Оплывшие сырые лица.
Бутылок праздничная тара.
Тарелки с грязною палитрой, а рядом маленькая Я.
И в такт шагам по половицам
Чуть слышно ахает гитара.
Как торс висящая с нехитрой удавкой лентою змея.
Молочная на манке память,
Распятая на крестовине,
Оттиснет сургучом in vitro слова про танки и любовь.
И ёлки ароматы – кАмедь,
Вкус поцелуев кислый, винный,
И натюрморт еды нехитрой, и сок томатный, словно кровь.
И танцы-обниманцы в кухне,
Цыганочку под Рио-риту,
И дым под фронтовые песни (вонючий «Беломорканал»).
Друг другу шёпотком на ухо,
Под горечь-горькую – поллитру,
Про «чёрный воронок» на Пресне – больной непраздничный вокал.
Я – ростом с ножку табурета.
Ползу между ногами, снизу
Стола дубового у печки под скатерть с редкой бахромой.
Над дверью чёрная беретка
Ведёт скрипичные капризы.
И вечно пьяный дядя Петька в словах нетвёрдый, сам хромой,
Отставив ногу, словно стрелку,
Рулит состав нетрезвой речи
И хвалит вслух полсотни третий и недострелянный народ.
А я кусочками побелки
Коленки осыпаю, плечи,
Слюнявлю (маленькая йети) иголки. Первый Новый год.