Разбирая папины бумаги нашёл это стихотворение. Не знаю, когда оно написано. это обращение к нам нынешним из недалёкого прошлого, которого нас пытаются лишить. Прочитай и подумайте, оправдали ли мы надежды наших дедов и отцов.
Товарищи, я твёрдо убеждён, что даже в этой половине века
Продлят надолго годы человека и будет жить лет триста с лишним он.
Все опухоли, спазмы и каверны на вечные исчезнут времена,
И у людей к двумстам годам примерно появится впервые седина.
О, если б мир учёный изобрёл набор частей непортящихся, вечных
Взамен истёртых клапанов сердечных, сосудов хрупких, тонких альвеол,
О, если бы в тиши уединенья гуманная наука создала
Вакцину против ханжества и зла, и сыворотку против самомненья.
О, если бы пройдя житейский стаж и вдруг услышав в сердце перебои
Могли зайти мы в ГУМ или в Пассаж и выбрать сердце новое другое,
И продавец явив при том азарт, и вежливость, и милое усердье
Вам предложил бы модное предсердье и полный выбор прочных миокард.
Но это всё пока не в нашей власти, хотя, сказать по правде, и сейчас
Отдельные товарищи у нас к себе имеют, так сказать, запчасти.
Вот у иного мужа иль отца всё выглядит солидно и весомо,
А, поглядишь, имеет два: лицо одно для службы, а одно для дома,
А у иных, коль обратить вниманье, есть на лице два носа, так сказать,
Один нормальный нос – для обонянья и запасной, чтоб по ветру держать.
Но виден в историческом аспекте бесславный их естественный конец,
А что до человеческих сердец, пускай живут в единственном комплекте.
О, год двухтысячный, цветущая страна, над миром светят звёзды коммунизма
Уже дав в глухие архаизмы ушло такое слово – как «война»,
Силён, как лев, могуч, как великан, стал человек, хоть верьте,
Хоть не верьте, заводы счастья, фабрики бессмертья
На тыщу лет перекрывают план.
А там глядишь, на грани двух веков, как шумная общественная мера
Проводится обмен всех длинных языков на языки обычного размера.
Закончив труд, влюблённые супруги, задуманный осуществляя план,
Заходят в первоклассный ресторан и получают нужные услуги.
Вдали, в тени берёз, акации и лавра давно открыт музей, зайди-ка поспеши,
Там есть скелет кита, и клык ихтиозавра, и челюсть шимпанзе и кости Чан-Кай-Ши.
Эх, жить бы мне в двухтысячном году ещё с душой веселою и юной,
Вот на ракетодром я медленно иду, хочу поехать на концерт на лунный.
А там зима, и снег, и первопуток, и несмотря на ветер и метель,
Лунатики стоят по двое суток, чтоб посмотреть Улановой «Жизель».
Все звёзды ждут с большим волненьем лета, висят анонсы посреди небес:
На Марсе вечера Московского балета, на землю едет «Комеди Марсез».
Сезон удался необыкновенный, и я уже в галактике лечу,
Где космосмейстер, чемпион вселенной, Смыслов Василий делает ничью.
Уходит ночь, светает незаметно, вокруг взошло сто сорок солнц почти,
Мы снова едем трассой межпланетной, придерживаясь млечного пути.
А на земле уже весенний день, бегут машины, грузятся товары,
И дворник поливает тротуары духами «Белая сирень».
В весёлый праздник обратились будни, летят года стремительно и вот,
Мне видится, как встретят эти люди, какой-нибудь две тыщи пятый год
От полюса до полюса столы, стоят у пультов инженеры,
Чтоб слушали все земли новой эры, все самые далёкие углы.
Зажглись повсюду миллионы звёзд, электро-солнце вспыхнуло над залом,
Встал председатель с пенистым бокалом, и слушает планета первый тост.
И вижу я, как в славный этот час, подняв над миром кубок новогодний,
Всем предлагает выпить он за нас, за тех, кто жил давным-давно…
Сегодня!
За тех, кто шёл дорогой первопутной, кто трудный век мечтами озарял,
Кто б нашей жизни не всегда уютной на тысячи других не променял.
Кто в юность шёл с киркою и зубилом, прощался с домом, уходил в метель,
Карабкался по ледяным стропилам, три раза в жизни надевал шинель.
Кто шёл в тайгу, кто жил в сыром бараке, кто, средь боёв и штурмов огневых
За пять минут до яростной атаки, опять мечтал о правнуках своих.
Так пусть они в дворцах своих хрустальных бокал осушат полностью до дна
За тех, кто жил в квартирах коммунальных, кто знал, что значит голод и война.
Читал стихи и разбирался в Марксе, клал кирпичи, летал до облаков,
Кончал рабфак, краснел в районном загсе и не смущаясь бил врагов.
Кто шёл вперёд, давая клятву мертвым, писал «За мир» в Берлине на стене
И победил, и в пятьдесят четвёртом рапортовал в Москву о целине.
Мы с вами чокнемся, грядущей эры люди, мы свой бокал протянем вдаль времен
И заглушат раскаты всех орудий торжественный бокалов наших звон.
Александр Хазин.