеплю себе гнездо из пуха, слюны, разбитых скорлупок своих прежних жизней, построю хижину из палочек, как второй поросенок, Нуф-Нуф. Натаскаю туда всякой домашней дряни, чашек и занавесок, горшков с белыми флоксами, сяду к окну и буду смотреть чужие сны...». И в конце:
«Никакие сны не проходят бесследно: от них всегда что-нибудь остается, только мы не знаем, чьи они...
Никому ничем нельзя помочь, разве что жить здесь, видеть свои собственные сны и развешивать их по утрам на просушку на балконных перилах, чтобы ветер разносил их, как мыльную пену, куда попало: на верхушки тополей, на крыши трамваев, на головы избранных, несущих, как заговорщики, белые флоксы — тайные знаки возрождения...»
Она очень точно подсмотрела эту поэзию осенних промозглых улиц, продуваемых ветром подворотен, зеленоватых от сырости лиц прохожих, и мне так это близко, я так люблю такую погоду — сырую, дождливую, пасмурную, чтобы уютно устроиться в кресле с книжкой, закутаться в плед, пить кофе или глинтвейн и смотреть в сумеречное окно…
Как это у Владимира Соколова:
– Ты любишь ли эту погоду,
Когда моросит, моросит,
И желтое око на воду
Фонарь из-за веток косит?
– Люблю. Что, как в юности бредим,
Что дождиком пахнет пальто.
Люблю. Но уедем, уедем
Туда, где не знает никто...
Может быть, люблю ещё потому, что дожди, туманы, сумерки очень похожи на сны, на фантазии, поэзию… А солнце — оно высвечивает всё ясно, чётко, и тут уже нечего домысливать и дорисовывать в мечтах. И об этом у меня были стихи:
Осенние сны и туманы
плетут свою блёклую нить,
и только поэты-гурманы
способны её оценить.
Меня никому здесь не видно.
Со мною родное Ничто.
Под дождиком плакать не стыдно,
прикрывшись им словно пальто.
А ветер – невидимый дворник –
выносит небесной метлой
всё то, что пускает в нас корни
и станет позднее золой.
Но дождь, разбиваясь в упорстве
о зелень шумящей листвы,
сигналит мне азбукой Морзе,
что живы все те, кто мертвы,
что это небесная манна
летит на любовь и на свет,
что выглянет вдруг из тумана
знакомый до слёз силуэт.
Второе о снах. Есть такая новелла, «Новелла о снах» — австрийского писателя Артура Шницлера. В 1926 году была опубликована в Берлине.
В 1999 году увидела свет самая известная экранизация этого произведения: фильм «С широко закрытыми глазами», снятый американским режиссёром Стэнли Кубриком.
По фильму рассыпаны детали, намекающие на фантазийную сущность блужданий главного героя по Нью-Йорку. Фильм не даёт чёткого ответа, были ли похождения Билла реальностью или же то был сон, видение, фантазия…
Мизантроп Кубрик приходит к неутешительному выводу: человек слишком слаб, чтобы жить с широко открытыми глазами, так что ему ничего не остаётся, как жить с широко закрытыми глазами.
– Кто-нибудь видел этот фильм? Кто поделится впечатлениями?
Оказалось, что видел один Лёша. Поговорили о фильме. А потом я вспомнила по ассоциации реплику Бальмонта: «Ну почему я, такой нежный, должен всё это видеть?» Да, если б он увидел то, что происходит сейчас, его нежность не выдержала бы такого испытания…
Под впечатлением этого фильма у меня тогда родились стихи:
Мы порой не ведаем и сами,
что таится в нашей глубине.
Широко закрытыми глазами
смотрит пережитое во сне.
Что-то без начала и финала,
всё соединяющая связь...
Кажется, что я себя узнала
той, какой была я отродясь.
Увидала там морское дно я,
снежных гор сияющий венец...
Здравствуй, моё странное родное,
я тебя узрела наконец!
Смыслы слов листают листопады,
и ответ до удивленья прост,
если за минуту до распада
тень его ухвачена за хвост.
Скрепы, перекосы, парадоксы,
даль, пересекающая близь...
Сириусы, ирисы и флоксы
в неземной букет переплелись.
Счастье шелестело и порхало
с облаков слетающим письмом,
и, презрев все штампы и лекала,
я парила на небе седьмом.
Не в свои порой садимся сани,
о своей не ведав глубине...
Широко закрытыми глазами
смотрит пережитое во сне.
Всё-таки как здорово — подумалось мне, что мы выкладываем в Сеть эти встречи, к ним можно ещё вернуться, вспомнить, о чём говорили тогда, снова ощутить послевкусие этого «свидания душ», что к нашему шалашу могут присоединиться друзья из других городов и стран… Частичка наших душ остаётся во вселенной...
Дополнения к теме «Знаки»
Ребекка в этот день прислала мне ещё одно письмо — я задержалась с ответом — очень меня растрогавшее:
«Наташа, дорогая, куда Вы пропали? Пожалуйста, отзовитесь. Очень за Вас тревожусь. Дело в том, что у меня тоже были знаки (бабочка порхала в ванной, а потом таинственно исчезла), и я не на шутку испугалась почему-то за Вас».
Подумала, что я своими знаками заразила уже всех своих друзей и френдов, и они теперь тоже стали им мерещиться повсюду. Я написала Ребекке большое письмо и подписалась: «ваша порхающая — пока ещё — бабочка».
Хотя о бабочке у меня были и такие стихи:
Я бабочкой, пришпиленной к листу,
живу на боевом своём посту.
Пусть радует ваш взор узоров сеть,
но не взлететь уже мне, не взлететь...
Но нет — ещё бывает, взлетаю!
У меня есть ещё такое стихотворение — о знаках:
Знаки – проговорки Бога,
словно вехи на пути.
Замело пургой дорогу –
не проехать, не пройти.
Телефон навеки занят,
ручка лишь бумагу рвёт.
А автобус с тормозами –
ни на шаг никак вперёд.
Это знаки, это знаки –
рок, знамение, волшба.
Это значит, это значит,
это значит – не судьба.
Бывают дни, когда всё с самого утра не ладится, всё наперекосяк, и ты понимаешь по всем этим приметам: сегодня не мой день. А иногда таких «не моих дней» настолько много подряд, что уже начинаешь думать, что не только день, а и вся жизнь не твоя какая-то.
Приметы говорят, что день не мой.
Что день – вся жизнь какая-то чужая,
не внемля моей нежности немой
и с глухотой кромешною мешая.
И я сама отныне не своя,
«ничья, ничья» – в окно щебечут птицы.
Семь-я распалось на одно лишь я
и это мне вовеки не простится.
Гармония момента
Но иногда бывает — редко, но бывает, когда всё ладится, получается, и ты чувствуешь — день твой, и никто его у тебя не отнимет. Причём это даже порой бывает без видимых причин. Просто хорошо на душе. Это всё к вопросу о гармонии момента. У меня были и моменты каких-то творческих удач: публикации в журналах, новые стихи, письма от потерянных и нашедшихся друзей, неожиданные подарки, но были и просто минуты тихого счастья, когда идёт дождь — а я обожаю летние дожди, в них столько поэзии! – и ты сидишь на балконе под каштаном, читаешь что-нибудь или пишешь, пьёшь кофе, слушаешь шум дождя, любуешься шелестящими деревьями, блестящей от ливня листвой и думаешь: Господи, как прекрасна жизнь!
Как говорится, перед смертью не надышишься. И думаешь потом, ну как сохранить в себе это состояние счастья, в каком термосе, и как научиться вырабатывать его в себе. Это состояние гармонии на самом деле мало зависит от внешних успехов и материальных благ, это во многом плод усилий или каких-то волшебных проблесков нашей души. Как пишет Лариса Миллер:
Кто может с лёгким сердцем жить
Или хотя бы жить без боли,
Пусть скажет, как такую долю,
Такую участь заслужить.
Пусть назовёт секретный код,
Код от ключей к счастливым дверцам,
Ведущим в мир, где с лёгким сердцем
Живёт улыбчивый народ.
Одна из задач нашего клуба — вырабатывать такие секретные коды, добывать ключи к счастливым дверцам, в мир гармонии души.
Недавно читала интервью с Константином Райкиным в журнале «story», где он пишет, что заставляет своих студийцев записывать, фиксировать на бумаге самые яркие впечатления недели. Я к этому пришла уже давно, и фиксирую не только впечатления недели, но и каждого дня. Иначе они просто уйдут, улетучатся из памяти. Вопрос одноклубникам:
– Какие у кого были самые яркие впечатления этого месяца, что мы не виделись? Кто расскажет?
И все делились своими гармониями момента.
Обмен впечатлениями
Людмила побывала на встрече одноклассников на Хопре в Балашове, где прошло её детство. Балашов — город в Саратовской области, где когда-то в 20-е годы Пастернак написал свою «Сестру мою жизнь». Вспомнили эту книгу, стихи из неё…
Аркадий рассказал о своей новой публикации в журнале «Загадки истории». Была попытка затронуть тему политики, но она была пресечена звоном колокольчика — табу! Это то, что разъединяет людей. Поговорим об этом где-нибудь в другом месте и в другое время.
А потом Валя делилась впечатлениями от Лёшиной книги, которую он в прошлый раз дал ей прочесть. Разбор был серьёзный, но очень благожелательный. Лёша был смущён и растроган таким вниманием к своему творчеству. Обещал держать планку.
Коля рассказал о художественно-экологической акции «Сор – во двор!», на которой
недавно побывал, о разных поделках, вдохновивших его на свои собственные. Во дворе мастерских художников организовали выставку картин, скульптур, инсталляций, предметов декоративно-прикладного творчества. Основная задача проекта была – привлечь внимание к вопросам экологии, чрезвычайно актуальным для современного мира. Художники использовали метод upcycling — новое использование привычных вещей. Креативный подход предполагает оригинальное прочтение, перемещение его в иной контекст и статус, возвышающий обычную вещь до произведения искусства. В творческий процесс были вовлечены бумажные стаканы, пластиковые бутылки и посуда, картон и фанера, скотч, яичная скорлупа, проволока и провода, пустые пачки из-под сигарет и даже жевательная резинка.
Надя рассказала о посещении кладбища в Энгельсе, прочла своё стихотворение, посвящённое однокласснику, похороненному там. А потом спела «Чёрный ворон», да как! Прямо на разрыв аорты.
Мне вспомнились Лёшины строчки:
Как пронзительно звучала песня эта,
И казалось, что как будто плакал кто-то.
Потерялось наше счастье, видно, где-то:
Может тут, а может, там, у поворота...
А потом Лёша насмешил всех до слёз рассказом о неожиданном вторжении голубя на сцену оперного театра, где он смотрел с другом «Весёлую вдову». Это был просто театр одного актёра! С этим номером можно было бы выступать на сцене!
И вот наконец мы плавно перешли к теме нашей сегодняшней встречи...
Смерти нет
Эта тема волновала меня с детства. Помню, мне казались пресными наши обычные дворовые игры и я придумала новую — игру в смерть. В шапку кидались свёрнутые бумажки, на которых мы писали предсказания будущей смерти, а потом каждый вытягивал оттуда свой жребий – «свою смерть». Это щекотало нервы. Но смертяшкина не любит, когда с ней заигрывают. И часто за это мстит. Много лет спустя я написала такое стихотворение об этом:
Играли в смерть, ей щекотали пятки –
я во дворе придумала игру.
Наскучили все эти жмурки, прятки.
Томили мысли: как же я умру?
Бумажки перемешивали в шапке –
любой из нас тогда был глуп и мал,
но подходил ни валко и ни шатко
и жребий свой зловещий вынимал.
Придумывали, как поинтересней,
и были смерти редки и сочны.
Как десять негритят из детской песни,
не знали мы, что все обречены.
Что всё это стрясётся с нами вскоре...
Смертяшкина не любит, когда с ней
заигрывают… и мементо мори
напомнит о себе в один из дней.
Валерке выходило: «Смерть от пули».
Мы хохотали: «Ты в бою бывал?»
Был киллером расстрелян он в июле
у дома в девяностых наповал.
«Машина переедет» – вышло Лёвке.
Смеялись: «Надо жить среди кобыл».
И воздуху мне не хватает в лёгких...
Нет, не машина… поезд это был.
Летели глухо земляные комья,
летели жизни – со счетов собьюсь...
Володька, Люська… Про других не помню.
Уже звонить и спрашивать боюсь.
Всё чаще выплывает мне из дали,
как ту бумажку я тяну со дна...
«В войну погибнешь» – как мы хохотали,
какая на фиг к лешему война!
Но вот уже над нами эта гидра…
И я, ловя последнюю зарю,
как будто бы уже на ней погибла
и с вами с того света говорю.
Весь вечер мы обсуждали статьи на тему зарождения жизни на земле, о том, какое место там занимает душа, космос, какая связь между ними. Вспоминали высказывания поэтов, учёных, философов, читали стихи на эти темы. Приведу наиболее интересные фрагменты нашего разговора.
Бессмертие по науке
Одна из научных теорий — в том, что именно из космоса на Землю пришли те самые однородные бестелесные клетки, которые эволюционируют, принимая все новые и новые оболочки. Из этих наблюдений и анализа делается вывод о связи космоса и души, о том, что душа является однородным космосом, а космос является коллективной душой. То есть космос не однороден, он состоит из частичек, идентичных нашей душе. А душа внутри человека – это тот же самый воздух в надувном шарике, просто он имеет другие материальные свойства. Человек – тот же воздушный шарик, только в нем содержатся более сложные живые организмы, чем Н2О, а кислород ему нужен только для поддержания жизненных функций. В отличие от воздушного шарика, который является искусственной оболочкой, человек является естественной оболочкой, и его содержимое заполняется, меняется и источается на протяжении всей жизни. (Под впечатлением этого разговора потом появлялись стихи, которые я буду изредка тут приводить).
Прочитала физика статью
о законах квантовых вселенной.
Вобрала в себя галиматью,
враз себя почувствовав нетленной.
«Космос – коллективная душа,
а душа – миниатюрный космос».
Буду жить теперь, легко дыша,
одолев неверие и косность.
Говорю уже не в пустоту,
в одухотворённое пространство.
Снимешь мне не комнату – звезду,
пусть там будет скромное убранство.
Отлетит земное, как парша,
ветер разметает наши космы…
Космос – наша общая душа,
а душа – единоличный космос.
Что происходит с душой живого организма после его смерти?
– То же самое, что и с воздухом в воздушном шарике, – если шарик лопнет, отдельные частички воздуха разлетаются в разные стороны и будут существовать своей жизнью, смешавшись с окружающей средой. После смерти того или другого живого существа его душа должна куда-то уйти, стать началом чего-то другого. То есть когда общий организм умирает, его коллективная душа рассыпается на бессчетное количество частиц и становится чем-то другим, приспосабливаясь к жизненным обстоятельствам, которые ее окружают.
Для того, чтобы это понять, лучше всего посмотреть на пример жизнедеятельности обычной гусеницы. Гусеница, как мы знаем, в какой-то момент своей жизни может превратиться в кокон и родиться бабочкой. Но что происходит с гусеницей? Ответ очевидный – она умирает, потому что все ее жизненные соки, энергии, ресурсы уходят на то, чтобы родить внутри себя другое существо. Старая оболочка гибнет, новая – рождается. Внутренние первородные молекулы, которые находятся в гусенице, начинают формироваться в некое совсем другое существо, находясь в комфортных для этого условиях в коконе из тела гусеницы.
– Но не верьте, сказал мне пришедший во сне, –
что навеки нас в землю зарыли, –
мы лишь куколки, что оживут по весне,
мы лишь кокон для будущих крыльев.
Пусть наш временный кров твердокаменн, дубов,
но в нём зреют другие столетья.
Нет, не жизнь и не смерть, из скорлупок гробов
вылупляется новое, третье.
Легким облачком, бабочкой, тенью: душа,
незнакома ни с грязью, ни с потом.
Мы следим, замерев и почти не дыша
за её легкокрылым полётом.
Ты стал частью природы и частью меня,
и вселенной, и Богом отчасти.
Это то, без чего не прожить мне и дня,
из чего вылупляется счастье.
То, что нам не увидеть и не осязать,
жизнь иную из вечности лепит.
То что ты не успел мне тогда досказать –
дорасскажет мне шелест и лепет.
Этим внутренним зрением, чувством шестым
я всё больше тебя постигаю –
после жизни, когда та рассеется в дым –
жизнь другая, другая, другая…
Аналогичные процессы происходят и во всех остальных живых организмах после смерти, просто в отличии от гусеницы, которая умеет их запускать и обращать в более выгодное для себя русло, все остальные живые организмы этого делать не умеют. В том числе и люди, именно поэтому после смерти они становятся точно такими же коконами, сами не осознавая этого.
Поэтому смерти как таковой не существует, она распространяется только на материальную оболочку, а первородная молекула не может потерять жизнь, потому что нечему отмирать. Она живет совсем по другим законам, которые обеспечивают ее бессмертие.
– А как же личность умершего, неужели она испаряется после смерти живого существа?
– Любая личность является всего лишь продуктом генов и жизненных обстоятельств. Поэтому не стоит связывать бессмертие души с бессмертием личности.
Материальная оболочка по законам природы недолговечна и через какое-то время гибнет, чтобы душе появиться снова в другой оболочке.
Что касается Бога, или Высшего Разума, то это только конечная цель развития эволюции. Человек не является её конечным звеном, должны со временем появиться более совершенные звенья. Космос является бесконечным пространством со множеством галактик и звездных систем, поэтому мы не можем ответить за всю вселенную, существует ли в ней Высший Разум или нет. Возможно, в каких-то солнечных системах, есть что-то подобное или близкое к этому. Но в нашей солнечной галактике Высшего разума нет. Потому что мы еще не достигли этого этапа эволюции.
Душа бессмертна, но нельзя связывать ее бессмертие с бессмертием своей личности. Потому что личность – это временное явление, и она существует в ограниченных рамках вашей собственной жизни. А душа бессмертна, в каком бы теле и оболочке она ни была.
Так говорит наука. Утешительного мало. И всё же, всё же, всё же… А вдруг??? Чем чёрт не шутит…
Бывает, зимой вдруг снега растают,
а летом деревья вмиг облетают.
Где-то сместится привычный баланс –
и в мире родится невиданный шанс.
А вдруг в параллельном каком-нибудь мире
сидишь ты в такой же, как наша, квартире,
смотришь с балкона на эту звезду
и ждёшь, когда ж я домой приду.
В квантовых безднах, в ином измеренье
зреет особое тайное зренье...
Может быть, им, что есть силы любя,
в далях незримых увижу тебя.
Поэты и философы более широко и оптимистично смотрят на эти вещи, чем учёные. Дальше буду приводить лишь цитаты.
Великие о смерти и бессмертии
Природа не знает угасания; она знает лишь преобразование. Все, чему научила
и по сей день учит меня наука, укрепляет мою веру в продолжение нашего духовного бытия после смерти.
Вернер фон Браун
Из поэмы «Новогоднее» Марины Цветаевой:
Что мне делать в новогоднем шуме
с этой внутреннею рифмой: Райнер – умер?
Если ты, такое око смерклось,
значит, жизнь не жизнь есть, смерть не смерть есть.
Значит, тмится, допойму при встрече!
Нет ни жизни, нет ни смерти, – третье,
новое…
Борис Рыжий:
Над домами, домами, домами
голубые висят облака.
вот они и останутся с нами
на века, на века, на века.
Только пар, только белое в синем
над громадами каменных плит…
никогда никуда мы не сгинем,
Мы прочней и нежней, чем гранит.
Пусть разрушатся наши скорлупы,
геометрия жизни земной —
оглянись, поцелуй меня в губы,
дай мне руку, останься со мной.
А когда мы друг друга покинем,
ты на крыльях своих унеси
только пар, только белое в синем,
голубое и белое в си…
Вениамин Блаженный:
– Мы здесь, – говорят мне скользнувшие легкою тенью
Туда, где колышутся легкие тени, как перья, –
Теперь мы виденья, теперь мы порою растенья
И дикие звери, и в чаще лесные деревья.
– Я здесь, – говорит мне какой-то неведомый предок,
Какой-то скиталец безлюдных просторов России, –
Ведь всё, что живущим сказать я хотел напоследок,
Теперь говорят за меня беспокойные листья осины.
– Мы вместе с тобою, – твердят мне ушедшие в камень,
Ушедшие в корни, ушедшие в выси и недра, –
Ты можешь ушедших потрогать своими руками, –
И грозы и дождь на тебя опрокинутся щедро...
– Никто не ушел, не оставив следа во вселенной,
Порою он тверже гранита, порою он зыбок,
И все мы в какой-то отчизне живем сокровенной,
И все мы плывем в полутьме косяками, как рыбы…
Метаморфозы и энтелехия
Николай Заболоцкий утверждал, что смерти не существует. В основе этого утверждения лежала мысль, что если каждый человек – часть природы, а природа в целом бессмертна, то и каждый человек бессмертен. Смерти нет, есть только превращения, метаморфозы. В стихотворении «Кузнечик» он писал:
Настанет день, и мой забвенный прах
вернётся в лоно зарослей и речек.
Заснёт мой ум, но в квантовых мирах
откроет крылья маленький кузнечик.
Довольствуясь осколком бытия,
он не поймёт, что мир его чудесный
построила живая мысль моя,
мгновенно затвердевшая над бездной.
На Заболоцкого сильное впечатление произвели слова Гёте:
«Я не сомневаюсь, что наше существование будет продолжаться, ибо природе не обойтись без того, что понимают под энтелехией (целенаправленной жизненной силой). Но бессмертны мы не в равной мере, и для того, чтобы в грядущем проявить себя как великую энтелехию, надо ею быть».
То есть бессмертны те люди, которые в жизни проявили себя как творцы, мыслители, созидатели, великие личности. Их душа, их мысли, аура остаются в природе.
С этими словами Гёте перекликаются стихи Заболоцкого:
Вчера, о смерти размышляя,
ожесточилась вдруг душа моя.
Печальный день! Природа вековая
из тьмы лесов смотрела на меня.
И нестерпимая тоска разъединенья
пронзила сердце мне, и в этот миг
всё, всё услышал я – и трав вечерних пенье,
и речь воды, и камня мёртвый крик.
И я, живой, скитался над полями,
входил без страха в лес,
и мысли мертвецов прозрачными столбами
вокруг меня вставали до небес.
И голос Пушкина был над листвою слышен,
и птицы Хлебникова пели у воды.
И встретил камень я. Был камень неподвижен,
и проступал в нём лик Сковороды.
И все существованья, все народы
нетленное хранили бытиё,
и сам я был не детище природы,
но мысль её! Но зыбкий ум её!
Те, кого любишь – не умирают
В одном из интервью Иосиф Бродский сказал:
«Когда Арсений Тарковский начал надгробную речь словами «С уходом Ахматовой кончилось...» – всё во мне воспротивилось: ничто не кончилось, ничто не могло и не может кончиться, пока существуем мы. Не потому, что мы стихи её помним или сами пишем, а потому, что она стала частью нас, частью наших душ, если угодно. Я бы ещё прибавил, что, не слишком-то веря в существование того света и вечной жизни, я, тем не менее, часто оказываюсь во власти ощущения, будто она следит откуда-то извне за нами, наблюдает как бы свыше, как это она делала при жизни. Не столько наблюдает, сколько хранит».
«Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Значит, нету разлук. Существует громадная встреча.
В прошлом те, кого любишь, не умирают...»
Есть вещи, в которые не то чтобы веришь или предполагаешь, догадываешься, а которые просто знаешь доподлинно, каким-то внутренним зрением, внутренним знанием, шестым чувством, генетически знаешь. Это то, что сильнее логики, разума, здравого смысла.
Последняя книга Инны Лиснянской «Без тебя» посвящена памяти мужа.
Сорок дней дышу я, как в дыму
около огня.
Сорок дней душа твоя в дому
около меня.
Для тебя и рюмка, и калач,
весь в поминках стол.
Сорок дней мне говоришь: «Не плачь,
волю я обрёл,
волю ту, что я имел в обрез,
будучи живым.
Не горюй! Я здесь! Я не исчез!
Просто стал незрим».
В сущности эта книга – попытка Орфея обернуться и перехитрить закон.
И луч весенний –
всё та же дрожь.
Я жду: хоть тенью
домой придёшь.
Она чувствует его повсюду – в голубе, который «бьётся о ставень так, что седые перья летят с крыла», в звезде, что «удержалась в своём паденье и засверкала перед окном седым», в его пиджаке, что «с гвоздя упал, как подранок, машет пустым рукавом и не может взлететь».
Свет, наподобие колеса,
в майскую зелень ныряет.
Птицы на разные голоса
имя твоё повторяют:
имя твоё выдувают шмели
в златомохнатые дудки,
шепчут на влажных участках земли
имя твоё незабудки.
...Хочется думать иль грезить, по крайней мере,
что непременно встретимся мы с тобой,
как Гумилёв говаривал: «Ах, на Венере»
или ещё на какой звезде голубой.
Поразительные строки А. Кушнера:
...Он вошел в павильон, поднял стул за спинку
И, поставив его на краю площадки,
Сел над морем, с полночною тьмой в обнимку,
Словно с кем-то, как в детстве, играя в прятки.
– Проигрался? – спросил его тихий голос.
Казино золотыми, как сноп, лучами
За спиной полыхало, звезда кололась.
– В переносном значенье? – Пожал плечами.
– Знаю, ты не игрок. Но перила, сходни,
Берег, лестницы – всё здесь ведет к обрыву…
– Лучше я тебя, голос, спрошу сегодня:
Смерть сулит нам какую-нибудь поживу?
И смутился, услышав: – Еще какую! —
Тень цеплялась за тень, среди их сплетений
Чайку он разглядел, а за ней – другую.
Там не будет обыденных отношений.
То есть там, если нам назначают встречи,
Эти встречи такую же дарят радость,
Как звучащая здесь в стихотворной речи
Окрыленность, – так можно сказать? Крылатость.
Я успокоилась. «Не говори с тоской: их нет. Но с благодарностию: были». Я счастлива, что вы были – все, кого я любила и люблю. Но если были – значит, есть. Это как закон физики, закон земного притяжения, которое перетягивает небесное.
В. Блаженный:
Так явственно со мною говорят
умершие, с такою полной силой,
что мне нелепым кажется обряд
прощания с оплаканной могилой.
Мертвец – он, как и я, уснул и встал –
и проводил ушедших добрым взглядом...
Пока я жив, никто не умирал.
Умершие живут со мною рядом.
Всё вернётся. Всё будет так, как нам хочется. Даже если будет по-другому.
Об этом – и заклинание Ларисы Миллер:
Всё переплавится. Всё переплавится.
В облике новом когда-нибудь явится.
Нету кончины. Не верь в одиночество.
Верь только в сладкое это пророчество.
Тот, кто был другом единственным, преданным,
явится снова в обличье неведомом –
веткой ли, строчкой. И с новою силою
будет шептать тебе: «Милая, милая».
Говорили о «Рассказе синего лягушонка» Ю. Нагибина («будет ещё тоннель, а раз так…»). Я читала навеянные этими мыслями стихи о маме:
Тянешься ко мне стебельками трав,
звёздочкой мигаешь мне за окном.
Жизнь мою ночную к себе забрав,
ты ко мне приходишь небесным сном.
Я хожу по нашим былым местам,
говорю с пичужкой, с цветком во рву.
Пусть тебе ангелы расскажут там,
как я без тебя живу – не живу.
Твой пресветлый образ во всём вокруг.
Я тебя узнаю во всех дарах.
И надежда греет: а вдруг, а вдруг…
Пусть в иных столетьях, в иных мирах...
А потом я познакомила всех со стихотворениями трёх современных поэтов, глубоко затрагивающих эту тему, где они смогли тонкими эфемерными штрихами наметить и осветить то, «что неизвестно нашим мудрецам».
Возвращение
Борис Кутенков:
Вот человек — несмываемый белый грим,
вот нерождённые дети летят за ним,
общей бедой обступают, единым светом;
пепел, я ветер, как слышно, приём-приём, —
вот и уходим дружно — вдвоём, втроём,
и говорим посмертно:
— Видишь, теперь я — зиянье, Земля в огне,
космос в руке, долгожданное ниоткуда;
змейкой, как доллар, сжимаюсь, расту в цене,
некому слышать — вот и пою повсюду;
космос омоет седые мои виски,
так прорастаю — неслышные колоски,
завтра детей принесу в золотом конверте,
именем запишу на осколке моей тоски,
что не бывает смерти.
Так вырастаю — расщелина и надлом,
нету меня — и, значит, живу в любом;
а наяву — основанье для слёз и смеха:
просто стоишь под грозой, человек-дурак, —
если б не музыка, смутный её зигзаг,
не золотая её прореха.
Ирина Дубровская:
…И такая вокруг пустота,
Словно я уже больше не здесь.
А ведь это родные места,
Благодатная южная смесь
Волн морских и небесных лучей,
Что душе для здоровья дана.
Но нарушен порядок вещей,
И родным я местам не нужна.
И чужим я местам ни к чему.
Мысль является, тучи темней,
Что вообще не нужна, никому,
И внезапной пропажи моей
Не заметят ни эти, ни те.
Что ж, скажу я, пора уходить.
(Тот, кто долго живёт в пустоте,
Сам с собою привык говорить).
Прошепчу себе: «Ну и катись…»
Но когда докачусь до нуля,
Вдруг услышу: – Куда ты, вернись,
Без тебя опустеет земля!
Над потоком мелькающих спин,
Высоко, точно голос Творца.
Оглянусь – это мама и сын,
И ещё три-четыре лица.
Алла Горбунова:
все умирают детьми
особенно старики
старик открывает калитку в заветный розовый сад
детство распахнуто снова
отворено, чтобы в нём умереть
там, на знакомых светлых аллеях
в материнских объятиях
у истока речи и времени, пошедшего вспять
детство ждало его
мяу, гав
игрушки, цветы
головами качают:
долго же тебя не было,
где же ты был, что же ты делал?
– был там, где делать нечего, сам не знаю зачем
было мне скучно и страшно
всё было чужое
остальное забыл
всё исчезло, развеялось дымом
не знаю, что я там делал, к чему это было
но вот я вернулся и больше уже не уйду
внутри детства распахнуты смерти врата
это мамины руки
принимающие детей
бегущих домой по траве
Четыре с лишним часа пролетели незаметно. Напоследок Надя спела романс "Жалобно стонет ветер осенний". А я прочла ещё несколько своих стихов на эту тему.
***
«Ещё не вечер» – не скажу уже.
Ещё не ночь. И каждый час всё слаще.
Но многое, что надобно душе,
жизнь отложила в долгий-долгий ящик.
Быть может, в тот, в который мне сыграть...
(Прости, читатель, этот чёрный юмор.
Я не хочу, о други, умирать,
как классик говорил, который умер).
«Две области – сияния и тьмы»
Бог примирит, перемешав, как соки.
Из серебристой краски и сурьмы
родится вечер вдруг голубоокий.
Вот так бы примирить весь мрак и свет,
что борются в душе моей, стеная.
Из всех остроугольных да и нет
сложить «быть может», «кажется», «не знаю».
Вот так бы плавно жизнь свою суметь
направить между Сциллой и Харибдой.
О, сумерки... Смеркается... И смерть
вдруг снова подмигнула мне из рифмы.
***
Я в этом мире только случай.
Черты случайные сотри.
Земля прекрасна, только лучше
я буду у неё внутри.
Мне всё здесь говорит: умри, —
серп месяца, клинок зари,
кашне из прочного сукна
и чёрное жерло окна.
Любое лыко — злое лихо —
страшит непринятостью мер.
Шекспир подсказывает выход
и Вертер подаёт пример.
В спасенье от земного ада
так сладко кровью жил истечь.
Задуй свечу. Не надо чада.
Поверь, игра не стоит свеч.
Но вот один глоток любви —
и всё мне говорит: живи, —
улыбка месяца, весна,
душа открытая окна.
***
Учусь у воздушного шарика чувству полёта,
свободе расстаться легко, отпуская ладонь.
А в небе просветы как лестничные пролёты –
нам всем оказаться там, как о земном ни долдонь.
Нам всем раствориться в потоках космической пыли,
как в музыке мы растворяем обиду и злость.
А счастье прошло по касательной, пулей навылет,
но кость не задета и, стало быть, всё обошлось.
Ах, жизнь так полна, что от смерти её не убудет.
И нежности тяжесть не раз нас заставит тонуть.
Но всё ещё будет — сдаётся мне — всё ещё будет!
Порою достаточно за угол лишь завернуть.
***
Живу — доживаю, но не заживаю.
Пустые углы в глубине обживаю.
Дыру зашиваю, где жизнью порвёт.
Пустое, до смерти ещё заживёт.
На улице серо, в дому моём сиро.
Но всё же души ещё не износила.
И Парка прядёт бесконечную нить...
А в жизни прошу никого не винить.
***
Я уже тут почти негласно,
не снаружи, а изнутри.
Надо мною уже не властны
циферблаты, календари.
Не на облаке и не в яме,
не на лестнице я крутой,
а за скобками, за полями,
по ту сторону, за чертой.
***
Вы рай когда-нибудь видали?
Мне кажется, что это там,
где ждут, кого нигде не ждали,
и любят вопреки летам.
Где утешенье, очищенье,
и все богаты без монет,
где можно вымолить прощенье
у тех, кого на свете нет.
А там, где анфилады ада?
Чудовищный в системе сбой,
где нет любви и нет пощады
за то, что совершил с собой.
Там те, кого мы позабыли,
и вечен будет их укор,
когда глаза, что так любили,
не узнают тебя в упор.
Никто не вправе бросить камень,
и рай, и ад впитались в кровь.
Они не кущи и не пламя,
они — безлюбье и любовь.
***
Жизнь – свободное время от смерти.
Пронестись ли в едином броске,
повседневной отдать круговерти
иль скормить свою душу тоске?
Вот и день наконец этот чёрный.
Что накоплено в сводах годов?
Лес опавший стоит обречённо,
и к разлуке, и к смерти готов.
Слёз уж нет, их проплакала осень,
и глаза небосвода сухи.
И, по правде сказать, так ли очень
вы нужны были, эти стихи?
Паутины холодной и склизкой
Ариаднина тянется нить.
Лист трепещет предсмертной запиской:
«Улетаю... Прошу не винить».
Ночь напялит колпак свой дурашный,
затрезвонит луны бубенец...
Вот и всё. Это вовсе не страшно.
Просто смерть умерла наконец.
***
Не жизнь – не смерть, ни недруга – ни друга.
Качается над пропастью канат.
Как вырваться из замкнутого круга,
сломать систему тех координат?
Как жить, чтоб жизнь не обернулась в небыль,
не потеряться в омуте потерь?
Сойти бы с рельсов, выжечь дырку в небе,
уйти бы в нарисованную дверь.
***
Ночь приставит ко мне стетоскоп,
к моим снам, обернувшимся явью,
и заметит, что стало узко
мне земной скорлупы одеянье.
Ночь и осень, а пуще — зима –
это всё репетиции смерти.
Разучи этот танец сама
под канцоны Вивальди и Верди.
Развевается белый хитон,
легкокрылые руки трепещут.
Рукоплещет партер и балкон,
совершается промысел вещий.
Просто танец, чарующий бред...
В боль и хрипы не верьте, не верьте.
Наша жизнь — это лишь пируэт,
умирающий лебедь бессмертья.
***
Ничего не исчезает,
оно просто Где-то Там,
за лесами, за часами,
недоступное летам.
Где-то Там, где дали, были
и мечты под слоем тьмы,
есть все те, кто нас любили
и кого любили мы.
Это то, что не ветшает
и не тает словно снег,
видит, слышит, утешает
и целует нас во сне.
И приходит к нам слезами,
словно дождиком слепым...
Ничего не исчезает.
Тот кто любит — тот любим.
***
Мне снилось, что ты говоришь мне из рая:
«Я здесь заблудился в загробном саду.
Когда уходил я тогда, умирая,
дорогу забыл и никак не найду...»
Твой голос, как будто под сводом собора…
о чудо чудес… ты живой, ты воскрес!
Но нас разделяет преграда забора,
стена, как скала от земли до небес.
Твой голос, как будто тогда, из больницы…
«Я здесь потерял тебя и не найду…
Тут всюду чужие и мёртвые лица...»
И я отвечала тебе как в бреду:
Мой милый, не бойся, я здесь, я с тобою.
Ночь вмиг пролетит и настанет рассвет.
И будет зелёное и голубое
в окошко глядеть и будить нас: привет!
Есть тайная дверь в неземном переходе...
Смерть – это не вечность, а длинная ночь,
которая рано ли поздно проходит,
когда друг без друга кому-то невмочь.
Мир стал без тебя чужеземной темницей,
а я – словно узник, ведущий подкоп
в тот свет, что покуда лишь грезится, мнится
и видится ярко сквозь сна микроскоп.
Как я отыщу тебя в этом далече...
Скажу: как же долго я шла, шла и шла...
И вот мои руки нашли твои плечи.
Я знаю отныне, зачем я жила.
***
Свет глаз моих, серебряный мой князь,
как наша связь преображает небыль...
Деревья, надо мною накренясь,
атлантами удерживают небо.
Меж нами пролегает горизонт –
так вот где был ты, улетевший чижик!
А сверху твой призор, как вечный зонт,
спасающий от шишек или выжиг.
А я тебя не то чтоб жду-пожду,
но лишь живу в режиме ожиданья.
Мне утоляет острую нужду
в тебе – очарование каштанье.
Пусть путь мой непутёв и бестолков,
но мне с него всё видится далёко.
В душе покой, добро без кулаков,
любовь твоя без страха и упрёка.
***
Ты где-то там, среди отживших праздников,
в сугробах прошлогодних февралей,
у прошлого в загашниках, в запасниках,
в сиянии волшебных фонарей.
На стенах тени — странные видения…
Тебя я вижу в призрачной дали, –
как будто накануне возрождения
спишь в животе у матери-земли.
Оставшись навсегда в том нашем лете я,
услышу вдруг сквозь толщу голосов,
как сквозь соцветья и тысячелетия
ты вновь родишься, услыхав мой зов.
И где б ты ни был – на земле, на облаке –
в любой толпе, я знаю, я смогу
тебя узнать и в незнакомом облике
по свету глаз или рисунку губ.
Разглаживаю складки фотокарточки,
как все твои морщинки на лице,
и вижу свою жизнь в домашнем фартучке,
не знающую, что же там в конце...
***
Эту жизнь я жила несмотря, вопреки.
Выходило мне боком всё и не с руки.
Оставалась я часто в таких дураках,
но зато я витала в таких облаках,
что отсюда не видно, и вам не понять,
сколько мёртвых там можно вживую обнять…
Говорю на родном, но чужом языке.
И поймёт его тот, кто в такой же тоске.
Мои замки так зыбко стоят на песке…
Только то, что ещё эти тени хранит —
на поверку прочнее, чем сталь и гранит.
Жизнь проходит как сон, что сама себя снит.
***
Нам бессмертие Бог обещал сгоряча.
Я на слове его не ловлю.
Но молитва моя как ничья горяча.
Все бессмертны, кого я люблю.
Мой порушенный мир, что по милу хорош,
по ночам пред глазами встаёт.
И луна в утешенье свой ломаный грош
мне как нищей в ночи подаёт.
Этой сказке волшебной хоть верь иль не верь –
но вдруг даль обращается в близь.
Как ни в чём ни бывало откроется дверь
и откуда придёшь ни возьмись…
Перемелется всё, и из сора слова
лопухом с лебедою взойдут.
И откроется жизни иная глава,
что пока не читается тут.
Будет лёгкою тенью витать вопреки,
тенью, тающей где-то вдали,
безобманной безудержной этой строки
и моей безотзывной любви.
***
Я звёзды тебе пригашу
и облака одеялом
прикрою, и попрошу,
чтоб около постояла.
Мы встретимся на том сне,
на потустороннем свете,
в той сороковой весне,
что не довелось нам встретить.
Ты жди меня там домой,
и встретишь под небесами
бумажный кораблик мой
под алыми парусами.
Тот самый, в котором ты
однажды приплыл из сказки...
На вечном холсте мечты –
гляди – не тускнеют краски.
И кто тут Орфей, кто Грэй –
смешались роли и крови.
Лечу через сто морей,
целую глаза и брови.
Гляжу я на твой портрет
и верю светло и слепо...
Услышь же ночной мой бред,
ответь на азбуке неба.
***
Я в смерти уже на две трети,
иду, но не знаю куда.
Надеюсь я там тебя встретить,
но знать не хочу я – когда.
И пусть мне никто не ответит,
какой нынче день и число,
на этом ли я ещё свете,
иль может на тот унесло.
Я времени не наблюдаю,
счастливее не становясь.
Но, нить Ариадны латая,
с тобой выхожу я на связь.
Я верю, что ты меня слышишь –
твою не вдову, а жену,
когда мой цветочек колышешь
в безветренную тишину,
когда просыпается утро,
когда всё на свете уснёт,
когда на портрете как будто
в глазах твоих что-то блеснёт.
И я растворяюсь в тумане
видений своих кружевных,
которым ещё нет названий
на этом наречье живых.
***
Облака как молоко...
Я гляжу им вслед.
Не волнуйтесь, там легко.
Там весна и свет.
С нами он, пока мы спим,
это всё не бред.
Каждый, кто был нелюбим,
будет обогрет.
Там навеки приютят
близкие, друзья.
И простят тебе, простят,
всё, чего нельзя.
***
Не осталось ни одной надежды,
удалось их родине убить.
Не оставь меня, прошу, в беде ж ты,
помоги мне верить и любить.
А к кому взываю я, не знаю...
Есть Там что, неведомое нам,
то, что смутно чуяла из сна я,
то, что очевидно только снам?..
Я на строчки эти опираюсь,
как когда-то на твоё плечо,
и Туда тихонько добираюсь –
вот теплее… ближе… горячо.
А тема нашей следующей встречи называлась: «Счастье».
Что такое счастье? Реальность или иллюзия? Что предпочесть – правду жизни или гармонию путём самообмана? Истину или утешительную ложь? Что важнее – правда жизни или поэзии? Здравый смысл или высший?
Обо всём это мы поговорим на нашем восьмом занятии.
Продолжение следует