ГДЕ ЖЕ ВЫ РОДНЫЕ ФЕРМЫ? ГДЕ ЖЕ ВЫ РОДНЫЕ КОРОВЫ?
НЕ ДАЁТЕ МОЛОКА НАМ, ЧТОБЫ БЫЛИ МЫ ЗДОРОВЫ...
ВЕСЁЛОЕ БЫЛО ВРЕМЯ.
С 1992 по 1996 год я работал скотником в третьей бригаде колхоза имени Ленина. Было шесть корпусов крупного рогатого скота или дойных гуртов, в каждом - не меньше двухсот коров. Корпус обслуживали четыре скотника, работали мы попарно и посуточно - сутки через сутки. Зимой коровы постоянно находились в корпусах, а в мае их перегоняли в летние станы. Там, как и в корпусах, было налажено механизированное доение, которое выполняли доярки утром и вечером. Между дойками скот выгоняли на подножный корм (траву) и пасли при любой погоде - и в зной, и в дождь. Пасли до глубокой осени, пока не ляжет первый снег, потом коров опять перегоняли на фермы и размещали в корпусах.
Несмотря ни на что, девчата-доярки пели песни, но нередко ругали пастухов-скотников за малый удой и за то, что по ночам воровали из бункеров и без того скудный запас фуража, которым кормились при доении коровы. Зайдет корова в станок, ткнётся носом в педаль кормушки, фураж сыпется, и а она потихоньку ест, а доярка подключает её к доильному аппарату и сдаивает. Потом с помощью рычага открывает калитку, и животина выходит, и так - всю свою группу.
А скотники насыпают фураж себе в мешок понемножку с каждого бункера, чтоб не заметно было. Свезут в село, продадут и "отдыхают" себе ночью припеваючи. Если мало, то, подвыпив, вытряхивали ещё, а потом перед доярками "дурака включали". Человек ко всему привыкает, привыкли пастухи и к нецензурной брани на них доярок. Но фураж все равно брали, хоть глаза и боялись, но руки делали. А по утру, как увидят жёлтые "глаза" автобуса, места себе не находили, знали, что сейчас "аврал" будет, доярки злые едут. Мы их за глаза кобрами называли...
Работал со мной напарник Сашка Герасименко ( ныне житель Заброда ) -тихий, спокойный, мухи не обидит, юмор понимал, но молчаливый. В "козла" окаянного - в карты любил играть, и = зимнюю рыбалку, тут уж его и хлебом не корми, дай только на льду померзнуть. Была у него собака - кобель, полукровка немецкой овчарки - Мухтар, умный был.
Мне нравилось работать с Сашкой, он не ленивый был, особенно нравилось пасти с ним. Не пастьба, а отдых, дома так не отдохнешь, как с ним на работе. Сидим значит, в тенечке под деревом, он молчит, меня слушает, а я то и дело из пустого в порожнее переливаю, а рядом дремлет кобель. Если стадо разбредется, один посвист и команда Сашки: "Гони!" - и кобель сам не свой от счастья собирал в кучу всё стадо. Иногда трудно было его остановить, и Сашка кричал до хрипоты:
- Брось! Хватит! Иди суда, гад!
И Мухтар с грустными глазами покорно возвращался к нам.
Трудно, конечно, работать через сутки - летняя пора, дома дел невпроворот. И мы с ним тайно решили пасти по одиночке, то есть сутки работаешь, а трое дома. Я обрадовался, хорошо-то как - три дня дома! Поругает нас заведующий за самовольство, а мы сделаем вид, что вдвоем пасем, и, как доярки уедут, по одному работаем.
Первый такой день я с радостью выгнал стадо и спокойно пас. На мой посвист и окрик: "Куда?!" коровы реагировали моментально, хоть и крутили головами - где же собака? - но возвращались, Сашка и Мухтар их выдрессировали капитально. На следующей смене дело было похуже, а потом и совсем началась катастрофа. Я бы даже сказал - крах. Кончился мой покой, на работу - как на каторгу, за то три дня дома. Выгоняю я коров, и идут они, как бараны, кто куда.
- Мухтар, заверни! Мухтар, давай, делай, гони!
А этим идиоткам всё равно, идут и идут вперёд, пока наперёд не заскачу.
- Куда?! - кричу, а они по смотрят на меня, вздохнут и в другую сторону чешут.
В конечном итоге коровы как сговорились, одни - туда, другие - сюда, кто в лес, кто по дрова, кто - в лесополосу, кто - в балки прятаться от меня, кто - в поле колхозное через лесополосу, и хоть разорвись - всё бесполезно. Весь день я не слезал с лошади, то и дело заворачивал их, кобыла - в мыле и, если вдруг вырвется из рук, когда по малой нужде пойдёшь( её в те моменты, как на зло, мухи кусают,) уходит, башкой кивает, радуется что ушла. Голова большая, умная, знает, что гоняться за коровами на ней буду, и не даётся в руки. Хоть плач! Пёхом бегаешь, горланишь, спрашиваешь у коров - куда да куда? Я бы сейчас ни за что коров не пас.
Сколько раз было - скачешь и орёшь на них, злость душит неимоверная, как-никак двести голов тупых, ну, паситесь же заразы, и тут прямо в глубь глотки муха или большой комар влетит! Вот где кайф неописуемый! В те моменты я не один раз думал, что в психушку попаду от злости.
Тут и так за день устаешь морально и физически, а пригонишь гурт на дойку, и доярки кричат:
- Сергей, коровы голодные!
Мне всегда доставалось от них, так как молока очень мало было, а это - их деньги. А я что виноват, что ли? Пасу, стараюсь, а коровы - нет чтобы пастись и траву щипать, - как на зло, разбредутся и ходят, будто высматривают, где что лежит, всё вынюхивают чего-то, накричишь на них, а они вылупят зенки, словно белены обожрались, и дальше прутся.
Я всегда ждал зимы, чтобы в корпус стать и не пасти, и мечталось мне тогда, что я, наконец-то, выплесну весь свой гнев на непокорных коров, так-то их не догонишь. Потыкать им в лоб пальцем и оскорбить как следует.
А Сашка зимой всегда мечтал и говорил:
- Эх, скорее бы на травку, на солнышке по лежать.
А я глядел на него и думал: "Да ты что, сказился что ли? Да ни за что!" Хоть бы всё время зима была, пусть грязь, силос и навоза невпроворот, но лиж бы не пасти...
Я до сих пор вспоминаю это "весёлое" время, заговор коров, моего друга Сашку - напарника моего родненького. И очень хочется увидеть Мухтара. Я даже помню несколько строк из своего стихотворения того времени.
Я - скотник, я пасу скотину,
Порой кляну свою судьбину...
Коровы часто не пасутся,
Гоню я их, и нервы рвутся...
На циферблате - ровно пять,
Пора коров на дойку гнать,
Я, как свеча, со зла сгораю,
Гоню и по-собачьи лаю...
РОДНАЯ ЗИМА.
Зимой нашем корпусе стояло больше двух сот голов бурёнок и несколько племенных быков. Давали корма: силос, сенаж, солома, дерть, но коровам все равно не хватало, и они быстро худели.С февраля по май начинался отёл, и мы зорко смотрели за каждой коровой, принимали "роды". Бывало когда идёт крупный плод, помогали корове растелиться и вытаскивать теленка руками за ножки. Конечно же, бывали и потери, особенно в ночное время, когда стальная корова, которая не пред вещала отёл, вдруг внезапно телилась, и теленок, падая в лоток, погибал от переохлаждения или захлебывался в навозной жиже.
И вот тогда-то начальству пришла в голову идея - дежурить скотникам в корпусах. Вот представьте себе - большие оконные рамы без стёкол обиты с наружи полиэтиленовой пленкой, а сам корпус обогревается только телами и дыханием животных, с обоих сторон корпуса - две массивные железные двери, местами изорванные и по гнутые тракторным телегами. У дверей в лотках - постоянный лёд, у коров, стоящих у таких дверей, - на спинках иней. Сумасшедший сквозняк и холодно. И вот в таких условиях нам было велено коротать зимние ночи.
На проходах висели, как гирлянды лампочки, которые то и дело перегорали.
Ходили порой с фонариками и, чего греха таить, иногда приходилось ходить в соседние корпуса и воровать лампочки, там выкручивать и менять перегоревшие в своём. Нашим дояркам нередко приходилось по утрам доить коров в полумраке.
Пошёл я как-то в соседний корпус за лампочкой, смотрю - стоит у стены деревянный топчан, на нём - старая фуфайка в место матраса. Два столба и соломенный потолок - всё белое, белое от инея.
Это не хитрое "логово" устроил себе ныне покойный казак, Меркулов Жора, весельчак, у которого никогда не сходила с лица улыбка. Он спал в нём, как эскимос, то и дело просыпаясь для обхода коров, проверял - не телится ли животина?
Мы же с напарником игнорировали такой указ. Оставались в своей дежурной комнате между двух корпусов, которые соединены крытым проходом. Там у нас были бетонный пол, дощатые с дырами двери, бетонные стены и потолок, из окна шёл тонкий пронизывающий сквозняк. Спали на узких топчанах, на голых матрасах, в фуфайках и ватных штанах, в сырых сапогах от которых часто мёрзли ноги, подушек и одеял не было. Стояла буржуйка, но топить было нечем. Солярку и дрова не давали, всю все возможную резину и кусочки древесины давно сожгли. Грелись, тяпками сгребая с настилов навоз, и рейдами по рядам коров на просмотр отёла.
Сидим как-то с напарником Спашкой Герасименко, и смотрим друг на друга, в буржуйке воет зимний ветер. Я открываю её, а там - угли перегоревшей местной сосны. И мне вдруг пришли на ум строки. Я взял один уголёк, встал на топчан и стал писать следующее:
В этой комнате, словно в тюрьме,
Не хватает лишь только решёток,
Вместо нар здесь стоят топчаны,
Здесь загнешься, не выпив пять соток.
Здесь не слышно конвоя шагов,
Лязга крепких железных запоров,
Слышны вздохи голодных коров,
Грустный трепет оконных клеёнок.
Между каменных стен ледяных,
Замерзая, несём свою вахту,
Стережём мы коров доходнЫх,
Вспоминая учебник и парту.
Все работники фермы, доярки, какая-то прибывшая комиссия читали моё "произведение". Заведующий злился, ругал меня, кричал:
- Сотри! Удали это всё!
А я отвечал:
- Нет! Правда не умирает... - и пел шутя: - Эту правду пусть читает молодёжь, эту правду не задушишь, не убьешь...
Прошли годы, все фермы закрыли, разрушили корпуса, охотники за чёрным и цветным металлом разбили до основания молотами бетонные конструкции. Но долгое время, не смотря на обильные дожди, ветры и снега, на фоне этих руин и развалин каким-то непонятным образом на нетронутым фрагменте бетонной стены, жила моя "чёрная" правда, написанная когда куском древесного угля от сгоревшей сосны.
Не зря говорят: "Правда не умирает".
14. 01. 2024 год.