ВАСИЛИЙ НИКИТИЧ ДОБРЕНКО. 1884-1961 г.г.
РАЗДЕЛ ВТОРОЙ.
ЭПИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ.
ВРЕМЕНА ГОДА.
Вот весна-краса вернулась,
Всё в природе ожило:
Засияло, встрепенулось,
Запорхало, зацвело...
Облаков плывут барашки,
Луг, как бархатный ковёр,
И ликующие пташки
Возвратились из-за гор.
Дети милые гуляют;
Развлекаясь и резвясь,
Пёстрых бабочек гоняют,
Беззаботно веселясь.
Голоса - во всё раздолье!
Им пока - и это в труд,
Их родители накормят,
Приласкают, приберут.
Нужно всяким мелким птахам
В гнёзда мягкое носить,
А парням - тяжёлым махом,
Травы буйные косить.
Девкам - сено, слой за слоем
В стог огромный наметать...
И всё детское, былое
Безвозвратно забывать.
Мужикам и бабам - в поле
Нужно хлеб вязать в снопы...
Все стараются поболе
Приготовить для зимы.
Их уж детское - минуло,
Толи счастьем, толь бедой...
Осень жизненно пахнула
Увяданьем и страдой.
На завалинках избушек
Вяло шепчут старики;
Им уже не до игрушек,
Не до игрищ у реки.
Холода! Пришли морозы,
Зябнут галки поутру.
Обнажённые берёзы
Тихо стонут на ветру.
Под берёзою - могила,
А в могиле - человек...
Чья-то жизнь под ней застыла...
Так идёт из века в век.
1907 год.
КРУЧИНА.
В рощице соловушка часто распевал,
Сидя на черёмухе душу взвеселял.
Часто-часто утречком выходил и я,
Чтобы скуку выветрить с песней соловья.
И забывшись, с песенкой станет так легко,
Отлетит кручинушка с сердца далеко.
Мне поёт соловушка о любви былой,
О минувших радостях о земле родной.
И под эту песенку бодро оживу,
И слезу умильную оброню в траву.
А порой солёная, потечёт ручьём...
Так мы умиляемся с соловьём вдвоём.
Но пришло несчастие - страшно рассказать -
Чо-то пташки маленькой стало не слыхать.
В сердце - та ж кручина, в роще - тишина,
Угнетает, мучает чернотой она.
Нужно ж было недругу две души сгубить,
Соловья невинного из ружья убить.
1914 год.
ДВЕ БУРИ.
Уставшее солнце за лесом укрылось,
Тяжёлые тучи к земле опустились,
Гром грянул, и ветра послышался вой, -
Стихия взыграла над сонной землёй.
Деревья стонали, вершины склоняя,
Ломалися сучья, треща отлетали,
И молнии резали темень небес,
Сквозь дождь освещая взлохмаченный лес.
Внимая разгулу природной стихии,
Готовились к бою полки боевые...
И вот, излучая искусственный свет,
Взвились к небосклону гирлянды ракет.
Прорезали мглу языки огневые,
Огнём золотились струи дождевые
И пушки издав потрясающий гром,
Бросали снаряды во мраке ночном.
Испуганно птицы от сна пробудились,
Во мгле утопая безумно носились,
И жутко их нёсся испуганный зов,
Под сводами неба, над гривой лесов.
В азарте победном полки продвигались,
Ложились на землю и вновь поднимались,
И воля стихии, хотя и сильна,
Лишить их движенья не может она.
Рыдает земля, содрогаются горы,
И скрежет, и ветер, и дикие хоры,
Шипящих снарядов горячий разгул,
Сливается всё в потрясающий гул.
Разрывами почва кромсалась в клочки...
Всё больше и больше редели полки.
И вот проглянула зеницей аврора:
Искромсанный лес... перерытые горы...
По грязи текла не застывшая кровь,
И трупы бездыханно спящих бойцов.
Людской и природный прошёл ураган...
Две бури скрестились... Окончена брань...
1916 год.
КУБАНЬ-РЕЧЕНЬКА.
Здравствуй, Кубань-реченька,
Здравствуй, Кубань быстрая!
Что же ты любимая,
Воды катишь мутные?
Бережки ли рушились
В воды твои чистые,
Дождики ль осенние
Воды взбаламутили?
Иль взмутили реченьку
Слёзы моей матери,
Что ручьём катилися
Сына провожаючи?
Иль моя подруженька,
Воду набираючи,
возмутила реченьку
Плачучи-рыдаючи.
Или детки малые
Ворогом обижены
Ко тебе ли, реченька,
Приходили с горестью?
Я по зову царскому
На врага шёл лютого,
Бился с ним с жестокостью,
Что хватало моченьки.
И сейчас на - родине -
На Кубань-красавицу
Радостно любуюся
Быстрою водицею.
Раны мои тяжкие,
Что в боях получены,
Заживут на родине
От целебной травушки.
Снова на жеребчика
Сяду я на быстрого
И помчуся соколом
Злую бить неметчину.
Ты же, Кубань быстрая,
Не мутись, очистися,
Не тужи по молодцу,
Не тужи, красавица!
А Кубань то быстрая
Шепчет перекатами...
И тебе поведаю,
Как любимой матери.
Все несчастья, горести,
С неба не свалилися,
Но Господь нам высыпал
Эту чашу горькую.
Все мы люди равные
Сами всё наделали;
И врагов, и недругов,
Во житейской злобности.
В слепоте почуяли.
Брат на брата ходите,
Брата убиваете...
Воды, что кубанские,
Что Днестра и Припяти
Все они стекаются
В море, море синее.
Так и люди жили бы
Братьями любимыми
И по водам плавали
Ко родному берегу,
Ни вражды, ни горестей
Никогда не знаючи.
Места всем хватило бы
На полях раскидистых,
На морях, на реченьках
Тёплой земли-матушки.
1916 - Январь 1917 года.
ЦВЕТОЧКИ.
И в садах, и в поле,
Много есть цветочков,
Что растут на воле
И растут в горшочках.
В поле им привольно
В разворотах лета:
Воздуха довольно,
Радостного света.
Хуже пребывают
Цветники в оконцах:
Ни росы не знают,
Ни прогрева солнца.
Хуже если скосят,
Пышным или хилым,
Тем, что преподносят
В знак почтенья милым.
Жадными горстями
Друг букет подносит...
Вскоре он завянет,
А подружка бросит.
А порой - не взглянет
И забытый ныне
Он в пыли сотрётся
Иль увянет в глине.
Так зачем губить их
Милые цветочки
И дарить напрасно
Просто понарочке.
Где угодно можно
Их красу лелеять:
И в саду, и в поле,
На окне, в аллее...
Так бывает в жизни:
Кто кого полюбит,
Непременно чью-то
Красоту загубит.
Кто другого сердца
Чувств не уважает,
Тот любить не может,
Тот любви не знает.
1926 год.
ЛИШНЕЕ СЛОВО.
/Негодования мальчика/
Говорят, как я родился,
У меня была и мать.
Что на свет я появился -
Был "малявкой" так сказать.
А потом заговорили,
Будто круглый сирота:
Маму в гробик положили -
Унесли за ворота.
Ой, как скучно мне живётся!
Посмотрю на белый свет:
У других есть папы, мамы,
У меня и мамы нет.
Раз смотрел как тётя Фаня,
Лизе, доченьке своей,
Обнимаючи чесала
Русы косыньки на ней.
Я смотрел, смотрел на это,
Да и брякнул так сказать:
- Тётя Фаня! Хоть разочек
Приласкай меня как мать.
Тётя Фаня тихо встала,
И потом, так горячо,
Обняла меня, ласкала,
И слезами жгла плечо.
Вот что значат эти ласки,
Вот оно, что значит мать...
Потому у Лизы глазки
Огонёчками горят.
Значит все такие мамы,
Значит сладко с ними жить,
Значит всех ласкать умеют,
Значит нужно всех любить.
Я на улице игрался,
Мяч резиновый катал,
Вдруг мне дядя повстречался -
Непонятное сказал.
У него чего-то... ноги,
Он шатался, как больной,
Изо рта стекала пена,
Взгляд суровый и шальной.
На меня кричать пустился,
Я не мог его понять
И сказал он мне такое,
Непонятное... про мать.
Да и после слышал часто,
Так же дяди говорят,
А не знаю толком: что же
Мне хотят сказать про мать.
Я не маленький, поймите,
Мне идёт девятый год,
Только вижу, как хотите,
Что-то мне не достаёт.
В школе я учусь прилично,
Не хвалясь могу сказать:
Все отметки на "отлично",
Ну а нужно больше знать!
В книжках я не встретил слово,
Что сказал мне дядя тот...
Ну, а слышу его снова -
Вот и думай. Кто поймёт?
Уж и книжек очень много
Самых разных перечёл,
А загадочного слова,
Как старался - не нашёл.
Перерыл библиотеку,
За журналом брал журнал,
Прочитал дневник Артека,
Словари перелистал.
И решился - хоть неловко -
На отличника учусь,
А до сказанного слова,
Вот никак не достучусь.
У учителя решился
Я про это расспросить:
- Пал Иваныч попрошу вас
Это слово объяснить.
Он подумал, возмутился,
Говорит: - Не нужно знать!
Этот дядя нехороший,
Он твою ругает мать.
- Мою маму? Что в могиле?
Эх ты, дядя, так сказать...
Ну чего тебе такого
Насолила моя мать?
Раз она давно в могиле,
Так к чему её ругать?
Ты ж её в глаза не видел!
Ещё взрослый, так сказать...
Я не маленький, я вырос,
Да и в разуме возрос,
Ну а где работать буду?
Кем я стану? - вот вопрос.
Я хотел в широком поле
Землю трактором пахать,
А ещё хочу под небом
В самолёте полетать.
Я хотел бы... я хотел бы...
Но всему наперекор,
Научусь я в институте,
Буду строгий прокурор.
Разыщу того я дядю,
Что ругался он... на мать,
И за это... и за это
Постараюсь наказать.
Нет! Не буду прокурором...
Поле трактором вспашу,
Сяду с ручкой за бумагу
И в газету напишу:
"Дорогой товарищ Сталин,
Дай закон такой скорей:
Чтоб все дяди перестали,
Нехорошими словами
Не ругали матерей".
1936 год.