Ночи паучья вязь,
темени тесный окут,
звёздные росы, сливаясь,
горько ручьями текут.
Хмурится в городе,
ливень как пьяно
от крыши до крыши водит,
грохочет ливень,
разбивая локти,
сплошь открытая рана,
лишь в глазах молитвенных
молниевое горит зарево,
его скитальческая ветошь
о водосточные рвётся когти.
Загораются лампы прихожих,
зажигаются свечи приходов,
тьму не высветить и не высвятить,
выгнать – выогнить.
Машинны всеклыкие челюсти,
брызжут кровавые лавры,
брызжут кровавые лапники,
охапками,
двести, двести, двести, двести.
Прилив овладевает жаркий,
это тьма подхватывает на руки.
Прутья стальные мётел
свищут в мясных лохмотьях...
и голов невосполнимых лёгкость,
рук непоправима бледность,
глубоко вминает ледяные кости
некроном, шагающий победно.
Во мраке дворов прометеевых
кучу сорную рвут волки,
люто,
чуя трупики малюток.
Тени по улицам рыскают колкие,
праведный гнев затаив.
Как в сетях в древесных кронах бьются птицы,
в головах пробитых суетятся мыши,
в омуты земли не прекращает литься
омуты земли же сладострастно дышат.
Будут самовары новые стояти
на расстеленных запачканных кроватях,
и вода, и огонь, и медные трубки,
блюдца с кровью,
с него льют,
сахар с солью,
снова зальётся
греться болью
в неволье.
Будут громыхать бои стеношные,
молодцы умелые, и смелые, и крепкие,
будет скошено, что не докошено,
лес дорубят, разлетятся щепки.
Шумно звенят мертвецкие,
улицы все мясницкие,
пруды все грязные,
языки вырезаны,
смог непрозорный
зеркало дорог задёрнул.
Зловещим знаменем
скреплённые лоскуты кожи
высоко над Останкино плещутся,
Бог с нами
и все мёртвые тоже.
На щеках в инее
покаяние поколений,
в крови по горло,
в черепах по колено,
попробуй вынь.
Красное успокоится в красном,
мёртвое упокоится в мёртвом,
громогласно невозвратно стёртом.
Не высветить, не высвятить иго -
выогнить.