Они эту шарманку каждый год заводят
*
возвращение ворон произошло тридцать первого декабря
они явно собрались вести ту же самую новую жизнь под моим окном
говорят умные птицы
по всему в нас что-то воронье не перенимать же им наши привычки
*
когда я открыла окно там было только черное с белым
ночь деревья и снег
все оказывается уже сделано в старом кинематографе
можно увидеть чем кончится двадцать первый век и закурить сигарету
немного пепла всегда не помешает
Калейдоскоп
В подзорной трубке монпансье.
Там в витражах калейдоскопа
Искусства полное досье
И всех наук бесценный опыт.
Вот так гармония живет
В своем единственном мгновенье.
Ладони легкий поворот –
И новой вечности решенье.
Открытой истины права
На целый миг. Хотя обидно,
Отпрянешь от глазка едва –
И никому не будет видно.
Январь
Туманно, волшебно, прекрасно
И утро, и твой силуэт.
Вот зимнее солнце погасло,
Повсюду рождественский свет:
На хвойных протянутых лапах,
На трубке в прозрачной руке,
На складках пальтового драпа,
Повисшем на стуле чулке,
На дымчатом профиле в раме –
Постой еще так у окна.
Есть детская тайна в тумане,
Крадущаяся тишина.
И мы с тобой есть на излете
За белою пеной стекла.
И что-то такое в природе,
Как будто с картины сошла.
Ни слова, ни скрипа, ни хруста.
Давай помогу застегнуть.
Не надо сегодня о грустном.
И поцеловать не забудь.
Шестеренки
Когда, как шестеренки,
Мы терлись друг о друга…
Все это слишком тонко.
Все это слишком грубо.
Но что-то в механизме
Вращалось и гремело,
При всем соцреализме
И драматизме в целом.
Беременные монстры
Рождали в муках время.
Плыл лапутянский остров
По Солнечной системе.
На экзистенциале.
А если это спорно –
Кефире, цинандали
И воздухе нагорном
Держались все детали,
И щекотало в горле.
Ну вот мы и сломались.
До гладкости притерлись.
Горшок
Тебя, однако, просто уничтожить,
Укутанного в материнский миф.
Ну то есть небо обмануть не может.
Ну то есть Бог на нем чадолюбив.
По крайней мере, честен в намеренье
И глину разбудил не для того,
Чтоб не горшок слепить, а украшенье
В бессмертную конструкцию Его…
Вороны
Ворон, летающих над Римом,
Ты не увидел, Карфаген.
Покойся в вечности незримо,
Ты был одной из теорем,
Какую ровно кровь из носа
Необходимо доказать.
Матросы, господи, матросы
И швондеры, япона мать.
Бывают варвары родные,
И псы породистые есть.
И если станешь ты Россией –
То незакарканная честь.
Землетрясение
Теперь понятней Ходасевич.
Теперь безвыходнее Блок.
Базальных плит пересеченье,
Скользящий поршнем потолок.
Поэта первого расплющит,
Умрет не вовремя герой,
Титан, огонь богов несущий,
Оставит пепел за собой.
Живых душила ткань событий
И додушила до конца.
И неизвестен победитель
Под маской мертвого лица.
А проигравший недостоин…
Хотя достоин одного
Невозмутимого покоя
Как простодушья своего.
И пепельному человеку
Горит упавшая звезда,
Несоответствующий веку –
Его гранитная плита.
Кто отпевал за то, что верил.
Кто несгоревших презирал…
Вы далеко. Вы тут, за дверью,
Как революции провал.
Любимый, мы обречены
Любимый, мы обречены.
В тумане утро. За спиною
Дневные призраки видны.
Нас призовут и успокоят.
Отмоют с головы до пят
И остригут по моде века,
А наши рты заговорят
Словами проточеловека.
И ты умрешь от немоты,
Верблюд безгорбый без пустыни.
Тот, кто украл твои черты,
Легко бежит по полю с ними.
Еще успеет донести,
Договорить, до встрять в куплеты.
Когда бы «Господи, прости»…
«Товарищ, нету сигареты?»
Пусть дело было бы в огне…
Но в невозможности сознаться:
Табак по дьявольской цене
Богами должен покупаться.
Трамвайный билет
*
Воют уличные суки,
Прячась в каменный карман.
Банды спрутов многоруких
Нападают на дома
И не трогают прохожих.
В бледнорунной темноте
Все бегущие похожи.
Кошки на сковороде.
Их в снегу не похоронишь,
Их оставишь на десерт.
Уходящий от погони
Сам ничуть не милосерд.
Выше ворот поднимает,
Никого не замечает.
*
Воет ветер на вокзале.
С криком поезда змея
Из туннеля выползает,
Снегом сыплет чешуя,
Хвост не виден в манной каше,
Но понятное «вот-вот»…
Проводник рукою машет,
Не сбавляет поезд ход.
На ходу, закинув узел,
Тот, что некуда избыть,
Заскочил. Ползет на пузе
Во всю рельсовую прыть
Проглотившее созданье
Из железа и колес.
Со счастливым сочетаньем
Протянул билет под нос,
Завалявшийся в кармане,
Глядя в зыбкий потолок.
Невозможно знать заране,
Где сыграет номерок.
Да кому какое дело,
Кошке прыгать надоело.
*
Проводник мигнул с усмешкой,
Обнажив беззубый рот:
«Если не заметил в спешке,
Едем мы наоборот».
И на станции дремучей,
А других и не найти,
Проводил: «Счастливый случай.
Не теряйся. Выходи».
Что-то было в нем такое,
Что, черт знает почему,
В состоянии покоя
Повело сквозь снег и тьму.
Прямо к улице знакомой,
К забеленному крыльцу.
Сонный воздух пахнет домом.
Вытрешь снежную пыльцу
И, не зажигая лампы,
В коридоре на тахту
Долго падаешь, как ватный,
В сахарную пустоту.
Снег лети, лети, лети,
Много снега позади.
*
Гимн споет радиоточка,
У порога наметет,
Во дворе замерзнет бочка –
Разбивает кто-то лед.
Кто-то в комнату уносит,
Уплываешь на руках
В полусне, в полугипнозе
На тропических волнах,
Расходящихся от печки.
Время жизни бесконечно
На границе пробужденья…
*
…Чтоб громогласно, без вступленья
Вкатилось солнце колесом
И вынуло из сновиденья:
«Давно собрались за столом!»
Ну, это бабушки привычка.
А это дедушкин табак.
И мед с оладьями горчичный,
И кухни зимний полумрак.
Брусок подтаявшего масла,
Янтарной сахарницы бок,
Пятно на скатерти атласной
(А ты и спички не зажег).
Сестра припудривает щеки,
Развоплощаясь, как туман,
Еще не зная, что высокий
К июню кончится роман.
В ладони крошится конфета,
Никак не пьется черный чай,
Всё с пыльным привкусом буфета…
«Ну ладно, выйди погуляй».
Звон оголившихся тарелок,
Бурлящий в мыле кипяток.
И это маленькое в белом
Невыносимое пальто.
Уже схватили санки дети
И тянут за руки во двор.
Никто из братьев не заметил,
Что ты их детству приговор.
Что не поместишься на санках.
Что до исподнего раздет.
Счастливый поезд был обманкой,
Как затерявшийся билет.
Мира
Коле П.
Мира, Мира, ты опять
Не закрыла двери в небо.
Выйдешь ночью погулять,
Принеси хотя бы хлеба.
Хлеба не было сегодня,
Хлеба не было вчера.
Так у лавочки господней
Простояла до утра.
И за это ей не будет
Ни пинков, ни кренделей.
У виска покрутят люди.
Только Бог откроет ей.
*****************
Тане Волковской
Мой бедный
Мой троглодит внутри живет,
Он слеп, и глух, и гол.
Он вырос бы за столько лет,
Как он меня завел,
Как Мэри Поппинс, как одну
Из глиняных Марий.
Я долго с ним не протяну…
С ним нужно говорить,
Кормить межзвездным молоком
И кровяным борщом.
И быть его временщиком.
И отыскать еще.
Слеп, как котенок, как Гомер,
Как полный идиот.
Мой слишком мал ему размер.
Он в папу. Он растет!
Он, в общем, помнит первый Взрыв,
Ему не привыкать
Вскрывать мембрану, как нарыв,
И мясо разрывать.
Когда я буду умирать,
Он станет хохотать
И дальше требовать огня,
Мой бедный, без меня.
Запомни, где река течет,
Сходи за молоком…
А кто душой его зовет,
Не знает ни о чем.