Ну, стало быть, заспорили, однажды, двое догадливых: "кто же, на самом деле, убил Хью́гу Баскервиля?". Того-самого, которого, вроде как, собачка приблудная до смерти закусала, когда он за девкой беглою по болотам скакал.
И чего только они там не навыдумывали... И то, что его, вдового да разгульного, собственный сынок подросший на тот свет отправил за все его безобразия (был же у Хью́ги сынок-то, раз придумщик легенды величает себя потомком его прямым)... И то, что (опять же) сынок стал тяготиться папашей потому, что захотел сам поместьем править и всем владеть... И то, что там, и впрямь, собачка отметилась, которая с фермы девчонкиной на её зов прибежала и за хозяйку вступилась... В общем, натурально следствие у этих двоих получилось, да только... не так всё было на самом деле. Ну, то есть оно – как бы и так, да не во всём.
Сейчас расскажу.
Но сначала вот что:
- Где про то сказано, что вдовцом был Хью́га? А ежели не был?
- И где сказано, что сынок Хью́гин уже великовозрастным был, когда папаша преставился? Тоже нигде не сказано. И необязательно вовсе, что коли самому Хью́ге лет 40 было, то он и сынка имел взрослого непременно. Мог он и лет в 37-38 жениться на молодухе и только к сорока годам сыном обзавестись (ведь мужчинский-то причиндал у него, надо думать, и в этом возрасте работал справно, раз он окрестными девками интересовался так сильно). Да и вообще нигде не сказано, что было ему "лет 40". С равным успехом – и 25 могло быть (люди в те поры смотрелись посолиднее нынешних). Да и неважно это совсем.
- А вот что наверняка сказать можно, так это то, что человек пьющий да ещё и с таким нравом буйным и склонностью к насилию разному – над всеми домашними, определённо, лютовал так, что замордовал всех по самое "не могу". И не любили его домашние за это. Сильно не любили. Все до единого...
И было оно всё вот как:
Законная, стало быть, супружница Хьюгина, вместе с сынком малолетним, жительствовали в за́мке – в дальнем крыле, по соседству с посудомойкой. Хьюга ли её туда загнал, сама ли в "дальний угол" упряталась от мужниных пьянок да оскорблений – неведомо. А ве;домо только то, что были в семействе их – полные разлад с непорядком... Страсти любовные остудились давно и у неё самой, и у мужа (дело известное: кто быстро "загорается", тот быстро и остывает). Всех разговоров – брань одна. Муж (вот стыдобища-то) крестьянскими девками балуется в открытую! И у самой у неё… тоже полюбовник имеется – псарь мужнин! А ведь давеча – это вам не то, что нынче. Нынче всё просто: развелись – и дело с концом, а по тогдашнему-то времени – шиш. А значит – что?.. А значит надо от муженька непутёвого другим способом избавляться! А каким?.. Может, его, пьянчугу, отравить вискарём, на поганках болотных настоянным? Но с чего бы ему, вдруг, нежданно-негаданно помирать, коли он, сволочь, здоров, как бык? Подозрительно. "Копать" станут... И ежели докопаются, то... повесить могут к хренам собачьим. Стоп!.. Как-как? К чьим хренам? Ну, конечно же!..
В урочный час, встретилась дамочка с псарём-любовником. Ублажила его "по-необычному". Деньжат, вдобавок, подкинула. Да и... "заказала" ему своего муженька. Любовнику вышел соблазн великий: и деньги ему не лишние; и свободы куда как больше сделается; и утеха (дотоле небывалая) в спальне уже получена вкупе с обещанием повторить столь раз, сколь ему пожелается, но только – опосля "дела". Подумал-подумал псарь, в бороде поскрёб, да и согласился. А чтобы вернее было – взял себе в подельники пастуха одного окрестного, Хьюгой когда-то крепко обиженного. Сговорились. Стали случая ждать. А случай и не замедлил...
Как поехал, стало быть, Хьюга крестьянскую дочь воровать, тут псарь пастуху весточку и послал: "Ступай на болота. Работу порученную делать будем!". Ну, взял пастух с собой своего пса для смелости и пошёл. А про пса того надобно слово сказать отдельное. Родился он четыре года назад на Хьюгиной псарне, да Хьюга его тогда "учесть" не успел (в отлучке был по блудным делам). Вот псарь и воспользовался случаем – продал неучтённого пёселя пастуху по сходной цене. Вымахал пёсель на пастушьих харчах – с теленка величиной. И видом – жуткий: сам чёрен, как уголь; глаза, как плошки; а уж зубаст – крокодил от зависти сдохнет. Кто его по первому разу видел, тот лицом зеленел и икал утробной икотой. Одно плохо: не было злости в этом пу́галище ни на грош. Уж и ругался на него пастух, и кнутом грозился, а пёс не то что клыками кого хватить, а и зарычать-то по-настоящему не умел; вылупится своими плошками и хвостом виляет. Всего-то и страху от него – брёх такой, будто гром небесный гремит. Хорошо, что хоть овцам разбегаться не даёт. И на том спасибо.
Ну вот, стало быть... Как привёз Хьюга уворованную крестьянскую девку в Баскервиль-холл да с дружками бражничать сел, так псарь зазнобе своей (хьюгиной супружнице) и шепнул: "Давай, милка, выводи девку тайком из замка да отпускай до дома. Хьюга, значит, за ней погонится по болотам, вот там-то мы с приятелем его и встретим. А ты не забудь окно в горнице открытым оставить, чтобы на тебя не подумали, а решили, будто девонька сама по плющу вниз спустилась". Та всё так и сделала.
А псарь оседлал коня, притаил его у ограды замка за псарней, замотал ему морду тряпкой, чтоб не заржал ненароком, да дубинку крепкую к седлу приторочил и стал ждать...
Влетел Хьюга на псарню фурией: "Спускай свору!". Ну, всю-то свору псарь спускать, конечно, не стал. Нечего всей своре там делать. Отобрал пяток псов поленивее да попослушней - их и спустил. А сам на коня – и за Хьюгой. Еле догнал. Скачут они сквозь ночь друг за другом, ничего кругом не видать. Тут впереди огонёк светится – пастух поджидает да трубку покуривает. Хьюга к нему: "Видел девку?"... А вот, ответа он не дождался – подскакал к нему сзади псарь и "ссадил с коня" дубинкой по маковке. Тот упал, да подниматься стал тут же! К псарю поворачивается и шпагу из ножен тянет! Коли успеет вытянуть – худо дело. Тогда им его и вдвоем не одолеть. Замахнулся псарь дубинкой ещё раз, а тут и пастух подоспел – чиркнул Хьюгу по горлу ножом, каким овец резал. Опрокинулся Хьюга, хрипит, булькает и горло руками зажать пытается... Еле управились вдвоём псарь с пастухом, пока добили – все горло Хьюге ножом истыкали. Понятное дело: это он своей шпагой орудует, как портняжка иголкой, а им такое – впервой. Только отдышаться хотели, как слышат: топот конский вдали – подмога Хьюгина едет. Ежели застанут возле тела – виселица выйдет обоим. Остался пастух на месте, чтобы погоню болтовнёй задержать. Хорошо еще, что ночь безлунная, а одежда у пастуха тёмная – крови не видно.
Схватил псарь мёртвого Хьюгу за ноги и потащил в недальний овраг. А тут, как назло, пёс пастуший привязался: мертвец-то по земле мотает полуотрезанной головой, мох кровью пятнает, а пёс тычется мордой в искромсанную шею и раны зализывать пытается. Сбросил псарь тело в овраг, пёс туда же прыгнул. Только выпрямился псарь и уходить повернулся, а из оврага-то... визг девичий! Делать нечего, спустился в овраг сам. Видит: и впрямь девка. Та самая. Смотрит то на пса, который всё покойника исцелить пытается, то на тело, которое раньше сэром Хьюгой было, дрожит мелкой дрожью и подвывает тихонько. Потом, вдруг, замолчала резко и на псаря уставилась. А потом – опять на покойника. И опять на псаря... Догадалась!.. Ан лучше бы не догадывалась. А ещё лучше бы – если б вообще в овраге не пряталась. А теперь уж... семь бед – один ответ...
Отдуваясь, выбрался псарь из оврага, вскочил на коня и по большой дуге до пастуха возвернулся. Вовремя подскакал. Присоединился сзади к подъехавшей погоне и рассказ про собаку ужасную послушал вместе с другими догонявшими, внутренне усмехаясь.
Что дальше было – всем ведомо. Всем... да только – не всё. Не писано нигде о том, что когда псарь перед вдовушкой новоявленной повинился, как пришлось ему в овраге крестьянской девке шею свернуть, то вдовушка только рукой махнула да успокоила: "Не беда, дружочек. Кто ж их, крестьянок этих, считает?". И о том не писано, что из вернувшейся погони троих самых смелых, которые к мёртвым Хьюге и девке в овраг спускались, пришлось-таки хозяйкиной "мухоморовкой" угостить. С одним-то всё, как надо, получилось, а вот двое других выжили… Хотя, оно и не сильно страшно. Те двое тогда ничего и не поняли спьяна. Болтают разную чепуху. Их, вон, молва уже в сумасшедшие вырядила, а с сумасшедших что ж взять?
А в Баскервиль-холле, после того, жизнь-то наладилась, стала безмятежной да благочинной… Разве что, когда через неделю один пастух местный на болотах пропал, селяне поволновались маленько. А потом порассудили-поразмыслили и решили, что в трясине утоп; на болоте такое дело - вполне возможное… Да ещё через месяц псарь помер от хвори неведомой скоротечной. Но и тут всё по-тихому обошлось; псарь-то, поди, не Хьюга, кто ж по нему следствие учинять станет…
На болотах вот только сделалось неспокойно. И немалое ещё время неспокойно было. Собака там зело страховидная объявилась нежданно-негаданно и непонятно откуда. Бегала по ночам. Выла. Не то хозяина пропавшего искала, не то хозяинова обидчика…