Утро неотличимо от кровоподтёка —
беспорядочным уличным ветром
накануне надорваны
пустые оконные стёкла,
склонные к пропусканию света
в обе стороны.
Белые пчёлы покинули льдистые ульи;
владелица пасеки, ergo, зима и виновница
появления вьюги, качающей кроны,
вовсю холодит помертвелые скулы.
Капюшон на застёжке-липучке становится
одним из немногих рубежей обороны.
Флюиды цейлонского чая
не греют кончики пальцев,
словно играют с перчатками в прятки,
обладатель которых настолько отчаян,
что себя возомнил обрусевшим непальцем
и выносливым шерпом, но вряд ли
равнинный гемоглобин
среднего роста
возьмёт высоту снегопада измором;
ему, лежебоке ландшафтных ложбин,
идти против бури непросто,
если ртуть на термометре ниже уровня моря.
Сбережение точных настроек
биения сердца, когда на изгибе
уютных шаблонов зияет заплата
и страна одураченных теряет последних героев, —
нынче главная цель, иначе гибель
двенадцати символов, сиречь постулатов,
неизбежна, и тогда придётся разрезать
оконные стёкла на элементы декора
пустого заката в дневное время костров.
У представителя дойного стада нет интереса
к тому, что впереди — степь или город,
ибо смерть, как земля, поката даже в метро.