я сам – из греков, пасынок эллады.
сосед – из римлян. двор он окружил
бойницами на башнях, ров глубокий
хранит его покой. внутри собаки
и день, и ночь питомцев сторожат.
под вечер он выходит из ворот –
сходить в народ, кивнуть тому-другому.
он царь и бог, хозяйствует в округе,
добро течёт к нему со всех сторон.
наводят всюду страх его отряды,
и всяк спешит быстрее откупиться
или задобрить властного вельможу.
он иногда, хлебнув вина с друзьями,
со мной заводит старый разговор:
«за что, сосед, меня ты ненавидишь?
положим, я богаче и знатней
и жизнь держу за холку, как ягнёнка.
а ты всё в том же стареньком хитоне,
и двери нараспашку, как в таверне.
добра не нажил и уже не сможешь,
поскольку ты ленив, нерасторопен,
ни хитростью, ни силой взять не смеешь.
так в чём моя вина, скажи сосед?
будь ты смелее, жили бы мы вровень».
«не смелый ты, ты наглостью берёшь, –
сказал я захмелевшему соседу. –
собаки, стража, насыпь, ров, стена.
от всех-то ты, сосед, отгородился.
того гляди, прихватишь и моё
по прихоти, а, может, для острастки.
за что тебя любить? кому добра
ты сделал и какого? страх посеял,
вот ненависть теперь и пожинай.
во мне, сосед, ни зависти, ни злости, –
нет ценности во всём твоем добре.
но мне, признаюсь, некогда с тобой
вести эпикурейские беседы -
в саду моём заждались ребятишки.
представь, я их полжизни обучаю
всему, что знаю сам. глядишь, чуть позже
детишки подрастут, заборы рухнут,
за ними следом – римские порядки.
и словом добрым вряд ли помянут
тебя твои бездарные потомки,
когда лишатся почестей и денег,
что ты, сосед, без удержу стяжал".
«дурак ты, грек, не смыслишь ничего
в устройстве мира. сильному нет дела
до оборванцев, старых чудаков.
ты лучше бы военному искусству
детей учил, я им нашел бы место
в своих отрядах. ты же нищету
плодишь, хотя завидуешь успеху».
сказал сосед и гордо удалился
в свои покои. но, хлебнув вина,
недели через две пришел ко мне,
стал у ворот, и мерно потекла
опять меж нами старая беседа.