«Пропала совесть»
М.Е.Салтыков-Щедрин
«Ах! Чувствую; ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить.
Ничто, ничто…едина разве совесть.
…………………………………………………..
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста».
А.С.Пушкин
Когда-то давным-давно, в незапамятные времена перестал человек доверять своей памяти, по дерзким его понятиям слишком мелкой и ограниченной, как высыхающий ручей, сбивчивой и рваной, как шаг раненого зверя, короткой и ненадежной, как и сама жизнь. Подстегиваемый гордыней, в скромном стремлении увековечить себя и деяния свои, по его разумению достойные памяти вечной, он однажды перехитрил свою память и изобрел один способ, много позднее названный его потомками Великим Письмом. С той стародавней поры стал он заносить этим Великим Письмом все для него значимое на скрижали Истории. И зажила память своей жизнью, перестала принадлежать и служить кому-то одному из человеков и стала достоянием Вечности.
Но даже самым старательным и добросовестным образом пересмотрев и изучив все доступные скрижали, не обнаружит в них дотошный искатель прямого упоминания о фактах весьма примечательных, фактах, оказавших и доселе оказывающих самое прямое влияние на ход Истории. Не обнаружит он никаких прямых слов о фактах, которые, собственно, и составляют предмет нашего небольшого повествования.
Между тем нет и не может быть никакого сомнения в том, что факты эти с неизбежностью были. Были, были факты, тщательно, но тщетно скрываемые вечным двоегласием человека, вечным расхождением между его словами, словами, попавшими в скрижали, и самими поступками его. И факты эти состоят, собственно, в том, что из Истории время от времени пропадала его Совесть. Исчезала, как будто и не было ее никогда.
Иначе чем же объяснить бесконечную череду жесточайших и кровопролитнейших войн, массовых притеснений, казней и других разнообразнейших и изощреннейших ужасов, предательств и измен, обманов и подкупов, злодейств самого различного толка, размера, замысла и исполнения? Кровью и слезами пропитал веселый человек бесценное все впитывающее дерево скрижалей, истекающее ими от века и поныне.
История эта, так часто повторяемая и давно усвоенная одним человеком в одном из коридоров времени и одном отведенном ему месте пространства, всегда вызывает, впервые услышанная, удивление других, сменяющих его по календарю и по положению. Но удивление это настолько оригинально, что само заслуживает нескольких строк.
Отношение человека к пропаже являет тем более удивительные его свойства, чем менее заметным и скорым способом происходит сия пропажа для самого человека. Он может хорошо заприметить и надолго, зло и мстительно запомнить единственный, но недостаточно глубокий и почтенный поклон, отвешенный поутру его петуху комолой коровой милого его сердцу соплеменника. За обедом с привычной стопкой анисовой в руке, не поймав аппетитного и долгожданного аромата, вдруг обнаружить отсутствие носа и рта и скорым наработанным движением приставить на место за нерадивость оторванную начальником голову. Почувствовать и долго сетовать на укус такой же, как и сам, маленькой, противной и благовонной диванной букашки. Плакаться и надолго захромать сразу на обе своих ноги, чуть вспомнив о прошлогодней мозоли на ноге наконец-то преставившейся воистину в Благовещенье любимой тещи. Очень серьезно и опасно заболеть от случайно упавшей ему за шиворот залетевшей невесть откуда мелкой, водяной, соленой капли. Но пропажи совести он может не заметить совсем. То есть не то чтобы действительно не заметить, нет, не таков он человек. Но вдохнуть вдруг, как бы невзначай, глубоко, спокойно и радостно тем самым полным, удовлетворенным, воистину окончательным вдохом, которым каждый нормальный человек неизменно сопровождает радостное и мгновенно разлетающееся известие о пожаре в соседском доме. И начав осенять себя широким по такому нечаянной радости случаю крестным знамением, положит сложенные пальцы сначала на утлый лоб для освящения скудных остатков практического ума, затем на чрево для святости внутренних, но исключительно плотоядных чувств, далее понесет их к правому плечу. Но много не дойдя еще до него, на самом взлете перехватит эта дрожащая, жадная правая рука его ту самую обеденную очередную стопку водки, а рот смачно захрустит привычно прыгнувшим прямо в него из бездонной бочки пупырчатым и звонким огурцом, засоленным по всем правилам на листьях дубовом и смородинном, укропе и хрене. Истинно счастливые мгновенья! Какая уж тут совесть, прости Господи!
И не поразит его гром-огонь небесный, не разверзнется под ним земля и не поглотит крамольника. Видно, не на небеса попала пропажа. Лишь сатанинское чревоугодное тепло анисовой согреет его свободную от былого тяжелого бремени уже бессовестную душу. И полногрудый вдох этот, и стопка водки, и побежавшие по щекам счастливые слезы умиления ознаменуют конец нравственной смуты, затеянной надоедливой обличительницей-совестью, и начало сегодня же, сию же минуту, нового, но извечно повторяющегося времени разгула того самого беспредела и тех самых безобразий, о которых уже упоминалось.
История сия была бы в наивысшей степени неполной, не коснись она событий, происшедших с самой пропажей. Последняя же, не имея никакой принципиальной возможности жить независимо и отдельно от человека, которому только из всех тварей божьих она и была когда-то присуща, попала в очередной раз в такой оборот и такой переплет, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Пропажа мучительно, но безнадежно искала пристанища. Но каждый по-своему разумный человек если не умом, так прочным животным инстинктом, каким-то историческим, выстраданным длинными поколениями предшественников и полученным им по наследству практическим чутьем осознавал, что пропажу лучше не искать. Ненароком же нашедши, обойти совсем стороной либо избавиться от нее всеми правдами-неправдами в самые наикратчайшие сроки. И здесь думать надобно исключительно о животе своем, а не о другом каком дураке-соплеменнике. И на этот раз История с пропажей повторилась в несчетно первый раз.
Опять пропала совесть.
Исчезла среди бела дня. Совсем. Вот была, сиротинушка, здесь, совсем рядом. И вот тебе – нет, пропала! Как сквозь пол провалилась. Или сквозь стены ушла. Или в окошко улетела. Опять не вынесла, родимая. Совсем ей, горемыке, стало тошно. Сколько лет мыкалась здесь, бродила по Великому городу, на каждую улицу заглядывала, во всех домах побывала, а так и не прижилась. Многих, даже считай, что чуть не всех, до порога провожала, к иным и в дома заходила, за столом неприметно за чаями-сахарами сиживала, пыталась в разговорах-пересудах участвовать, до кровати почти на руках несла. И все никак! Неуютно, сиро! А уж как спать кто укладывается, то не только что не пригреет, а напротив – гонит. Все одно слышит: «Уходи, постылая, не мешай спать, без тебя спокойнее. И сны слаще!» Иногда казалось бедняжке, что вот и нашла она, наконец, где-нигде свой родимый дом, приют свой долгожданный. Да куда там! Пустое все, только суета да хлопоты, а настоящей жизни нет как нет. Одно слово – сиротинушка!
Ну, не в петлю же! Как не убежать? Убежишь! Надо убегать!
И пропала.
Не нужная никому, простоволосая, сирая, затоптанная ногами, заплеванная, истерзанная, преданная и перепроданная скитается несчастная совесть по свободному от нее радостному, но уже не белому, а все более и более серому свету.
Сейчас, да, впрочем, как и всегда, мало кто догадывается, что все чего-то лишились. Чего-то такого важного, без чего и жизнь-то жизнью не назовешь. Так, произрастание грибное, мухоморное какое-то! Мало кто заметил, что перестал звенеть тот тихий, но беспокойный серебряный колокольчик, который попадает в растворенную и чистую душу каждого младенца при его рождении. С первым же криком новорожденного и он издает свой первый пронзительно-звонкий звук: «Дзинь-дзинь! Здравствуй, малыш! Это я – совесть твоя! И быть тебе, человечек, Человеком всегда, покуда мы вместе! Помни об этом! Дзинь-дзинь!» Кто знает, все ли мы, испугавшись или обрадовавшись принявшему нас совершенно новому и незнакомому миру, слышим вместе с первым самым родным голосом - голосом матери и этот небесный голос-звон и вспомним потом эти простые слова? Ой, как не все! Вот и мается Совесть в попытках найти тех, кто слышал и еще помнит. И все надеется Совесть, что вырастет дитя и будет большим Человеком, и найдется в нем место для большой Совести. И исчезнут неправды, коварства, насилия. Хозяйкой будет Совесть.
Да где там!
Дитя извечно растет, а Совесть днем с огнем не сыскать. И слышали звон, да уж и не знаем, где он. Разве что на дне стопки. И то чудом! Но чудес-то на свете не бывает. Все это сказки, как и эта.
Или Вы по-другому думаете? Тогда прислушайтесь.
Ну, что, слышите колокольчик?
Тишина?
То-то же!